Ключи со звоном упали на паркет. Инга даже не нагнулась их поднять.
— Ты что, совсем с ума сошел?! — её голос ударил в стены прихожей, отразился от зеркала, осыпался стеклянной крошкой. — Какой ещё дом? Какой Гале?
Ефим стоял у вешалки, одной рукой держался за косяк. Лицо серое, как февральский снег на обочине. Губы шевелились, но слова застревали где-то в горле.
— Ты хоть понимаешь, что несёшь? — Инга сбросила туфли, швырнула сумку на комод. Внутри сумки что-то хрустнуло, сломалось. Наплевать. — Я двадцать лет в ипотеке горбатилась! Я эту квартиру выплачивала, когда ты с Раисой Ивановной по церквям мотался и свечки ставил за упокой твоего батюшки!
— Ингунь, дай объяснить...
— Да пошёл ты! Объяснить! Я уже всё поняла!
Она прошла на кухню, хлопнула дверцей холодильника. Достала воду, выпила прямо из горла. Вода была ледяная, резала пищевод, но Инга пила и пила, пока всё не закончилось.
— Это не просто так, — Ефим появился на пороге кухни. Серый, сгорбленный, чужой. — Там ситуация сложная.
— Какая ситуация?! — Инга повернулась к нему. — Твоя тётка Галя живёт в Подмосковье, в собственном доме! У неё участок, курятник, собака! Что ей ещё надо? Мой дом?!
— У неё проблемы с документами. Андрей затеял... в общем, он требует раздела имущества. Дом достанется ему. А Гале некуда идти.
— И что? — Инга включила чайник, хотя пить не хотела. Руки должны были чем-то заниматься, иначе она бы его придушила. — Причём здесь я? Пусть Раиса Ивановна свою сестру приютит! У неё двушка пустует на Щёлковской!
— Мама не может. У неё здоровье слабое.
— А у меня что, нет?! У меня давление скачет, голова кругом идёт от твоих родственников! Сначала свекровь твоя ко мне с претензиями: мол, борщ не так варишь, картину не на ту стену повесила. Потом бабка Лиза приехала из Тулы на три месяца, так до сих пор торчит в нашей спальне! Я на диване сплю, между прочим!
— Бабушка больная.
— Больная! Я видела, как она вчера пельмени лепила до полуночи! Я ей говорю: Елизавета Дмитриевна, ложитесь спать. А она: "Я привыкла трудиться". Трудиться! В моей кухне! На моём столе!
Чайник закипел. Инга выключила его, но заваривать ничего не стала. Посмотрела в окно. Снег падал крупными хлопьями, таял на асфальте. Декабрь выдался тёплым, мокрым, противным.
— И с чего это ради я должна дарить свой дом твоей тётушке? — она обернулась. — Совсем что ли с катушек съехали?
Ефим молчал. Потом достал телефон, покрутил в руках.
— Мама сказала, это единственный выход.
— Твоя мама вообще много чего говорит. На прошлой неделе она мне заявила, что я плохо одеваюсь. Для своих пятидесяти. Представляешь?
— Ингунь...
— Не Ингунь я тебе! Меня Инга зовут! И я не собираюсь ничего дарить! Пусть Галя сама разбирается со своим Андреем! Не моя это проблема!
Она схватила куртку с вешалки в прихожей, сунула ноги в сапоги.
— Ты куда? — Ефим растерянно смотрел на неё.
— К Светке. Переночую у неё. А ты тут со своим семейным консилиумом оставайся.
— Инга, постой!
Но она уже хлопнула дверью. Лифт не дождалась, побежала по лестнице. Семь этажей вниз. Сердце колотилось, в висках стучало, но она бежала, будто за ней гнались.
На улице ударил в лицо влажный ветер. Снег прилипал к ресницам, таял на губах. Инга остановилась у подъезда, перевела дух. Телефон в кармане завибрировал. Ефим. Она сбросила звонок.
Светка жила в двадцати минутах ходьбы, на Первомайской. Инга шла быстро, почти бегом, огибая лужи, толкая плечом редких прохожих.
