— Да ты бесполезная в этом доме! И толку от тебя никакого, нищенка! — прошипела свекровь.
Кира стояла у плиты и мешала соус. Деревянная ложка скрипела о дно кастрюли — скрип-скрип-скрип — монотонно, как метроном. Она не обернулась. Даже не дрогнула. Научилась. За три года научилась превращаться в камень, в стену, в пустоту.
— Ты меня слышишь вообще? — Валентина Петровна подошла вплотную, дыша в затылок. — Или совсем уже одурела?
Кира молчала. Соус кипел, булькал, плевался красными брызгами на белый фартук. Надо было убавить огонь. Но она продолжала стоять, глядя в кастрюлю, как будто там, в этих бурлящих пузырьках, можно было разглядеть ответ. На что-то важное. На что-то, что она сама не понимала.
— Говори, когда с тобой разговаривают!
Валентина Петровна схватила её за плечо, развернула к себе. Лицо свекрови было красным, опухшим — то ли от злости, то ли от того, что полдня пролежала после вчерашнего. Кира знала эти признаки. Когда свекровь просыпалась после запоя, она всегда искала виноватых. И всегда находила одну и ту же жертву.
— Что вы хотите от меня услышать? — спросила Кира тихо. Слишком тихо. Голос прозвучал как у чужого человека, далёкого, словно из-под воды.
— Хочу, чтобы ты наконец осознала, кто здесь хозяйка! — Валентина Петровна ткнула пальцем себе в грудь. — Это мой дом! Мой сын! И если ты думаешь, что можешь тут командовать...
— Я не командую.
— Ещё как командуешь! — свекровь прошлась по кухне, размахивая руками. — Вчера смотрела на меня так... так... как будто я здесь лишняя! В собственном доме!
Кира выключила плиту. Медленно сняла фартук, аккуратно сложила его на край стола. Руки не дрожали. Это было важно — чтобы руки не дрожали.
— Валентина Петровна, — она посмотрела свекрови в глаза, — вы живёте у нас уже второй год. Мы с Тимуром не просили платы, не просили благодарности. Просто приняли вас, когда вам некуда было идти.
— Некуда?! — взвилась та. — Мне некуда?! Да я всю жизнь в этом районе прожила! Все меня тут знают! А ты кто такая? Откуда взялась?
— Из Самары. Вы это прекрасно знаете.
— Самара! — фыркнула Валентина Петровна. — Понаехали тут... Думаешь, раз с моим сыном переспала, так уже хозяйка?
Кира почувствовала, как что-то сжимается внутри. Тугой узел в солнечном сплетении. Дышать стало труднее, но она не подала виду.
— Мы женаты четыре года, — произнесла она ровно. — У нас ребёнок.
— Ребёнок! — голос свекрови взвился до визга. — Девчонка твоя вечно ноет! То ей холодно, то ей жарко! Такая же капризная, как ты!
— Оставьте Катю в покое.
— А то что? — Валентина Петровна шагнула ближе, задорно так, по-петушиному. — Что ты мне сделаешь, а? Пожалуешься сыночку? Так он меня, родную мать, на тебя не променяет! Никогда!
Дверь в прихожую хлопнула. Послышались шаги — тяжёлые, усталые.
— Тима! — свекровь тут же изменилась в лице. — Сынок, наконец-то! А мы тут... мы тут с Киркой о том о сём беседуем.
Тимур появился на пороге. Высокий, широкоплечий, в рабочей куртке, пахнущей бензином и металлом. Взгляд усталый, отсутствующий. Он работал на заводе с семи утра, приходил домой только к вечеру.
— Привет, — бросил он в пространство, не глядя ни на кого.
— Тимочка, — свекровь мигом подлетела к нему, — ты как? Устал, наверное? Я вот думала, может, тебе борща разогреть? Или котлеток пожарить?
— Не надо, мам. Я поел на работе.
Тимур прошёл в комнату, сбросил куртку на спинку стула. Кира наблюдала за ним со стороны — как за посторонним человеком. Когда это случилось? Когда они стали чужими друг другу?
— Тима, нам надо поговорить, — сказала она.
— Сейчас? — он даже не посмотрел в её сторону.
— Да. Прямо сейчас.
Валентина Петровна встрепенулась:
— Сынок, не слушай ты её! Она весь день вредничала, я уж не знаю, что с ней делать...
— Мам, пожалуйста, — Тимур провёл рукой по лицу. — Не сейчас.
— Но Тимочка...
— Мама! — рявкнул он так, что Кира вздрогнула. — Выйди!
Валентина Петровна застыла. Открыла рот, закрыла. Потом развернулась и вышла, громко топая каблуками по коридору. Хлопнула дверь в её комнату.
Тимур опустился на диван, закрыл глаза.
— Ну? — спросил он. — Говори.
