— Да пошла ты! Надоело слушать твоё нытьё! За мамой нужен уход, и она будет жить с нами! Брату она не нужна! — Артём ударил кулаком по столу так, что подпрыгнула солонка и покатилась к краю.
Я стояла у холодильника, сжимая в руке мокрую тряпку. Капли воды стекали на линолеум, оставляя темные пятна. Октябрьский вечер наваливался на город серой тяжестью, за окном моросил дождь, превращая улицы в грязное месиво. Мы с Артёмом были женаты двадцать два года. За это время я научилась распознавать его настроение по первым словам — когда он просто устал, когда раздражён по мелочи, а когда уже принял решение и отступать не собирается. Сейчас звучал именно третий вариант.
Свекровь... Раиса Михайловна. Семьдесят восемь лет, диабет, высокое давление, руки дрожат. Три недели назад упала дома, сломала плечо. Операцию делали в больнице на Щёлковской, в старом корпусе с облупившимися стенами и запахом застарелой еды. Я ездила к ней через весь город — с двумя пересадками, таща сумки с передачами. Артём появлялся по субботам, стоял у кровати с непроницаемым лицом, а она смотрела на него с такой мольбой, что я отворачивалась.
А его брат Олег за три недели так ни разу и не приехал.
— Ему плевать на неё, понимаешь? — продолжал Артём, стягивая через голову свитер. — Только пенсию получает! Десять лет назад прописался к ней, обещал заботиться. И где он теперь? Где?
Я отжала тряпку над раковиной, повесила на край. Артём выглядел загнанным — впалые щеки, глубокие морщины у рта, седина пробилась сквозь тёмные волосы на макушке. Работал он на износ: с утра до вечера в проектном бюро, по вечерам подрабатывал замерщиком. Деньги утекали как вода — дочь Тамара недавно родила, а зять её сидел без работы уже полгода.
— Может, всё-таки попробуешь поговорить с Олегом? — осторожно предложила я.
— О чём с ним говорить? — Артём резко обернулся. — Он мне прямым текстом сказал: «Забирай к себе, если так переживаешь». Вот так. Как будто о старой мебели речь идёт.
Я подошла к плите, поставила чайник. Наша двушка на девятом этаже панельной хрущёвки казалась клеткой, которая вот-вот сожмётся окончательно. Две комнаты, узкий коридор, совмещённый санузел. И сюда Артём хотел привести больную женщину с перебинтованной рукой.
— Артём, подумай хорошенько... — начала я.
— Всё уже решено! — оборвал он. — Отдадим ей спальню, сами перебазируемся в зал.
Спальня. Единственный уголок, где мы могли закрыть дверь и побыть наедине. Где по утрам я гладила его рубашки, где мы пили кофе, сидя на краю постели и строя планы на день. Всё это должно было закончиться.
Но я промолчала. Потому что знала: насчёт Олега он не врёт.
Олег нарисовался через десять дней. Подкатил на новенькой «Мазде», бросил машину прямо под окнами так, что перекрыл весь двор. Поднялся без звонка — ключи от нашей квартиры у него остались ещё с тех пор, когда он тут жил после второго развода.
Я как раз перебирала крупу на кухне. Услышала щелчок замка, обернулась — и вот он, в кожаной куртке с блестящими заклёпками, от него несло табаком и терпким одеколоном.
— О, Надюха, привет, — бросил он как ни в чём не бывало. — Артёмка на месте?
— Работает.
Олег прошёл на кухню широким шагом, уселся на стул, развалился, закинув ногу на ногу.
— Слыхал, братец решил маму к себе забрать.
Я отложила миску с гречкой, вытерла руки о фартук.
— Решил твой брат потому, что ты от неё отвернулся.
Олег скривился в усмешке. Лицо у него было широкое, рыхлое, глазки маленькие, бегающие.
— Отвернулся? Я с ней десять лет промучился! Ты хоть представляешь, как это? Вечно чем-то недовольна, деньги считает до копейки, в шесть утра телевизор включает на всю громкость! У меня своей жизни не было!
— Зато её пенсию исправно снимаешь, — ровно сказала я.
Он поморщился, взгляд отвёл к окну.
— Ну и что такого? Коммуналку оплачиваю, еду покупаю... покупал, в смысле. Теперь пусть Артём возится, раз такой душевный.
Мне захотелось швырнуть ему в лицо эту миску с крупой. Но я только развернулась к столу спиной.
— Проваливай, Олег.
— Да ладно, чего кипятишься, — он поднялся, похлопал меня по плечу покровительственно. — Передай брату: если что — обращайтесь. Помогу чем могу.
Я не ответила. Он ушёл, а я осталась стоять посреди кухни, чувствуя, как внутри разливается глухая злость — на него, на эту ситуацию, на то, что ничего изменить нельзя.
Раису Михайловну привезли в воскресенье. Артём нанял частную машину с санитарами, они подняли её на руках. Я заранее подготовила комнату: застелила кровать чистым бельём, поставила на тумбочку графин с водой и таблетки в пластиковом контейнере.
Свекровь выглядела ужасно. Худая, серая, правая рука в тугой повязке прижата к груди. Когда её уложили на постель, она застонала сквозь зубы.
— Надя... спасибо тебе, доченька...
Сердце сжалось. Я взяла её левую руку — сухую, горячую, с выступающими венами.
— Ничего, Раиса Михайловна. Вместе справимся.