«Дарить дом. Твоей тётушке».
Слова крутились в голове, как осколки стекла в калейдоскопе. Как он вообще посмел? Как посмел даже заикнуться?
У магазина "Пятёрочка" стояла бабка с семечками. Худая, в ватнике, с лицом, изъеденным морозами и водкой.
— Семечки, девушка? Жареные, солёные!
Инга прошла мимо. Потом остановилась, вернулась.
— Давайте стакан.
Бабка отсыпала семечки в бумажный стаканчик. Руки у неё тряслись.
— Пятьдесят рублей.
Инга сунула ей сотню.
— Сдачи не надо.
— Спасибо, родная. Бог тебя...
Но Инга уже шла дальше. Семечки грызла на ходу, плевалась шелухой прямо под ноги. Наплевать на культуру. Наплевать на всё.
У дома Светки притормозила. Окна на третьем этаже светились жёлтым. Значит, дома. Инга набрала код домофона, поднялась наверх.
Дверь открыла Светка в халате, с маской на лице — зелёной, в огурцах. Волосы торчали во все стороны.
— Ты чего? — она отступила, пропуская Ингу. — Что случилось?
— Можно у тебя переночевать?
— Да ты сначала войди. Раздевайся. Чай хочешь?
— Хочу водку.
Светка присвистнула.
— Ого. Ну вот это серьёзно.
Они прошли на кухню. Светка достала из морозилки бутылку "Белуги", нарезала колбасу и огурцы. Инга сняла мокрые сапоги, села за стол.
— Рассказывай, — Светка плеснула по рюмке. — Что Ефим натворил?
Инга выпила залпом. Водка обожгла горло, растеклась теплом по груди.
— Он хочет, чтобы я подарила нашу квартиру его тётке.
Светка поперхнулась колбасой.
— Что?! Ты серьё... то есть, правда?
— Правда. Только что заявил. Мол, тётя Галя в беде, Андрей дом отсуживает, ей жить негде.
— А твоя квартира тут при чём?
— Вот и я спрашиваю!
Инга налила ещё. Светка смотрела на неё круглыми глазами. Огуречная маска на её лице выглядела комично, но Инге не смешно.
— Это Раиса Ивановна подбила его, — сказала Инга. — Я уверена. Эта стерва всегда мечтала меня выжить. С самой свадьбы.
— Так пошли её к чёрту! И Ефима заодно!
— Легко говорить. У меня ипотека ещё три года висит. Я одна её не вытяну.
— Ты работаешь!
— Работаю. Тридцать пять тысяч в месяц. Платёж по ипотеке — двадцать. Ещё коммуналка, еда, бабка Лиза с её лекарствами. Откуда деньги?
Светка задумалась, покрутила рюмку в руках.
— А Ефим сколько приносит?
— Раньше пятьдесят приносил. Последние полгода — тридцать. Говорит, кризис, заказов нет.
— А может, он бабе деньги носит?
Инга вздрогнула. Эта мысль приходила ей в голову не раз. Особенно когда Ефим задерживался до десяти, возвращался с чужим запахом на куртке. Но она гнала её прочь. Боялась проверять. Боялась узнать правду.
— Не знаю, — выдохнула она. — Мне кажется, там всё проще. Его мамаша командует, он подчиняется. Всегда так было.
— Значит, маменькин сынок у тебя.
— Знала бы ты, как достала меня эта Раиса Ивановна. Приезжает, критикует. Шторы не те, обои не те. А в прошлом месяце вообще сказала, что надо венчаться. В церкви. Мол, без венчания брак не настоящий.
— И что ты?
— А я ей: Раиса Ивановна, мне пятьдесят два года. Мы с Ефимом двадцать лет вместе. Какое, к черту, венчание?
Светка фыркнула.
— Правильно сказала.
— Вот только толку. Она всё равно своё гнёт. Теперь вот с этой Галей подсуетилась.
Телефон опять завибрировал. Ефим. Инга посмотрела на экран и положила телефон на стол экраном вниз.