Кира села напротив. Села и вдруг поняла, что не знает, с чего начать. Слова толпились где-то внутри, сбивались в кучу, мешались друг с другом.
— Так больше нельзя, — выдавила она наконец.
— Что именно нельзя?
— Всё. Твоя мать... она...
— Она что? — Тимур открыл глаза, посмотрел на неё тяжело. — Она старая. Больная. Ей некуда идти.
— Некуда? — Кира усмехнулась. — У неё есть своя квартира! Однокомнатная, но есть!
— Которую она сдаёт. Деньги ей нужны на лекарства.
— На лекарства? — голос Киры сорвался на крик. — Тима, ты же сам видишь, на что она их тратит! На водку! Каждую неделю она...
— Хватит! — он вскочил с дивана. — Не смей так о моей матери!
— А как мне о ней говорить?! Она третирует меня с утра до вечера! Орёт на Катю! Лезет в наши дела! И ты... ты просто не замечаешь этого!
— Не замечаю?! — Тимур шагнул к ней. — Я пашу на этом гребаном заводе по двенадцать часов в день! Чтобы вы все были сыты, одеты, обуты! Чтобы у Катьки были игрушки, книжки, кружки эти ваши! И вместо спасибо я слышу нытьё!
— Нытьё? — Кира встала. — Это не нытьё, Тима. Это крик о помощи. Я больше не могу.
Он смотрел на неё долго. Лицо каменное, непроницаемое.
— А что ты предлагаешь? — спросил он холодно. — Выгнать мать на улицу?
— Нет. Я предлагаю поставить нормальные границы. Она живёт в нашем доме, но это наш дом. Наша семья. И правила тут устанавливаем мы.
Тимур фыркнул.
— Границы. Всё вы, бабы, любите эти слова умные. Границы, пространство... А по-человечески говорить не пробовала?
— Тима...
— Достала ты меня, — он отвернулся. — Честное слово, достала. То одно, то другое. Может, тебе самой съехать куда-нибудь? Раз тут так невыносимо?
Кира замерла. Словно кто-то вылил на неё ушат ледяной воды.
— Что ты сказал?
— Ты слышала.
Они стояли в двух метрах друг от друга — и бездна между ними казалась непреодолимой.
— Папа? — из-за двери детской раздался тоненький голосок. — Папочка, ты пришёл?
Тимур дёрнулся, прошёл к двери, открыл. На пороге стояла Катя — пятилетняя, светловолосая, в пижаме с мишками.
— Папуль! — она кинулась к нему, обняла за ноги.
Он поднял её на руки, и лицо его мгновенно смягчилось.
— Привет, зайка. Ты почему не спишь?
— Бабушка громко кричала. Я испугалась.
Тимур молча посмотрел на Киру поверх головы дочери. Взгляд был красноречивее любых слов: видишь, что ты устраиваешь?
Кира развернулась и вышла из комнаты. В коридоре было темно, холодно. Она прислонилась спиной к стене, закрыла глаза.
В голове крутилась одна мысль, навязчивая, как застрявшая песня: а может, правда уйти? Взять Катю и уйти? Вернуться в Самару начать всё заново?
Но потом вспомнила. Мать умерла два года назад. Квартиру продали за долги. В Самаре её больше ничего не держало.
— Кирка? — голос Валентины Петровны раздался откуда-то из темноты. — Ты чего здесь стоишь? Зачем моего сына расстраиваешь?
Кира не ответила. Прошла мимо, в ванную, закрыла дверь на щеколду. Села на край холодной чугунной ванны и просто сидела, глядя в одну точку.
Как она до всего этого докатилась?
Четыре года назад всё было иначе. Они встретились на вокзале — она приехала в командировку, он ждал товарища с поезда. Разговорились в очереди за кофе. Он показался ей надёжным. Серьёзным. Не то что её бывший, который сбежал при первых признаках беременности.
Тимур узнал про Катю на третьем свидании. И не испугался. Наоборот — предложил помощь. Сказал, что всегда хотел семью. Настоящую.
А через полгода они поженились.
Потом появилась Валентина Петровна. Сначала просто приезжала в гости. Потом всё чаще. Потом осталась. И жизнь начала медленно, незаметно превращаться в ад.
Кто-то постучал в дверь.
— Мама? — голос Кати. — Мам, пусти меня.
Кира встрепенулась, открыла. Девочка стояла босиком, с заплаканным лицом.
— Котёнок, что случилось?
— Папа сказал, что ты уедешь. Правда уедешь?
Кира присела перед дочерью, взяла её за плечи.
— Нет, милая. Никуда я не уеду. Откуда ты это взяла?
— Бабушка сказала. Что ты нас бросишь.
Кира сжала зубы. Значит, так. Значит, война.
— Катюш, — она заглянула дочери в глаза, — слушай меня внимательно. Я никогда тебя не брошу. Слышишь? Никогда. Что бы ни говорили другие люди.
