Дарья Десса. "Игра на повышение". Роман
Глава 54
Через полчаса, миновав суету аэропорта и пройдя регистрацию, мы разместились в просторном салоне бизнес-класса (на этот раз мне захотелось чуточку роскоши) большущего авиалайнера и полетели обратно. Конечно, я нервничала, и это было еще мягко сказано. Внутри всё сжималось от неприятного предчувствия. Что скажет Владимир Кириллович на такой откровенный демарш? Он, мой непосредственный руководитель и, можно сказать, наставник (в силу определённых обстоятельств, разумеется, а не потому что гениальная такая), просил заняться перспективным китайским направлением, а я, наплевав на его прямое указание, лечу обратно.
Он настойчиво, почти по-отечески, говорил, чтобы не связывалась с Орловским, а наш роман, едва не угасший, вспыхнул с новой, испепеляющей силой. «Если бы я была на его месте, выпорола бы себя, как сидорову козу, за такое своеволие! – с горечью подумала о себе, пока самолет набирал высоту. – А с другой стороны? Почему я, взрослая женщина, не имею права жить так, как сама захочу? Подумаешь, папенька выискался! Я ему не доченька домашняя и не обязана отчитываться за каждый свой шаг».
Во мне проснулась та самая настырная, неуправляемая детдомовская девчонка по прозвищу Стрела, которая никогда и ни перед кем не кланялась. Даже перед директором нашего учреждения, массивной женщиной с ледяным взглядом, которую многие откровенно боялись и за глаза называли Цербером. А я – нет. С чего вдруг? Что она мне сделает? Сладкого лишит или отменит редкие экскурсии? Ограничит возможность выходить в город? Да что там делать, в этом городе, когда у тебя ни копейки за душой, а витрины магазинов сверкают, как недостижимые сокровища?
Некоторые из наших, отчаявшись, попрошайничали на вокзалах, в сырых подземных переходах и у гудящих станций метро. Это было не только унизительно, но и опасно: могли в полицию замести, и тогда всё равно пришлось бы признаваться, откуда ты в городе нарисовался, терпеть унизительные допросы и возвращаться в приют с позором.
Многие так поступали неоднократно, но я – никогда. Гордость не позволяла. Страшно хотелось порой самую простую шоколадку. Ту самую маленькую, почти копеечную, «Алёнку» в цветастой обертке. Я вожделела её, она мне снилась по ночам, однажды познанный приторно-сладкий вкус почти ощущался на языке. Но чтобы стоять с протянутой рукой и клянчить деньги – никогда! Лучше с голоду подохну. Теперь могу хоть тонну этого шоколада купить, завалить им всю квартиру, а вот не хочется. Он остался моей большой, несбывшейся детской любовью, но сладкого красивой, следящей за фигурой девушке надо в меру.
Всё-таки мужики – существа удивительные и порой абсолютно нелогичные! Сколько времени, сил и слов я потратила, чтобы убедить Орловского в том, что между мной и шефом, Владимиром Кирилловичем, исключительно деловые, рабочие отношения. Казалось, он наконец поверил. Но не прошло и трех часов с нашего бурного примирения, как, оторвавшись от иллюминатора, Роман повернулся ко мне и с серьезным видом спросил:
– Лина, ты меня точно не обманываешь? У вас с Леднёвым точно нет ничего… неофициального?
– Боже, Орловский! – возмутилась я, чувствуя, как внутри закипает раздражение. – Мне что, поклясться кровью, чтобы ты успокоился? У меня есть с собой перочинный нож.
– Было бы неплохо, – хмыкнул Роман, и в его глазах блеснул озорной огонек.
– Не искушай меня, – сузила я глаза, входя в роль. – Ведь кто сказал, что я обязана своей кровью клясться? Могу и твоей.
– Боже, только не это! – я впервые увидела, как Орловский по-настоящему испугался. Кажется, он решил, что я говорю серьёзно. Вот же глупый! Мне стало невыносимо смешно. Пока хихикала, закрыв лицо ладонями, он сидел нахохлившись, как мокрый воробей, и смотрел на меня с опаской.
– Расслабиться вам надо, Романчик, – вспомнила имечко, которое ему не нравится. Нарочно, конечно. – Не собираюсь я тебя калечить. Не бойся, деточка. Тётя сегодня добрая.
Он поморщился, и на его лице отразилась вся гамма мужской брезгливости. Ох, мужики! Какие вы всё-таки брезгуши, сил нет! Но своей цели я добилась: Роман перестал рассуждать на болезненную для него тему моих якобы отношений с Леднёвым. То есть, так догадываюсь, подлые мыслишки у него в голове остались. Но теперь он хотя бы ко мне с ними приставать не станет. По крайней мере, в ближайшее время.
Мы направлялись в Россию, погруженные в гул самолетных турбин. И я в какой-то момент, отвлекшись от мелькающих за иллюминатором облаков, вдруг задумалась: что нас ожидает дальше? Эта неизвестность тревожила, заставляя сердце сжиматься в тугой комок. Леднёву, моему непосредственному начальнику и человеку старой закалки, точно не понравится, что у меня с Романом всё наладилось. Он, с его вечными принципами и недоверием к людям вроде Орловского, станет снова меня убеждать в обратном.
В голове уже звучал его строгий голос: «Алина, нельзя доверять этому бабнику, надо быть умнее, смотреть в оба». Или, может, не станет? Может, ему уже всё равно? Но вот что за самовольное возвращение и проваленное задание в Китае по шапке получу, это наверняка. Я бы и сама на его месте так сделала. Поручила, понимаешь, важное, стратегическое задание, а человек его бездарно профукал, поскольку у него, видите ли, чувства взыграли. «Ох, как же это непрофессионально!» – мысленно оценила я свой поступок, и щеки залил румянец стыда. Даже перед самой собой стало неловко.