— Не бери, — посоветовала Светка. — Пусть подумает.
— Мне страшно, — вдруг призналась Инга. — Вдруг он правда что-то подпишет? Вдруг уже подписал? У меня же нет юриста.
— Так завтра к юристу и сходи. С утра. А пока ночуй здесь. Я диван постелю.
Инга кивнула. Выпила ещё рюмку. Голова поплыла, мысли стали вязкими, медленными. Где-то внутри ныла тревога, но водка её приглушала, заливала теплом.
— Двадцать лет, — пробормотала Инга. — Двадцать лет я с ним. И вот так. Дарить дом.
— Ты сильная, — сказала Светка. — Ты выкрутишься.
Но Инга не чувствовала себя сильной. Она чувствовала себя уставшей. Старой. Ненужной.
А снег за окном всё падал и падал, заметая следы, стирая границы между землёй и небом.
Утром Инга проснулась от того, что солнце било в глаза сквозь тонкую тюль Светкиных окон. Голова раскалывалась, во рту пересохло. Она приподнялась на диване, огляделась. Из кухни доносился запах кофе и жареных яиц.
— Живая? — Светка выглянула из кухни, помешивая что-то на сковороде. — Иди умойся, позавтракаем.
Инга поплелась в ванную. Посмотрела на себя в зеркало и вздрогнула. Тушь размазалась, под глазами синяки, волосы торчат, как солома после пожара. Пятьдесят два года. Выглядит на все шестьдесят.
Умылась холодной водой. Светка дала ей свою косметику — тональник, консилер. Инга кое-как привела лицо в порядок, но глаза всё равно выдавали. Красные, опухшие, несчастные.
За завтраком Светка налила крепкого кофе.
— Ты к юристу пойдёшь?
— Пойду. После обеда. Сначала домой надо. Переодеться.
— А Ефима не боишься встретить?
— Он на работе сейчас. До шести не придёт.
Но Инга ошибалась.
Когда она открыла дверь своей квартиры, первое, что услышала — голос. Женский, высокий, пронзительный.
— ...а я говорю: Раечка, ну что ты мне про документы твердишь? Я ж не виновата, что у нас в Подмосковье всё так запущено! Андрей, сволочь, подсуетился раньше меня...
Инга замерла в прихожей. На вешалке висела чужая дублёнка — старая, потёртая, с засаленным воротником. На полу стояли резиновые сапоги, из которых натекла лужа.
— ...вот я и говорю Ефимушке: сынок, ты ж меня не оставишь? Я ж тебе как мать родная! Помнишь, как ты у меня летом гостил, огурчики ел прямо с грядки?
Инга прошла на кухню. За столом сидели трое: Ефим, свекровь Раиса Ивановна и женщина лет шестидесяти с красным лицом, крашенными в рыжий цвет волосами и золотыми зубами. Тётя Галя.
Все трое повернулись к Инге.
— А, вот и хозяюшка пожаловала! — Галя вскочила, широко улыбаясь. Золотые зубы сверкнули. — Ингочка, родная! Сколько лет, сколько зим!
Инга стояла молча. Смотрела на эту троицу и чувствовала, как внутри что-то холодеет, сжимается в камень.
— Инга, — Ефим поднялся. — Ты где была? Я звонил...
— Видела.
— Надо было ответить. Я волновался.
— Ты волновался, — повторила Инга. — Трогательно.
Раиса Ивановна поджала губы. На ней было чёрное платье, на шее — золотой крестик размером с ладонь. Волосы гладко зачёсаны, лицо надменное, холодное.
— Инга, присаживайся, — сказала она тоном, каким разговаривают с прислугой. — Нам нужно обсудить серьёзный вопрос.
— Какой ещё вопрос? — Инга скинула куртку прямо на пол. — Я вчера всё обсудила с Ефимом.
— Вчера ты устроила истерику, — поправила свекровь. — А сегодня нужно говорить по существу. Галя в беде. Андрей отсудил дом. Ей негде жить.
— И что?