— Даже бабушка?
— Даже бабушка.
Катя обняла её изо всех сил. Кира вдохнула запах детских волос — молоком пахнут, шампунем, чем-то ещё родным, своим.
Нет. Бежать она не будет. Не из-за Тимура. Из-за Кати. Потому что её дочь заслуживает большего, чем съёмная комната в чужом городе и мать, сдавшаяся без боя.
Она уложила Катю в кровать, накрыла одеялом, посидела рядом, пока та не заснула. А потом вышла в коридор. Дверь в комнату свекрови была приоткрыта. Валентина Петровна сидела на кровати и говорила по телефону. Тихо, но Кира всё слышала:
— ...Конечно, приеду. В субботу. Только деньги вышли на карту... Да, я знаю, что задолжала... Тимка даст, не переживай... Он мне ни в чём не отказывает...
Кира замерла. Сердце забилось чаще. Значит, не на лекарства. Не на лекарства она сдаёт квартиру. Значит, есть ещё какие-то долги.
Она тихо отошла от двери. В голове созревал план. Рискованный. Но другого выхода не было.
Завтра она позвонит той женщине, что снимает у свекрови квартиру. Узнает, сколько та платит. И кому на самом деле Валентина Петровна должна деньги.
А пока... пока нужно просто дожить до утра.
Кира легла только под утро. Ворочалась на краю кровати — Тимур отвернулся к стене и даже не пошевелился, когда она скользнула под одеяло. Раньше он всегда притягивал её к себе во сне, обнимал, бормотал что-то невнятное. Теперь между ними пролегла невидимая полоса отчуждения, холодная, как лёд.
Проснулась от грохота. Часы показывали половину седьмого.
— Где моя сковорода?! — вопила Валентина Петровна на кухне. — Кирка! Ты опять всё переставила?!
Тимур застонал, натянул подушку на голову.
— Скажи ей хоть что-нибудь, — прошептала Кира.
— Сама скажи, — пробурчал он. — Это ваши бабские дела.
Он встал, оделся за три минуты и вышел, даже не позавтракав. Хлопнула входная дверь. Кира осталась одна. Нет, не одна — с этой женщиной, которая сейчас громыхала кастрюлями и явно искала повод для очередного скандала.
Кира поднялась, накинула халат, вышла в кухню. Валентина Петровна стояла у плиты, демонстративно жарила яичницу на той самой сковороде, которую искала. Увидев Киру, хмыкнула.
— О, проснулась наконец. Небось всю ночь мужу мозги выносила?
— Доброе утро, — ровно сказала Кира.
— Чего доброго? — свекровь перевернула яйцо. — Тимка без завтрака ушёл. По-твоему, это нормально?
Кира молча достала из холодильника молоко, налила в кружку, поставила в микроволновку. Десять секунд тишины. Двадцать. Тридцать. Валентина Петровна не выдержала первой:
— Ты что, со мной вообще разговаривать не собираешься?
— О чём разговаривать? — Кира достала кружку, отпила глоток тёплого молока. — О том, как вы вчера назвали меня нищенкой? Или о том, как напугали мою дочь разговорами про то, что я вас брошу?
— Нашу дочь, между прочим! — Валентина Петровна ткнула лопаткой в её сторону. — Тимка её удочерил, забыла? Так что она теперь моя внучка. И я имею право говорить ей правду.
— Правду? — Кира поставила кружку на стол. — И какая же правда, Валентина Петровна?
— А такая, что ты моего сына не ценишь! — голос свекрови пошёл вверх. — Он тебя с девчонкой подобрал, приютил, замуж взял. А ты нос воротишь! Претензии предъявляешь!
— Я не...
— Ещё как воротишь! — Валентина Петровна выключила плиту, повернулась всем корпусом. — Думаешь, я не вижу? Как ты на него смотришь? С этой своей... брезгливостью! Будто он тебе не ровня!
Кира почувствовала, как внутри закипает что-то горячее, злое. Обычно она глотала эти выпады, молчала, уходила. Но сегодня что-то щёлкнуло. Может быть, вчерашние слова Тимура. Может быть, бессонная ночь. А может, просто накопилось.
— Хотите знать правду? — она шагнула к свекрови. — Да, я устала. Устала от того, что вы вмешиваетесь в нашу жизнь. Устала от ваших пьянок и воплей. Устала от того, что мой муж защищает вас, а не меня.
Валентина Петровна побледнела. Потом покраснела. Губы задрожали.
— Как ты смеешь?! — зашипела она. — Да я... я тебя на улицу выброшу!
— Это не ваш дом.
— Не мой?! Мой сын здесь живёт! А значит, и мой!
— Нет, — Кира покачала головой. — Квартира оформлена на Тимура. И решать, кто здесь будет жить, а кто нет — будем мы с ним. Вдвоём.
