— Дрянь ты, Павел! Ты просто... ах ты ж...
Наташа не могла подобрать слово. Руки тряслись, когда она пыталась закрыть дверь, но та не поддавалась — кто-то из этой орды оставил в прихожей огромный ботинок. Мужской, сорок пятого размера, грязный.
— Да как ты посмел запустить в мой дом всю эту ораву! Натворили дел и опозорили перед соседями! — прошипела она, пытаясь говорить тише, но голос срывался на визг.
Павел стоял посреди гостиной в нелепой гавайской рубашке — той самой, которую она терпеть не могла. Стоял и смотрел в пол, как провинившийся школьник. Сорок шесть лет ему, а ведет себя как мальчишка.
— Наташ, ну давай без истерик...
— Без истерик?! Без истерик?!
Она огляделась. Квартира выглядела так, будто через нее прошел ураган. На журнальном столике — лужа от пролитого вина, диванные подушки валялись где попало, одна даже в коридоре. А запах... Господи, этот запах табака вперемешку с чем-то сладким, приторным. Наташа открыла окно резким движением, и холодный октябрьский ветер ворвался в комнату.
— Ты хоть понимаешь, что Зинаида Петровна звонила в полицию? В полицию, Паша! Сказала, что тут притон какой-то, музыка до трех ночи!
— Да она всегда звонит, — буркнул Павел. — Старая...
— Не смей! — Наташа развернулась к нему. — Не смей при мне оправдываться! Мы с ней двадцать лет бок о бок живем, и никогда, слышишь, никогда у нее не было к нам претензий!
Она подошла к дивану и подняла с пола что-то блестящее. Серьга. Женская. Дешевая бижутерия с красными камушками.
— Это что?
Павел поднял глаза. На лице мелькнуло что-то — удивление? испуг? — но он быстро взял себя в руки.
— Откуда я знаю. У Максима, наверное, девушка была.
— У Максима? У твоего дружка Максима, которому пятьдесят два года и который третий раз в разводе?
— Ну, может, у Димы...
— Хватит! — Наташа швырнула серьгу на стол. — Хватит врать мне в глаза!
Она села на край дивана, потому что ноги вдруг стали ватными. Внутри все сжалось в тугой комок — злость, обида, стыд. Да, именно стыд. Потому что она вчера вернулась из командировки раньше, чем планировала. Открыла дверь своим ключом — а там...
Там было человек пятнадцать. Незнакомые лица, громкий смех, музыка. Женщина в леопардовом платье танцевала на ковре, сняв туфли. Двое мужчин играли в карты прямо на кухонном столе, используя вместо фишек ее, Наташины, фарфоровые блюдца из сервиза, который им подарила мама на свадьбу.
— Я приехала в половине одиннадцатого, — тихо сказала она. — Думала, ты дома, один, может, соскучился. А тут...
— Наташка...
— Не Наташка! — Она вскочила. — Не смей меня так называть сейчас!
Павел сделал шаг к ней, но она отшатнулась.
— Я просто... ребята давно просили собраться. Максим юбилей отмечал, пятьдесят пять. Ну, решили...
— Решили устроить притон в моем доме? Пока меня нет?
— Да какой притон, Наташа, ты о чем вообще?
— А как это назвать?! — Она ткнула пальцем в сторону кухни. — Там на плите кастрюля с каким-то месивом! Что это вообще такое?!
— Максим пытался пасту варить...
— Пасту?! — Наташа засмеялась, но смех вышел истеричным. — Он сжег мою любимую кастрюлю! Ту, эмалированную, с розочками! Ее уже не отмыть!
— Ну куплю новую...
— Не в кастрюле дело, идиот ты! — Она почувствовала, как к глазам подступают слезы, но сдержалась. Нет. Не будет она при нем плакать. — Дело в том, что ты... ты меня не уважаешь.
Павел молчал.
— Ты не спросил, можно ли устраивать тут вечеринку. Ты даже не предупредил! Я звонила тебе вечером, сказала, что раньше вернусь — ты соврал, что лег спать!
— Я не хотел, чтобы ты волновалась...
— Да пошел ты! — Наташа схватила со стола пепельницу, полную окурков, и понесла ее в ванную. Выбросила, не глядя. — Пошел ты со своим враньём!