— Как что? — Галя всплеснула руками. — Ингочка, милая, неужели ты меня на улицу выгонишь? Я ж семья! Я ж Ефимушку с пелёнок знаю!
— Ты Ефима знаешь, — сказала Инга медленно. — Меня — нет. И квартира моя.
— Наша, — вставил Ефим. — Квартира наша.
— Моя! Я её двадцать лет выплачивала! Ты вообще помнишь, сколько ты туда вложил? Помнишь?
— Инга, не надо при маме...
— При маме! А мама пусть расскажет, как она мне на свадьбе сказала, что я недостойна её сына! Что я из простых! Что образования нет!
Раиса Ивановна встала. Выпрямилась во весь рост. Высокая, статная, с осанкой балерины.
— Я всего лишь констатировала факты.
— Факты! У меня среднее специальное! Я медсестрой работала, людей выхаживала!
— Медсестра — это не профессия. Это призвание. Но не положение.
Инга рассмеялась. Резко, зло.
— Положение! А твоё положение какое? Пенсионерка? Вдова? Или святая великомученица?
— Инга! — Ефим шагнул к ней. — Не смей!
— Да пошёл ты! — Инга развернулась к нему. — Пошёл со своей мамашей и тёткой! Это моя квартира! Я никому её не отдам!
— Ингочка, солнышко, — Галя подскочила, схватила Ингу за руку. Пальцы у неё были толстые, красные, с облезлым лаком на ногтях. — Да я ж ненадолго! Ну месяц, два! Я устроюсь, найду работу...
— Работу? — Инга выдернула руку. — Тебе шестьдесят пять лет!
— Шестьдесят три! — обиделась Галя. — Я ещё ого-го! Я посуду мыть могу, полы драить! Или с детками посижу! Я детей люблю!
— У нас нет детей.
Повисла пауза. Тяжёлая, липкая. Раиса Ивановна вздохнула, перекрестилась.
— Вот и ещё один грех, — пробормотала она. — Двадцать лет в браке — и ни одного ребёнка. Господи, за что такое наказание...
— Заткнись, — процедила Инга. — Лучше заткнись!
— Инга! — Ефим схватил её за плечо. — Остановись!
Она оттолкнула его. Прошла к холодильнику, достала воду, выпила половину бутылки. Руки дрожали.
— Слушайте все, — сказала она, повернувшись. — Я сейчас поеду к юристу. Узнаю, что можно сделать, чтобы эту квартиру никому не отдавать. И если кто-то попытается меня обмануть, обойти, я подам в суд. На всех сразу.
— На семью? — ахнула Галя. — На родных людей?
— На кого угодно.
— Ингуня, — Раиса Ивановна сделала шаг вперёд. Голос стал мягче, вкрадчивее. — Ты не понимаешь. Галя не просто так просит. У неё ситуация... сложная.
— Какая ещё ситуация?
Галя замялась. Посмотрела на Раису Ивановну, потом на Ефима.
— Ну... там ещё долги небольшие есть.
— Долги? — Инга насторожилась. — Какие долги?
— Небольшие! Ерунда! Всего-то...
— Сколько?
Галя замолчала. Раиса Ивановна отвернулась к окну. Ефим уставился в пол.
— Сколько?! — заорала Инга.
— Два миллиона восемьсот, — пробормотала Галя. — Но это всё Андрей виноват! Он меня подставил! Он взял кредит на мой паспорт!
— Два миллиона восемьсот тысяч?!
— Ну да... Но я не виновата! Я думала, он на машину берёт! А он оказывается...
— На что оказывается?!
Галя заёрзала на стуле.
— На бизнес какой-то. Не получилось у него. Обанкротился. А долг на мне повис.
Инга опустилась на стул. Ноги подкосились. Два миллиона восемьсот. Господи. Это же почти три миллиона.
— И что, коллекторы за тобой ходят?
— Ходят, — кивнула Галя. — Звонят. Угрожают. Вот я и думаю: переедут сюда, в Москву, авось отстанут...
— Отстанут?! — Инга вскочила. — Ты что, дура совсем?! Они тебя везде найдут! Они за мной теперь тоже ходить будут!