— Мы посмотрим! — Валентина Петровна сорвала фартук, швырнула на стол. — Ты ещё пожалеешь! Я ему всё расскажу! Он тебя на место поставит!
Она вылетела из кухни, грохнув дверью. Кира осталась стоять у стола, чувствуя, как трясутся колени. Адреналин бурлил в крови. Господи, что она наделала? Зачем открыла рот?
— Мама? — в дверях появилась заспанная Катя. — А почему бабушка кричала?
Кира присела перед дочерью, пригладила растрёпанные волосы.
— Всё хорошо, котёнок. Просто взрослые иногда не соглашаются друг с другом.
— Ты с бабушкой поссорилась?
— Немного. Но мы помиримся.
Врала. Врала, глядя в эти доверчивые детские глаза. Потому что мириться она не собиралась. Хватит. Черта пройдена.
После завтрака, когда Катя увлеклась мультиками, Кира заперлась в спальне и достала телефон. Номер арендатора квартиры свекрови нашла быстро — Валентина Петровна как-то забыла телефон на кухне, и Кира успела переписать контакты.
Набрала. Длинные гудки. Потом женский голос:
— Алло?
— Здравствуйте, меня зовут Кира. Я... — она запнулась. Как объяснить? — Я невестка Валентины Петровны. Той, у кого вы снимаете квартиру.
Пауза. Потом осторожно:
— Слушаю вас.
— Скажите, пожалуйста... — Кира сглотнула. — Сколько вы платите за аренду?
Молчание. Долгое. Кира уже подумала, что женщина просто бросит трубку.
— Десять тысяч, — наконец ответила арендаторша. — А что?
Десять тысяч. Кира знала рыночные цены — такую однушку в их районе можно было сдать минимум за пятнадцать. А то и за восемнадцать.
— Почему так мало?
Женщина вздохнула.
— Потому что состояние у квартиры... ну, сами понимаете. Ремонта там не было лет двадцать. И потом... Валентина Петровна попросила дешевле. Сказала, что ей срочно нужны деньги на лечение.
На лечение. Конечно.
— А сколько она говорила вам, что получает?
— Не понимаю вопроса.
— Она говорила вам сумму, которую называет родственникам?
Тишина. Потом тихо:
— Слушайте, я не хочу ввязываться в семейные дела. Извините.
— Подождите! — Кира почти закричала. — Пожалуйста. Мне просто нужно знать правду.
Вздох на том конце провода.
— Она сказала мне... что арендная плата идёт на погашение долга. Перед каким-то коллектором. Я не спрашивала подробностей. Просто заплатила задаток и живу спокойно.
У Киры похолодели пальцы.
— Спасибо, — прошептала она. — Большое спасибо.
Отключилась и села на кровать. Значит, так. Значит, долги. Коллекторы. А Тимур ничего не знает. Или знает, но молчит?
Дверь в комнату распахнулась. На пороге стояла Валентина Петровна — с телефоном в руке, с перекошенным от ярости лицом.
— Ты... ты моей квартирантке звонила?! — прорычала она. — Ты рылась в моём телефоне?!
Кира встала.
— Да. Рылась. И знаете что? Теперь я знаю про ваши долги.
Лицо свекрови стало землистым.
— Это... это не твоё дело!
— Ещё как моё! — Кира сделала шаг вперёд. — Потому что из-за ваших проблем страдает мой муж! Он вкалывает как проклятый, чтобы обеспечить семью! А вы... вы просто паразитируете!
— Паразитирую?! — Валентина Петровна вытянула руку, ткнула пальцем Кире в грудь. — Да я ему жизнь отдала! Одна его растила! Отец сбежал, когда ему два года было! Я работала на трёх работах! Я в себе отказывала, лишь бы ему всё было!
— И теперь требуете расплаты? — Кира отвела её руку. — Так не бывает. Дети не должны родителям за то, что их родили.
— Ах так?! — свекровь отступила, схватилась за косяк двери. — Ну всё... Всё! Вечером Тимка придёт — и мы посмотрим, кого он выберет! Мать или эту... эту выскочку!
Она развернулась и ушла. Кира услышала, как хлопнула дверь в её комнату, как повернулся ключ в замке.
Руки дрожали. По-настоящему дрожали. Кира прижала ладони к лицу, глубоко вдохнула. Раз. Два. Три.
Надо было думать. Думать, а не паниковать.
Вечером Тимур вернётся. И начнётся. Валентина Петровна нажалуется, наплачется, включит режим несчастной старушки. А он... он поверит. Потому что верил всегда.
Значит, нужны доказательства. Факты. Не эмоции, не обвинения — сухие цифры.
Кира открыла ноутбук, вошла в банк-клиент. У них с Тимуром был общий счёт, с которого оплачивались все расходы. Она начала листать транзакции за последние полгода.