Она открыла кран, стала мыть руки. Горячая вода обжигала кожу, но она терла и терла ладони, словно пытаясь смыть с себя весь этот кошмар.
В зеркале отразилось ее лицо. Бледное, с темными кругами под глазами. Волосы растрепаны. Она выглядела лет на десять старше своих сорока трех.
«Когда это случилось? — подумала она. — Когда я превратилась в эту уставшую тетку, которую муж не ставит ни во что?»
Из комнаты донесся голос Павла:
— Может, кофе сделать? Поговорим нормально?
Наташа вернулась в гостиную. Павел уже достал турку, насыпал кофе. Делал вид, что все в порядке, что можно просто выпить кофе — и всё наладится.
— Знаешь, что Зинаида Петровна мне сказала сегодня утром? — Наташа прислонилась к дверному косяку. — Она сказала: «Наташенька, я вас всегда уважала. Но теперь вижу, что и у вас тут беспорядок».
— Да плевать на эту старуху!
— Не плевать! — заорала Наташа. — Мне не плевать! Потому что я тут живу! Я каждый день встречаю этих людей в подъезде, здороваюсь, разговариваю! А теперь что? Теперь я для них кто? Жена алкаша, который устраивает пьянки?
— Да при чем тут алкаш...
— А ты как вчера выглядел? — Она подошла ближе. — Ты на ногах еле стоял, Паша. Я тебя видела. Ты даже говорить не мог нормально!
Павел отвернулся, сделал огонь тише под туркой.
— Ну перебрал немного. С кем не бывает?
— Со мной не бывает. — Наташа села за кухонный стол, подперла голову руками. — Господи, как же мне все это надоело...
— Что надоело? — В голосе Павла появились злые нотки. — Я? Я тебе надоел?
Она подняла глаза.
— Вот это. Вот эта твоя манера все переворачивать. Я говорю про вечеринку — ты делаешь вид, что я на тебя нападаю.
— Так ты и нападаешь!
— Да потому что ты устроил в моей квартире притон!
Кофе сбежал. Павел ругнулся, схватил турку, но было поздно — коричневая жидкость растеклась по плите.
Наташа смотрела на это и вдруг поняла: вот оно. Вот точная метафора их жизни. Все выкипает, выплескивается, пачкает — а они даже не замечают, когда это началось.
— Убери, — устало сказала она. — Просто убери за собой.
Она встала и вышла из кухни. Прошла в спальню, закрыла дверь. Села на кровать.
Тишина.
За окном залаял чей-то пес. Проехала машина, музыка из нее доносилась приглушенно.
Наташа посмотрела на тумбочку. На ней стояла их с Павлом свадебная фотография. Молодые, счастливые. Он обнимал ее за талию, она смеялась. Двадцать два года назад. Целая жизнь.
«А может, и правда — все?» — подумала она.
Телефон завибрировал. Сообщение от дочери, Киры:
«Мам, как съездила? Все ок? Созвонимся вечером?»
Наташа начала набирать ответ, но пальцы замерли над клавиатурой. Что ей написать? «Да, доченька, все отлично, папа устроил пьянку с незнакомыми бабами, пока меня не было»?
Она положила телефон обратно.
Дверь приоткрылась. Павел стоял на пороге с чашкой кофе в руках.
— Наташ... Ну давай поговорим.
— Валяй. Говори.
Он вошел, протянул ей чашку. Она взяла, но пить не стала.
— Я дурак, — начал Павел. — Ну, понимаю. Надо было предупредить...
— Не надо было устраивать.
— Хорошо. Не надо было устраивать. Но уже случилось. Давай просто... ну, забудем?
Наташа посмотрела на него долгим взглядом.
— Забудем. Ты всегда так говоришь. Давай забудем. Давай не будем портить отношения. А потом что? Потом ты опять что-нибудь выкинешь — и снова «давай забудем»?
— Ну я же...
— Ты же что? Исправишься? — Она поставила чашку на тумбочку. — Сколько раз ты мне это обещал, Паша? Десять? Двадцать? Я уже сбилась со счета.
Он сел рядом, но она отодвинулась.
— Наташка, ну не злись так...
— Я не злюсь. — Это была правда. Злости уже почти не осталось. Только усталость. Тяжелая, как камень. — Мне просто... грустно. Понимаешь? Мне грустно от того, что мы с тобой стали чужими людьми.