— Не будут, — вмешалась Раиса Ивановна. — Если оформить дарственную на Галю, то квартира будет её. А значит, коллекторы не смогут её забрать. Долг личный, не обеспеченный залогом.
Инга уставилась на свекровь.
— Ты это серьёзно? Ты хочешь, чтобы я отдала свою квартиру человеку, у которого три миллиона долга?
— Ингуня, ты не понимаешь юридических тонкостей...
— Да понимаю я! Понимаю, что вы все меня за дуру держите!
Она схватила сумку, рванула к выходу.
— Инга, стой! — Ефим бросился за ней. — Куда ты?!
— К юристу! А потом в полицию! Пусть разбираются, что вы тут задумали!
Она выскочила из квартиры, хлопнула дверью. Лифт опять не дождалась, побежала по лестнице. Сердце колотилось так, что, казалось, вот-вот вырвется из груди.
На улице было холодно. Снег перестал, но ветер дул пронизывающий, ледяной. Инга остановилась у подъезда, достала телефон. Руки тряслись так, что еле смогла набрать номер Светки.
— Алло? — ответила подруга.
— Света, у меня беда. Долги у этой Гали. Почти три миллиона.
— Что?! Ты шутишь?!
— Не шучу. Они хотят оформить на неё квартиру, чтобы коллекторы не забрали.
— Господи... Инга, беги от них. Срочно. К юристу, потом в банк, узнай, что можно сделать.
— Я боюсь, — призналась Инга. — Вдруг Ефим уже что-то подписал?
— Без тебя не мог. Квартира же на вас обоих?
— На обоих. Но он доверенность мог оформить.
— Тогда беги! Сейчас же!
Инга побежала к метро. Люди оборачивались, смотрели, но ей было всё равно. Она бежала, как будто от погони. А за спиной, в той квартире, оставалась её прежняя жизнь. Двадцать лет. Рухнули в одночасье.
Юрист принял её без записи — повезло, был свободен. Молодой мужик лет тридцати пяти, в очках, с располневшим лицом.
— Рассказывайте, — сказал он, усаживая Ингу напротив.
Она рассказала. Всё. Про Галю, про долги, про требование дарственной. Юрист слушал, кивал, что-то записывал.
— Понятно, — сказал он наконец. — Во-первых, не паникуйте. Без вашего согласия никто ничего оформить не может. Квартира в совместной собственности?
— Да.
— Тогда любая сделка требует согласия обоих супругов. Если муж попытается что-то провернуть — сделка будет недействительной.
— А если он подделает мою подпись?
— Экспертиза покажет. Но лучше подстраховаться. Напишите заявление у нотариуса, что запрещаете любые сделки с квартирой без вашего личного присутствия.
— Это поможет?
— Да. Нотариус занесёт информацию в реестр. И если муж придёт оформлять что-то, его попросят предоставить ваше согласие.
Инга выдохнула. Первый раз за два дня почувствовала, что земля под ногами хоть немного, но твердеет.
— А что с долгами тёти? Они могут прийти ко мне?
— Если она не прописана у вас и не является собственником — нет. Долг личный, к вам отношения не имеет.
— А если она пропишется?
— Тоже ничего не изменится. Прописка не даёт права собственности.
— Но она же будет жить в моей квартире! Коллекторы будут приходить!
— Это уже другой вопрос. Вы можете её не прописывать и вообще не пускать жить.
— А муж пустит.
Юрист пожал плечами.
— Тогда это семейный конфликт. Я могу посоветовать только одно: подавайте на развод. Делите имущество. Квартира будет поделена пополам — можете продать, разъехаться.
Развод. Инга никогда не думала об этом всерьёз. Ну, мелькало иногда, в минуты ссор. Но чтобы по-настоящему...
— Спасибо, — сказала она, поднимаясь. — Сколько я вам должна?
— Три тысячи за консультацию.
Она расплатилась, вышла на улицу. Вечерело. Фонари загорались один за другим, превращая город в мерцающий лабиринт. Инга шла медленно, обдумывая. Развод. Раздел. Продажа. Где она будет жить? На что?