Продукты. Коммунальные. Детский сад. Бензин. Лекарства. Лекарства. Лекарства... Стоп.
Кира увеличила строчку. Аптека. Восемь тысяч рублей. Три недели назад.
Она открыла следующую покупку. Аптека. Пять тысяч. Неделю назад.
И ещё. И ещё. И ещё.
За полгода на «лекарства для матери» ушло больше сорока тысяч рублей.
Кира откинулась на спинку стула. Сорок тысяч. А Валентина Петровна здорова как бык. Ни одной таблетки не пьёт, если не считать похмельную аскорбинку.
Значит, эти деньги шли на долги. И Тимур об этом не знал. Или... или делал вид, что не знает?
Кира распечатала выписку, аккуратно сложила листы, спрятала в ящик стола. Вечером покажет. Без истерик, без криков. Просто положит на стол и скажет: вот. Вот твоя мать. Вот правда.
День тянулся мучительно. Валентина Петровна из комнаты не выходила. Катя капризничала, чувствуя напряжение. Кира готовила обед, убиралась, играла с дочерью — и всё это словно в тумане, на автомате.
В семь вечера Тимур переступил порог. Устало скинул ботинки, повесил куртку. Кира встретила его в коридоре.
— Привет, — сказала она тихо. — Нам правда нужно поговорить.
Он посмотрел на неё. В глазах промелькнуло что-то — раздражение? усталость? — но он кивнул.
— Ладно. Давай поговорим.
Они прошли в спальню. Кира закрыла дверь, достала распечатку.
— Посмотри на это.
Тимур взял листы, пробежал глазами. Лицо не изменилось.
— И что?
— Как что? — Кира не поверила своим ушам. — Сорок тысяч за полгода! На лекарства, которых не существует!
— Откуда ты знаешь, что не существует?
— Потому что твоя мать здорова! Она не пьёт никаких таблеток!
Тимур швырнул бумаги на кровать.
— Господи, Кирка... Ты что, решила устроить следствие? Ходишь, вынюхиваешь, квартиранткам звонишь...
— Ты знал? — вырвалось у неё. — Ты знал про долги?
Он отвернулся к окну, сунул руки в карманы.
— Знал, — сказал глухо.
Мир качнулся. Кира схватилась за спинку стула.
— И... и молчал?
— А что я должен был сделать? — он резко обернулся. — Бросить мать в беде? Она влезла в микрозаймы, когда я ещё холостым был. Думала, быстро отдаст. Не вышло. Проценты накрутили конские. Что мне оставалось? Выгнать её на улицу? Пусть коллекторы разбираются?
— Ты мог сказать мне!
— Зачем?! — рявкнул он. — Чтобы ты ещё больше её невзлюбила?!
— Я бы ничего плохого не подумала, если бы она вела себя нормально! — Кира чувствовала, как слёзы подступают к горлу, но сдерживалась. — Но она терроризирует меня! Каждый день! Каждый божий день, Тима!
— Преувеличиваешь.
— Что?! — она не поверила. — Преувеличиваю?!
— Ну да. Мать иногда резкая, согласен. Но ты тоже не подарок. Постоянно дуешься, бегаешь с кислой миной...
— Потому что меня здесь никто не уважает!
Тимур провёл рукой по лицу, тяжело вздохнул.
— Слушай, я устал. Устал от этих разборок. Можно мы просто... просто поживём нормально? Без претензий, без скандалов?
— Нормально? — Кира засмеялась. Истерически, некрасиво. — Ты серьёзно думаешь, что это нормально? Когда твоя мать обзывает меня нищенкой? Когда пугает мою дочь? Когда тянет из нас деньги на свои долги?
— Хватит! — Тимур ударил кулаком по столу. — Хватит уже вешать на неё всё подряд! Мать старая, больная...
— Больная? — Кира схватила со стола телефон, полезла в галерею. Нашла фото недельной давности — Валентина Петровна у холодильника, с бутылкой пива в руке, румяная, весёлая. — Вот твоя больная мать! Сняла её случайно, когда Катю фотографировала!
Тимур посмотрел на экран. Молчал. Потом отвёл взгляд.
— Ну выпила. С кем не бывает.
— Выпила?! Она каждую неделю напивается! Приходит домой пьяная, орёт на всех...
— Ты заколебала! — Тимур схватил куртку. — Всё. Ухожу. Подышу воздухом.
— Тима, стой!
Но он уже вышел. Хлопнула дверь. Кира осталась одна, с распечаткой в руках и комком в горле.
В коридоре послышались шаги. Валентина Петровна остановилась в дверях. На лице торжествующая улыбка.
— Ну что? — спросила она. — Поговорили?
Кира медленно подняла голову. Посмотрела на свекровь. И вдруг всё стало предельно ясно.
— Знаете, Валентина Петровна, — произнесла она тихо, очень тихо, — вы правы.
— О чём это я права?