Первые дни превратились в ад. Свекровь мучилась болью по ночам, не могла найти удобное положение, звала Артёма хриплым голосом. Я вставала к ней каждый час, помогала перевернуться, давала обезболивающее, меняла подушки. Днём варила бульоны, протирала через сито овощи, помогала умываться левой рукой. Артём возвращался затемно, падал на диван в зале без сил, даже не раздеваясь.
— Ты держишься? — спросил он как-то ночью, глядя на меня воспалёнными от усталости глазами.
— А куда деваться?
Он прижал меня к себе тогда, уткнулся лбом в моё плечо.
— Я знал, что на тебя можно положиться.
Олег объявился через пять недель. Позвонил Артёму, сказал, что хочет проведать мать. Явился с букетом хризантем и коробкой дешёвых конфет из соседнего супермаркета.
Раиса Михайловна оживилась при виде него. Лицо порозовело, она попыталась приподняться на подушках.
— Олежек... сыночек...
Он чмокнул её в щёку, присел на край кровати.
— Ну что, мам? Тут тебя нормально кормят?
— Надюша... такая заботливая... как за младенцем ухаживает...
Олег скользнул по мне быстрым взглядом. Я стояла в дверном проёме, наблюдая за этим спектаклем. Он просидел минут двадцать, трепался о погоде, о каких-то своих делишках. Потом поднялся, снова чмокнул мать.
— Ладно, мам, мне пора. Ты тут поправляйся.
— Олежек... приезжай почаще...
— Конечно-конечно.
Он вышел, и я двинулась за ним в прихожую. Как раз в этот момент Артём вернулся из магазина, поднимался по ступенькам с тяжёлыми пакетами. Братья столкнулись на площадке.
— Ну что, навестил наконец? — ледяным тоном спросил Артём.
— Навестил, — Олег натягивал куртку. — Слушай, давай так: я буду половину её пенсии переводить вам. На расходы. Нормально?
Артём шагнул к нему так резко, что Олег отпрянул к перилам.
— Мне не нужны твои грязные деньги! Понял? Не нужны!
— Да ты чего завёлся...
— Вали отсюда! — Артём едва сдерживался. — Вали, пока не получил!
Олег поспешно смылся вниз по лестнице. Артём зашёл в квартиру, швырнул пакеты на пол в коридоре. Я молча подняла их, отнесла на кухню.
Вечером Раиса Михайловна плакала. Беззвучно, уткнувшись лицом в подушку. Я сидела рядом, гладила её по спине.
— Он... больше не придёт... — шептала она. — Олег не придёт...
— Не надо так, Раиса Михайловна...
— Я знаю... я ему не нужна... никогда не была нужна...
Прошло полгода
Раиса Михайловна научилась обходиться одной рукой — плечо срослось плохо, правую руку она почти не поднимала. Я возила её в поликлинику на физиотерапию, потом в реабилитационный центр на Сокольниках. Артём заложил машину, чтобы оплатить процедуры. Денег не хватало катастрофически. Мы перешли на макароны и дешёвые крупы, экономя каждую копейку на лекарства.
Олег не звонил. Не появлялся. Словно испарился.
А потом грянуло.
Артёму позвонили из полиции. Олега взяли за воровство — он обчищал квартиры в соседнем районе, работал с группой. Дело серьёзное, улики железные.
Артём положил трубку, долго сидел неподвижно.
— Так ему и надо, — наконец выдохнул он.
Раиса Михайловна, узнав новость, не заплакала. Она лежала и смотрела в одну точку на потолке.
— Я всегда боялась, — прошептала она. — Боялась, что он так закончит. Я его баловала, закрывала глаза на всё... А он...
Судили Олега быстро. Дали четыре года колонии строгого режима. Квартиру Раисы Михайловны, где он был прописан, пришлось продать — долги по кредитам висели огромные, плюс компенсация потерпевшим. Деньги растаяли почти все, осталась лишь небольшая сумма.
Мы с Артёмом положили их на счёт. Про запас.
Прошёл год
Раиса Михайловна научилась готовить левой рукой — помогала мне на кухне, чистила картошку, резала салаты. По вечерам мы разговаривали, она рассказывала о юности, о покойном муже, о том, как растила двух мальчишек.
— Я Олега любила сильнее, — призналась она однажды вечером. — Он был младшим, хилым. Артёма считала крепким, думала, что ему помощь не требуется. Ошибалась я.
Артём, услышав это, обнял мать. Впервые за долгие годы я увидела, как у него заблестели глаза.
Олег вышел досрочно — через два с половиной года по УДО. Появился неожиданно — позвонил в дверь поздним вечером. Исхудавший, постаревший лет на десять, в застиранной куртке.
— Можно зайти? — спросил он глухо.
Артём молча посторонился. Олег прошёл в комнату к матери. Она дремала. Он опустился на стул рядом, долго смотрел на её лицо.
— Прости меня, мам, — еле слышно произнёс он.
Раиса Михайловна открыла глаза. Посмотрела на младшего сына. И медленно отвернулась к стене.
— Уходи.
Олег вышел молча. Больше мы его не видели.
А через два месяца Раиса Михайловна умерла. Тихо, во сне. Артём нашёл её утром, когда зашёл проверить. Она лежала спокойная, с лёгкой улыбкой на губах.
На похороны Олег не явился.
Мы с Артёмом стояли у могилы вдвоём, под мелким весенним дождём. Он держал мою руку так крепко, что пальцы онемели, и я понимала: мы выстояли. Мы прошли через это вместе. И никакие Олеги, никакие испытания не смогли нас сломать.
Потому что семья — это не просто родство по крови. Это выбор, который делаешь каждый день заново.