Немного погодя я попросила Романа поменяться местами со Снежаной. Он понимающе кивнул, а та пришла, немного удивленная, с немым вопросом в глазах. С чего это вдруг начальница решила на время расстаться со своим мужчиной? Неужели опять поругались? На её безмолвный вопрос я ответила сразу, стараясь говорить как можно спокойнее:
– У нас всё хорошо. Я только хотела тебя предупредить: никому ни слова о том, что мы с Орловским помирились. Хорошо?
– Конечно, Алина Дмитриевна! – горячо и преданно ответила Снежана. – Я могила!
– Не надо таких мрачных похоронных принадлежностей, – мягко улыбнулась я. – Просто храни молчание. Если кто-то из коллег будет спрашивать: ты ничего не знаешь, посоветуй спросить у руководства. Договорились?
– Да!
– А теперь ступай.
Снежана, кивнув, ушла на свое место, и пока её не было, я вдруг обратила внимание на маленькую девочку, которая сидела напротив, через ряд. Она, не отрываясь, смотрела прямо на меня. Ей было годика четыре, наверное, не больше. Большие, как два василька, голубые глаза несколько секунд не моргали, изучая меня с детской непосредственностью. Потом ребенок неожиданно улыбнулся так солнечно и искренне, что, казалось, весь салон самолёта наполнился теплым светом. И в этот момент я вдруг с ошеломляющей ясностью ощутила, как сильно хочу стать матерью. Ведь скоро тридцать. Пора уже, давно пора. Эта мысль, пронзившая меня, была такой сильной и желанной, что на глаза навернулись слёзы.
Постаралась отвлечься от сантиментов, вспомнив о генеральном. Да, суровый, даже жестокий разговор мне предстоял с Леднёвым. Внутри всё опять стало сжиматься от одной только мысли об этом. Роману-то хорошо: формально у него было несколько дней отпуска за свой счет, которые он мог использовать по своему усмотрению. Решил вернуться раньше? Что ж, прекрасно, принимайся за работу, никаких проблем и лишних вопросов.
Я – совершенно другое дело. Отец, доверяя мне, возложил на дочь важную и деликатную миссию, а она, поддавшись эмоциям, не выдержала и вернулась, провалив всё дело. И снова, как ни крути, Орловский виноват во всём! Но теперь я почему-то не могу на него злиться, обида испарилась без следа. Особенно после того, как последний час полёта мы, забыв обо всем на свете, держались за руки и смотрели друг на друга, как голодные до страстей подростки.
Но на большее, на сиюминутную близость, я не согласилась. Не какая-нибудь вертихвостка Люсенька, чтобы в тесном туалете отдаваться первому встречному. Даже если речь идет о роскошном лайнере, летящем на головокружительной высоте в одиннадцать километров со скоростью восемьсот километров в час. Ах, бедный Орловский! Обломался, бедолага.
Даже потом, когда мы уже приземлились и оказались в суете аэропорта «Шереметьево-2», он настойчиво предлагал поехать к нему. Я отказалась. Скрепя сердце, подавив собственное желание, но твердо сказала «нет», потому что… так не могу. Слишком всё быстро, скомкано, неправильно. Да и совершенно непонятно, как и что у нас дальше будет.
Мы простились у выхода из терминала, и я, оставшись одна, вернулась домой, переночевала в своей уютной, пустой постели, а поутру, собрав волю в кулак, отправилась в офис, снова и снова прокручивая в голове, что мне скажет Владимир Кириллович. Ничего хорошего я, разумеется, не ожидала. Но мои самые мрачные предположения сбылись лишь в некоторой степени.
Забегая вперёд скажу, что Леднёв чрезвычайно, до невозможности меня удивил. То, что он в итоге скажет, я даже в самом страшном сне предвидеть не могла. И никогда бы не подумала, что в свои годы подобное услышу. Но пришлось, и его слова мне категорически, до глубины души не понравились.
Но начну по порядку. Едва я, пройдя через турникет, вернулась в знакомое офисное пространство, как Гиена, которая досталась Леднёву в наследство от прежнего начальника, Жирафа, тут же заметила меня и, не скрывая своего злорадства, сразу сообщила шефу о моем неожиданном выходе на работу. Кстати, когда новый начальник её не уволил, не отправил на заслуженную пенсию, не переместил куда-нибудь в пыльный архив заведовать старыми бумагами, многие в офисе, кто прежде работал в «Проспекте», искренне удивились. Она же мега-противная, ядовитая женщина, ну почему её сделали главой нового, объединенного секретариата?!
Позже, в одном из редких приватных разговоров с Ледневым, я не удержалась и спросила об этом. Его ответ меня поразил: «Я с настоящими профессионалами расстаюсь только в самых исключительных случаях». Вот так! Гиена, может, и мерзопакостная тётка, но Леднёв сумел узнать её с другой, профессиональной стороны. И если уж быть до конца откровенной, он прав. Своё дело она знает назубок. Хотя характер… бр-р!
Буквально через пять минут Гиена, легка на помине, мне позвонила. Сказала своим противнючим, скрипучим голосом, что Владимир Кириллович меня срочно ожидает у себя в кабинете. Я, собравшись с остатками душевных сил и приготовившись к худшему, отправилась на свою личную Голгофу.
Леднёв встретил меня тяжелым, хмурым взглядом исподлобья. Не говоря ни слова, он мотнул головой, указав, где мне расположиться – на жестком стуле у приставного стола для посетителей. Я молча села, инстинктивно соединив ноги и положив руки перед собой на рабочий ежедневник, – всегда так делаю перед начальством, чтобы продемонстрировать свою покорность и готовность помечать всё важное.