— О том, что мне здесь нечего делать.
Свекровь расплылась в улыбке.
— Наконец-то дошло! Ну и вали отсюда. Никто держать не будет.
— Вот только я поеду не одна, — Кира встала. — Я заберу Катю. И Тимур поедет с нами.
Улыбка слетела с лица Валентины Петровны.
— Что?! Ты спятила?!
— Нет. Просто решила. Мы переедем. Снимем квартиру. Пусть небольшую, зато свою. А вы... — Кира улыбнулась, — вы останетесь здесь. Одна. Как хотели.
— Тимка никуда не поедет! — завопила свекровь. — Он меня не бросит!
— Посмотрим.
Кира прошла мимо неё, в детскую. Катя сидела на полу, строила башню из кубиков.
— Котёнок, — позвала Кира, — собирай игрушки. Мы поедем в гости.
— К кому? — Катя подняла голову.
— К тёте Ире. Помнишь мою подругу?
Ира жила на другом конце города. Они познакомились ещё до свадьбы, на курсах для будущих мам. Виделись редко, но дружба сохранилась. Ира всегда говорила: если что — приезжай. Хоть среди ночи.
Значит, пора воспользоваться предложением.
Кира достала сумку, начала складывать вещи. Детские вещи, документы, немного одежды для себя. Валентина Петровна стояла в дверях, наблюдала, дышала тяжело.
— Ты... ты пожалеешь! — прошипела она наконец. — Думаешь, без тебя он пропадёт?! Да он и не заметит!
Кира не ответила. Застегнула сумку, взяла Катю за руку.
— Пошли, солнце.
— А папа?
— Папа... — голос дрогнул, но Кира справилась, — папа придёт к нам завтра.
Врала опять. Потому что не знала. Не знала, придёт ли. Не знала, захочет ли. Не знала вообще ничего.
Кроме одного — здесь оставаться больше нельзя.
На пороге квартиры она обернулась. Валентина Петровна стояла посреди коридора, скрестив руки на груди. Победительная поза. Королева захваченного замка.
— Прощайте, — сказала Кира.
И вышла.
Лифт спускался медленно. Катя молчала, прижимала к груди любимую куклу. На втором этаже девочка вдруг спросила:
— Мам, а мы вернёмся?
Кира посмотрела на дочь. На эти серьёзные глаза, на сжатые губы.
— Не знаю, котёнок. Честно не знаю.
Двери открылись. Холодный октябрьский вечер ударил в лицо. Кира крепче сжала руку дочери и шагнула в темноту.
А где-то там, наверху, в окне их квартиры, горел свет. И Валентина Петровна, наверное, уже звонила сыну. Рассказывала свою версию. Плакала. Жаловалась.
И Тимур... Тимур верил.
Как всегда.
Ира открыла дверь в халате, с полотенцем на голове.
— Господи, Кирка! — она отступила, пропуская их в квартиру. — Что случилось?
— Можно у тебя переночевать?
— Конечно. Проходи, проходи.
Квартира у Иры была маленькая, однушка на окраине, но уютная. Пахло свежим бельём и какими-то травами — Ира увлекалась ароматерапией. Катю уложили на диване, укрыли пледом. Девочка заснула быстро, измотанная переживаниями.
Кира с Ирой сидели на кухне, пили чай.
— Рассказывай, — велела подруга.
Кира рассказала. Всё. От самого начала до сегодняшнего вечера. Ира слушала молча, только иногда качала головой.
— Знаешь, что я тебе скажу? — произнесла она наконец. — Ты молодец. Что ушла.
— Да? — Кира горько усмехнулась. — А мне кажется, что я всё разрушила.
— Ты ничего не разрушила. Ты просто перестала терпеть. Это разные вещи.
Телефон Киры зазвонил. На экране высветилось: «Тимур». Она смотрела на имя, не решаясь ответить.
— Возьми, — кивнула Ира. — Послушай хотя бы.
Кира провела пальцем по экрану.
— Алло.
— Где ты? — голос Тимура звучал странно. Не злобно. Не требовательно. Растерянно.
— У Иры.
— С Катькой?
— Да.
Молчание. Долгое. Потом тяжёлый вздох.
— Приезжай домой. Пожалуйста.
Кира сжала чашку обеими руками.
— Зачем?
— Потому что... — он запнулся. — Потому что мы должны поговорить. Нормально поговорить.
— Мы говорили. Ты мне не поверил.
— Кира... — в его голосе прорезалось что-то новое. Усталость? Отчаяние? — Мать сейчас призналась. Про долги. Про всё. Я... я не знал, что так запущено.
Кира замерла.
— Что ты имеешь в виду?
— Приезжай. Увидишь.
Он отключился. Кира посмотрела на Иру.
— Поезжай, — та кивнула. — Я посижу с Катькой. А ты разберись. Раз и навсегда.