— Да какие чужие...
— Чужие, Паша. — Она повернулась к нему. — Скажи честно: когда ты в последний раз интересовался, как у меня дела? Не для галочки, а по-настоящему?
Он молчал.
— Вот именно. А я тебя спрашиваю каждый день. Как работа, как настроение, что случилось. Но тебе... тебе все равно.
— Это не так...
— Так! — Наташа встала. — Ты даже не помнишь, когда у меня защита диплома была! У меня, Паша! Я два года этот чертов менеджмент изучала, чтобы повышение получить, а ты не помнишь дату защиты!
— Помню, — пробормотал он. — В июне...
— В апреле. Седьмого апреля. А ты в тот день с Максимом на рыбалку уехал.
Павел опустил голову.
— Прости.
— Поздно. — Наташа открыла шкаф, достала сумку. — Мне уже не нужны твои извинения.
— Ты что... ты что делаешь?
— Собираюсь. К маме поеду. На недельку. Мне надо подумать.
— Подумать о чем?! — Павел вскочил. — Наташа, ты о чем вообще?!
Она молча складывала вещи. Белье, футболки, джинсы.
— Наташ, стой! Ну нельзя так! Из-за одной вечеринки...
— Не из-за вечеринки. — Она застегнула молнию на сумке. — Из-за всего. Из-за того, что я устала быть никем в твоей жизни. Устала убирать за тобой, прощать, закрывать глаза.
— Я люблю тебя...
— Нет. — Наташа посмотрела на него, и в ее глазах было столько тоски, что Павел замолчал. — Ты любишь удобство. Ты любишь, что я готовлю, стираю, глажу. Что молчу, когда ты приходишь пьяный. Что не скандалю, когда ты забываешь про наши годовщины. А меня... меня ты давно уже не видишь.
Она взяла сумку и вышла из спальни.
Павел догнал ее в коридоре, схватил за руку.
— Наташа, не надо! Ну куда ты?!
Она высвободилась, натягивая куртку. Пуговицы не хотели застегиваться, пальцы дрожали.
— Отпусти меня.
— Да погоди ты! — Он загородил дверь собой. — Давай нормально все обсудим! Без эмоций!
— Без эмоций? — Наташа криво усмехнулась. — Двадцать два года без эмоций и прожили. Хватит, наверное.
— Ты сейчас несешь какую-то чушь! — Голос Павла стал резким. — Женщины, блин... Из мухи слона! Ну пришли ребята, ну выпили! Что такого-то страшного?!
— Ничего. Для тебя — ничего страшного. — Она подняла сумку. — А для меня — последняя капля.
Телефон Павла зазвонил. Он достал его, глянул на экран — и лицо его дрогнуло.
— Не бери, — сказала Наташа.
— Это Максим...
— Ну конечно. Максим. — Она отвернулась. — Бери. Наверное, хочет обсудить, как классно вчера посидели.
Павел сбросил вызов, сунул телефон в карман.
— Наташ, милая... Ну чего ты завелась так? Давай я сейчас все уберу, отмою, цветов куплю...
— Мне не нужны цветы.
— Ну тогда что?! Что тебе нужно?!
Она остановилась у двери, развернулась.
— Понимаешь... Я вот сейчас стою и думаю: а помнишь ли ты, какой у меня любимый цвет?
Павел растерянно моргнул.
— Ну... синий?
— Зеленый. — Наташа покачала головой. — Темно-зеленый, изумрудный. Я тебе это раз сто говорила. А ты не запомнил. Потому что тебе все равно.
— Да при чем тут цвет?!
— При том, что это мелочь. Одна из тысячи мелочей. Ты не знаешь, какой у меня размер ноги — покупаешь тапки всегда не те. Не помнишь, что у меня аллергия на креветки — заказываешь пиццу с морепродуктами. Не в курсе, что я терпеть не могу эту твою гавайскую рубашку, а ты в ней ходишь специально, потому что она удобная.
— Господи, Наташа, ну бред какой-то! Цвет, размер ноги...
— Это не бред. — Она говорила спокойно, тихо. — Это и есть любовь. Запоминать. Интересоваться. Замечать. А ты меня не замечаешь. Для тебя я — мебель. Удобная, привычная мебель.