Телефон снова зазвонил. Ефим. Она подняла трубку.
— Где ты? — его голос был глухим, усталым.
— Была у юриста.
— И?
— И ничего. Без моего согласия ты ничего не оформишь.
Пауза.
— Инга, нам надо поговорить.
— Не о чем говорить.
— Галя уехала. Мама тоже. Приезжай домой.
— Нет.
— Инга...
— Я сказала — нет. Я подумаю. Мне нужно время.
Она отключилась. Завтра пойдёт к нотариусу. Оформит запрет на сделки. А дальше... дальше видно будет.
Снег начал падать снова. Крупные, мокрые хлопья оседали на волосах, на плечах. Инга шла, и казалось, что город растворяется вокруг, уплывает в белую пелену. И она тоже растворяется. Теряется. Исчезает.
Но где-то внутри, в самой глубине, тлела злость. Маленькая, упрямая искорка.
Она не сдастся. Не отдаст то, что заработала. Пусть даже придётся идти до конца.
До самого конца.
К нотариусу Инга пошла с самого утра. Оформила запрет на сделки — быстро, без лишних разговоров. Нотариус, полная женщина с равнодушным лицом, напечатала бумагу, поставила печать.
— Всё, — сказала она. — Теперь без вас никто ничего не продаст и не подарит.
Инга вышла на улицу с чувством, будто сняла с горла удавку. Холодно было, но солнце светило яркое, колючее. Декабрьское.
Домой она вернулась к обеду. В квартире было тихо. Ефим сидел на кухне, пил чай. Один. Без мамы, без Гали, без бабки Лизы.
— Где все? — спросила Инга, стягивая сапоги.
— Бабушка к соседке ушла. В гости.
— А твоя свита?
— Мама уехала. Галя тоже.
Инга прошла на кухню, села напротив. Смотрела на мужа долго, молча. Он постарел за эти два дня. Или она раньше не замечала? Седина у висков, морщины вокруг глаз, сутулые плечи.
— Ты оформила запрет? — спросил Ефим.
— Оформила.
— Понятно.
Он допил чай, поставил чашку в мойку.
— Инга, я не хотел тебя обидеть.
— Но обидел.
— Я просто... мама сказала, что это единственный выход. Что Галя пропадёт.
— Галя взрослая женщина. Пусть сама разбирается со своими долгами.
— У неё нет денег.
— У меня тоже нет! — Инга ударила ладонью по столу. — У меня ипотека! У меня кредит на машину! Ты вообще понимаешь?
— Понимаю.
— Не понимаешь! Ты никогда не понимал! Для тебя всегда твоя мама важнее! Твоя тётя! Твоя бабка! А я кто? Прислуга?
Ефим молчал. Смотрел в окно, на голые ветки деревьев за стеклом.
— Я устал, — сказал он наконец. — Устал разрываться между вами.
— Никто тебя не заставлял разрываться. Надо было сразу выбрать.
— Я выбрал.
Инга замерла.
— Что?
Ефим повернулся к ней. Лицо спокойное, почти безразличное.
— Я съезжаю. К маме. На время.
— На какое время?
— Не знаю. Пока не разберусь.
Инга рассмеялась. Коротко, истерично.
— То есть ты меня бросаешь?
— Я не бросаю. Я беру паузу.
— Пауза! Двадцать лет вместе — и ты берёшь паузу!
— Инга, ты сама всё разрушила. Ты даже помочь родному человеку не захотела.
— Помочь?! — Инга вскочила. — Отдать квартиру человеку с тремя миллионами долга — это помощь?!
— Мама говорит, там были другие варианты. Можно было оформить временную прописку, ты бы не пострадала.
— Мама говорит! Всегда мама говорит! А ты сам хоть раз подумал?!
Ефим взял куртку с вешалки.
— Я вещи заберу завтра. Когда тебя не будет.
— Забирай сейчас!
— Завтра.