Квартира встретила тишиной. Кира вошла осторожно, разулась в прихожей. Из гостиной доносился приглушённый разговор.
Она прошла туда — и застыла на пороге.
Валентина Петровна сидела на диване, съёжившаяся, постаревшая на десять лет. Перед ней на столе лежала стопка бумаг. Тимур стоял у окна, спиной к матери.
— Тим? — позвала Кира.
Он обернулся. Лицо серое, измученное.
— Вот, — он кивнул на бумаги. — Договоры. С МФО. Пять штук. Общий долг... — он сглотнул, — семьсот тысяч.
Кира почувствовала, как земля уходит из-под ног.
— Семьсот... что?
— С процентами. Начала она с пятидесяти. Думала, быстро отдаст. Потом взяла второй займ, чтобы погасить первый. Потом третий... — он провёл рукой по лицу. — Классическая яма.
Валентина Петровна молчала. Не рыдала, не оправдывалась. Просто сидела, уставившись в пол.
— И что теперь? — спросила Кира.
— Теперь... — Тимур повернулся к матери. — Теперь ты едешь обратно в свою квартиру. Квартирантку выселяем. Будешь жить там. Одна.
— Тимочка... — голос Валентины Петровны дрогнул. — Сынок, но...
— Без «но», — отрезал он. — Я буду платить твои долги. По графику. Сколько получится за год — столько получится. А ты... ты больше не живёшь с нами. Понятно?
— Но я... я же твоя мать...
— Именно поэтому я и помогаю тебе, — Тимур сел напротив неё. — Но семья... семья у меня другая. Жена. Дочь. Они важнее.
Кира вцепилась в косяк двери. Не верила своим ушам. Это правда? Это он говорит?
Валентина Петровна подняла голову. Посмотрела на Киру. В глазах плескалась ненависть — чистая, выжигающая.
— Это всё ты, — прошептала она. — Это ты его настроила.
— Нет, — Кира вошла в комнату, села рядом с Тимуром. — Это вы сами. Своими руками.
Свекровь хотела что-то ответить, но Тимур поднял руку:
— Хватит. Завтра я помогу тебе собраться. Вызову такси. Отвезу. И всё.
Валентина Петровна встала. Пошатнулась. Тимур протянул руку, чтобы поддержать, но она отшатнулась.
— Не надо, — буркнула она. — Сама дойду.
Она вышла. Дверь в её комнату закрылась тихо. Почти беззвучно.
Кира и Тимур сидели молча. Где-то за окном лаяла собака. Капал кран в ванной.
— Прости, — сказал он наконец. — За всё.
Кира не ответила сразу. Смотрела на его руки — большие, рабочие, со шрамом на указательном пальце. Когда-то она любила эти руки. Любила всё в нём — упрямый подбородок, привычку чесать затылок, когда смущается, глухой смех.
Любила. Прошедшее время.
— Я не знаю, Тим, — сказала она тихо. — Честно не знаю, можем ли мы после этого... продолжить.
Он вздрогнул. Посмотрел на неё — испуганно, по-детски.
— То есть как?
— Ты выбирал её. Каждый раз. Когда она орала на меня — ты молчал. Когда я просила помощи — ты говорил, что я преувеличиваю. Ты... — голос сорвался, но Кира продолжила, — ты предал меня. Много раз.
— Кира...
— Нет, дай договорю, — она подняла руку. — Я понимаю. Она твоя мать. Ты её любишь. Это нормально. Но я... я не могу больше быть на втором месте. Не могу жить в доме, где меня не уважают. Где мой голос ничего не значит.
Тимур опустил голову.
— Что ты хочешь? — спросил он глухо. — Чтобы я ушёл?
— Не знаю. — Кира встала, подошла к окну. — Мне нужно время. Подумать.
— Сколько?
— Не знаю и этого.
Он подошёл сзади. Не обнял, не дотронулся. Просто стоял рядом.
— Я люблю тебя, — сказал он тихо. — И Катьку. Вы — всё, что у меня есть.
— А мать?
— Мать... — он помолчал. — Мать — это долг. А вы — жизнь.
Кира прикрыла глаза. Слова правильные. Но почему так поздно? Почему только сейчас?
Следующие две недели прошли в странном подвешенном состоянии. Валентину Петровну Тимур отвёз в её квартиру. Квартирантка освободила помещение за три дня — оказалось, она и сама давно хотела съехать, но жалела старуху.
Кира с Катей вернулись домой. Но спала Кира в детской, на раскладушке рядом с дочерью. Тимур не возражал. Ходил на цыпочках, готовил завтраки, пытался разговаривать.
А Кира молчала. Выполняла бытовые дела, играла с Катей, ходила на работу. И думала.
Может ли она простить? Должна ли?
Однажды вечером, когда Катя уже спала, Тимур постучал в детскую.
— Можно?
— Заходи.
Он сел на край раскладушки. В руках держал какую-то папку.
— Что это? — спросила Кира.
— Договор. На квартиру. Её оформлю на тебя. На случай, если... — он запнулся, — если ты решишь остаться.
Кира взяла папку, открыла. Действительно, договор купли-продажи. Их квартира. Покупатель — Киселёва Кира Дмитриевна.
— Зачем?
— Чтобы ты знала... — он посмотрел ей в глаза, — что здесь твой дом. Твой, а не мамин. Не мой. Твой. И чтобы... чтобы ты чувствовала себя защищённой.
Кира смотрела на бумаги. На печати, подписи, даты.
— Тима... это же твоя квартира. Ты копил на неё пять лет.
— И что? — он пожал плечами. — Какой смысл в квартире, если в ней пусто?
Она не выдержала. Заплакала. Тихо, без всхлипов. Слёзы просто текли по щекам, капали на бумагу, размывая буквы.
Тимур обнял её. Крепко, как раньше. Как когда-то, в самом начале.
— Прости меня, — шептал он. — Прости, дура я. Слепой, глухой... Прости.
Кира уткнулась ему в плечо. Плакала и не могла остановиться. Вся боль, всё напряжение последних лет — всё выливалось сейчас, здесь, в темноте детской комнаты.
А потом плач стих. Кира подняла голову, посмотрела на него.
— Хорошо, — сказала она. — Я попробую. Но если хоть раз... хоть раз ты встанешь не на мою сторону...
— Не будет такого, — перебил он. — Обещаю.
— Не обещай. Просто делай.
Он кивнул.
Прошёл год
Валентина Петровна жила в своей квартире. Тимур навещал её раз в неделю, привозил продукты, деньги на долги. Кира с ним не ездила. Не хотела. Может, когда-нибудь потом... но не сейчас.
Долги постепенно таяли. Валентина Петровна устроилась работать вахтёршей в офисное здание — ночные смены, но платили неплохо. Пить бросила. Или делала вид — Кира не знала и знать не хотела.
Однажды, в конце октября, Тимур пришёл с работы мрачный.
— Что случилось? — спросила Кира.
Он молча достал телефон, показал фотографию.
На экране была Валентина Петровна. Рядом с ней — мужчина лет шестидесяти, седой, в очках. Оба улыбались.
— Кто это?
— Сосед её, — Тимур хмыкнул. — Познакомились месяц назад. Он вдовец. Она ему... ну, понравилась, короче.
— И?
— И она съезжает к нему. Квартиру свою хочет продать, чтобы окончательно рассчитаться с долгами.
Кира села на диван. Переварила информацию.
— То есть... она нашла кого-то?
— Похоже на то.
Они посмотрели друг на друга. И рассмеялись. Одновременно. Тимур — облегчённо, Кира — истерично.
— Надо же, — выдохнула Кира. — Вот это поворот.
— Ага, — Тимур сел рядом. — Значит, теперь она его семью разваливать будет.
— Тима!
— Что? Я правду говорю.
Кира покачала головой. Прислонилась к его плечу.
— Знаешь... пусть. Пусть будет счастлива. По-своему.
— Ты серьёзно?
— Серьёзно. Я больше не злюсь. Просто... отпускаю.
Тимур обнял её за плечи.
— Ты сильная. Я раньше не понимал этого.
— Я не сильная, — Кира улыбнулась. — Я просто устала быть слабой.
В детской зашевелилась Катя.
— Мам! Пап! Смотрите, что я нарисовала!
Они пошли в комнату. Катя гордо демонстрировала рисунок — дом, три фигурки, солнце в углу.
— Это мы? — спросил Тимур.
— Ага! Вот мама, вот папа, вот я! — она ткнула пальцем в каждую фигурку. — А вот наш дом!
Кира взяла рисунок, повесила на холодильник. Рядом с десятками других — детских каракулей, которые для неё значили больше любых картин.
Вечером, когда Катя заснула, Кира вышла на балкон. Город внизу сверкал огнями. Прохладный ветер трепал волосы.
Тимур вышел следом, обнял сзади.
— О чём думаешь?
— О том, что жизнь странная штука, — Кира прислонилась к нему. — Думаешь, всё — конец, тупик. А оно раз — и поворачивается неожиданной стороной.
— Это точно.
Они стояли молча, глядя на город.
А где-то там, на другом конце района, Валентина Петровна пила чай с соседом и, может быть, впервые за много лет чувствовала себя кому-то нужной. Не матерью. Не свекровью. Просто женщиной.
И это было странно, нелепо, почти абсурдно.
Но именно так жизнь и работает.
Она не даёт хеппи-эндов. Не выдаёт готовых решений.
Она просто идёт дальше. Поворачивается. Меняется.
И даёт шанс начать заново.
Тем, кто не боится шагнуть в темноту.