Он вышел. Дверь закрылась тихо, почти беззвучно. Инга стояла посреди прихожей и не понимала — что произошло? Он ушёл? Просто так? Без скандала, без слёз?
Села на пол прямо в прихожей. Прислонилась спиной к стене. Слёзы не шли. Внутри была пустота. Огромная, холодная, как заброшенный дом.
Телефон зазвонил. Светка.
— Ну что? Была у нотариуса?
— Всё сделала.
— Молодец! А Ефим?
— Ушёл. К маме. Взял паузу.
Пауза в трубке.
— Инга, а может, оно и к лучшему?
— Не знаю.
— Приезжай ко мне. Не сиди одна.
— Нет. Я тут посижу. Подумаю.
Отключилась. Встала, прошла в спальню. Бабка Лиза всё ещё жила тут — её вещи валялись на кровати, на стуле. Халат, тапки, таблетки на тумбочке. Инга собрала всё это, вынесла в коридор.
— Хватит, — сказала она вслух. — Хватит жить по чужим правилам.
Следующие три дня прошли как в тумане. Ефим не появлялся. Бабка Лиза забрала вещи и уехала — обиженная, ворчливая. Раиса Ивановна звонила раз пять, требовала объяснений. Инга не брала трубку.
На четвёртый день раздался звонок в дверь. Инга открыла — на пороге стояла Галя. Без дублёнки, в лёгкой куртке, волосы растрёпаны, лицо заплаканное.
— Ингочка, родная, — она ввалилась в квартиру. — Спаси! Они меня нашли! Коллекторы! Сказали, что сегодня ночью придут!
Инга закрыла дверь, скрестила руки на груди.
— И что я должна делать?
— Пусти переночевать! Ну один раз! Я потом уеду, честное слово!
— Нет.
— Инга!
— Я сказала — нет. Это твои проблемы. Разбирайся сама.
Галя упала на колени. Схватила Ингу за руки.
— Ингочка, милая, не губи! Они меня убьют! Они сказали, что убьют!
— Не убьют. Максимум — запугают. Иди в полицию, пиши заявление.
— Полиция не поможет!
Инга высвободила руки.
— Галя, послушай. У меня своя жизнь. И я не собираюсь её ломать ради тебя. Ты взрослая. Ты сама влипла в эти долги — сама и выкарабкивайся.
— Но я же семья!
— Ты не моя семья. Ты тётя Ефима. А Ефим от меня ушёл. Так что извини.
Она открыла дверь. Галя медленно поднялась с колен. Лицо её исказилось — злоба, обида, отчаяние смешались в одну гримасу.
— Сволочь ты, — выплюнула она. — Бессердечная дрянь.
— Возможно, — спокойно ответила Инга. — Но это моя квартира. И моя жизнь.
Галя вылетела за дверь. Инга закрыла её, повернула ключ дважды. Прислонилась лбом к прохладному дереву. Дышала глубоко, ровно.
Вечером пришла Светка. Принесла вино, шоколад, какой-то журнал.
— Как ты? — спросила она, усаживаясь на диване.
— Нормально.
— Врёшь.
— Нормально, правда. Я даже не плакала.
— А надо было?
Инга задумалась.
— Не знаю. Может, и надо было. Но не хочется.
Светка открыла вино, налила по бокалам.
— За что пьём?
— За свободу, — сказала Инга.
Они выпили. Вино было кислое, дешёвое, но согревало.
— Знаешь, — сказала Светка. — А может, тебе действительно повезло? Ну, что он ушёл?
— Почему?
— Да потому что ты наконец-то сможешь жить для себя. Сколько лет ты прогибалась под его мамашу? Под его родню?
— Двадцать.
— Вот. Двадцать лет. А теперь ты свободна.
Инга посмотрела в окно. Там снова шёл снег. Медленно, красиво. Город утопал в белом.
— Свободна, — повторила она. — Звучит странно.
— Привыкнешь.
Прошла неделя
Ефим так и не вернулся. Прислал эсэмэску: «Давай разведёмся. По-хорошему. Поделим всё поровну».
Инга ответила: «Давай».
Через месяц они встретились у юриста. Подписали бумаги. Квартиру решили продать, деньги поделить. Ефим не смотрел ей в глаза. Инга тоже. Два чужих человека, которые когда-то были мужем и женой.
— Ну вот и всё, — сказал юрист, складывая документы. — Через два месяца развод будет оформлен официально.
Они вышли на улицу. Февраль. Мороз крепчал, но солнце светило ярко, почти по-весеннему.
— Прости, — сказал Ефим.
— За что?
— За всё.
Инга посмотрела на него. Этот человек прожил рядом двадцать лет. Спал в одной постели, ел за одним столом. И что она чувствует сейчас? Ничего. Абсолютное ничего.
— Бывай, — сказала она и пошла прочь.
Квартиру продали в апреле. Инга получила свою половину — два с половиной миллиона. Купила однушку на окраине, недорогую, но свою. Целиком свою.
В новой квартире пахло краской и свежим деревом. Инга стояла у окна, смотрела на улицу. Дети играли во дворе, женщины толкали коляски, старики сидели на лавочках.
Телефон зазвонил. Незнакомый номер.
— Да?
— Инга? Это Галя.
Инга чуть не бросила трубку. Но удержалась.
— Что тебе нужно?
— Я... я хотела сказать... мне удалось договориться с коллекторами. Андрей помог. Вернулся, сволочь. Оказалось, у него деньги появились. Вот. Я долг закрыла.
— Рада за тебя.
— И ещё... прости меня. Я была не права. Не надо было на тебя давить.
Инга молчала. Потом сказала:
— Галя, знаешь что? Иди ты к черту. Вместе со своим Андреем, с Раисой Ивановной и с Ефимом. Живите, как хотите. А я буду жить как хочу я.
Она отключилась. Заблокировала номер.
А потом засмеялась. Громко, долго, до слёз.
Свобода. Впервые за двадцать лет — настоящая свобода.
Прошло полгода
Инга стояла на балконе своей однушки, пила кофе и смотрела на рассвет. Розовый, нежный, обещающий хороший день.
На столе лежал билет. Самолёт до Адлера. Завтра утром. Путёвка в санаторий на две недели. Одна. Совсем одна.
Раньше она бы испугалась. Куда одной? Что люди скажут?
А теперь ей было всё равно, что скажут люди.
Она жила. Дышала. Радовалась каждому дню.
И это было дороже любого дома, любой семьи, любых чужих правил.
Где-то в другом конце города Ефим просыпался в квартире матери, на узком диване, а Раиса Ивановна стояла на кухне, варила манную кашу. Галя звонила ей каждый день, жаловалась на Андрея.
Бабка Лиза всё ещё жила у соседки и шила платки на продажу.
Каждый получил своё.
А Инга получила себя.
И оказалось, что это — самое ценное.
Вечером того же дня, когда Инга собирала чемодан, раздался звонок в дверь. Она открыла — на пороге стоял мужчина. Лет пятидесяти пяти, высокий, с седой бородой и добрыми глазами.
— Простите, — сказал он. — Я ваш сосед. Живу этажом выше. Принёс вот... яблоки. Из деревни привёз. Угощайтесь.
Он протянул пакет. Яблоки пахли осенью, садом, детством.
— Спасибо, — Инга взяла пакет. — Меня Инга зовут.
— Виктор, — улыбнулся мужчина. — Очень приятно.
Они постояли в дверях несколько секунд. Потом он кивнул и пошёл к лестнице.
— Виктор! — окликнула его Инга.
Он обернулся.
— Вы... может быть, кофе выпьете? Когда я из отпуска вернусь?
Он улыбнулся шире.
— С удовольствием.
Инга закрыла дверь. Прислонилась к ней, прижимая к груди пакет с яблоками.
И впервые за долгое время подумала: а вдруг всё только начинается?
Может быть, дом — это не стены.
Не квадратные метры и не документы.
Может быть, дом — это там, где тебя не заставляют быть чужой.
Где ты можешь дышать полной грудью.
И улыбаться незнакомым соседям.
И не бояться жить.