— Да что ты несешь?! — Павел повысил голос. — Я тебе все дарю, все покупаю! Деньги на карту каждый месяц перевожу! Ты что хочешь, то и делаешь!
— Да. Деньги. — Наташа кивнула. — Ты думаешь, деньгами можно откупиться? Я работаю, Паша. У меня зарплата почти как у тебя. Мне не нужны твои переводы. Мне нужно, чтобы ты меня... видел. Слышал. Понимал.
Она потянула дверь на себя, но Павел не отходил.
— Наташа. Я прошу тебя. Останься. Все наладится.
— Отойди.
— Нет!
— Павел. — Она посмотрела ему прямо в глаза. — Я сказала — отойди. Или я сейчас сама позвоню в полицию. Скажу, что ты меня не выпускаешь из квартиры.
Он побледнел.
— Ты... ты серьезно сейчас?
— Более чем.
Несколько секунд они стояли, не отводя взглядов. Потом Павел медленно отступил в сторону.
Наташа быстро открыла дверь и вышла на лестничную площадку.
— Наташа! — крикнул Павел ей вслед. — Ты пожалеешь! Слышишь?! Пожалеешь!
Она не обернулась. Спустилась на этаж ниже. Еще ниже. В подъезде было тихо, только где-то наверху тявкал пес.
У выхода она столкнулась с Зинаидой Петровной. Та возвращалась из магазина с тяжелыми сумками.
— Наталья... Здравствуйте.
— Здравствуйте, Зинаида Петровна.
Пожилая женщина остановилась, внимательно посмотрела на нее.
— Вы... того... извините за вчерашнее. Я не хотела вас подставлять, но шум такой был...
— Все правильно сделали. — Наташа помогла ей донести сумки до лифта. — Спасибо вам.
— Наташенька, милая... — Зинаида Петровна тронула ее за рукав. — Вы уж простите старуху. Я в чужую жизнь лезть не люблю, но... Вы там держитесь. Мужики они такие — в определенном возрасте крышу сносит. Переждать надо.
— Переждать. — Наташа улыбнулась уголками губ. — Я двадцать два года жду, Зинаида Петровна. Может, хватит уже?
Она вышла из подъезда. Октябрьский ветер ударил в лицо, и она поежилась. Надо было шарф взять. Но возвращаться не хотелось.
Двор был пуст — только на детской площадке качались качели, скрипя ржавыми цепями. Наташа прошла мимо знакомых скамеек, где летом сидели с соседками, обсуждали новости. Мимо песочницы, в которой когда-то возилась их Кира, строя замки.
«Кира...»
Дочь. Восемнадцать лет. Первокурсница. Уехала в Москву учиться, говорит, что в их городе делать нечего. Приезжает раз в месяц, и то неохотно.
«Может, поэтому и уехала? — подумала Наташа. — Видела, как мы с Павлом... Как мы притворяемся?»
Она села на остановке, положила сумку рядом. Автобус до центра приходил каждые пятнадцать минут. Оттуда — маршрутка до мамы. Час езды.
Телефон снова завибрировал. На этот раз звонил Павел.
Наташа сбросила вызов.
Потом еще один звонок. Еще. Наташа отключила звук, сунула телефон в карман.
Автобус подъехал через десять минут. Она поднялась по ступенькам. Прошла в конец салона, села у окна.
За стеклом мелькали знакомые пейзажи. Пятиэтажки с облупившейся краской. Магазин «Продукты», где она покупала молоко и хлеб по утрам. Аптека на углу. Школа, в которой училась Кира.
«Вся жизнь — в этом районе. Двадцать два года. И что в итоге?»
Рядом села бабушка с авоськой. Запахло луком и укропом.
— Девушка, простите, а вы случайно не знаете, какая следующая остановка?
— «Парк культуры».
— А, спасибо. — Бабушка устроилась поудобнее. — Чего-то я запуталась совсем. Возраст, знаете ли...
Наташа кивнула, отвернулась к окну.
В отражении стекла она увидела свое лицо. Усталое. Какое-то серое. Когда она успела стать такой?
Телефон опять завибрировал. Сообщение от Павла:
«Наташа, ну хватит дуться. Приезжай, поговорим».
Дуться. Он думает, что она дуется.
Она заблокировала экран, убрала телефон подальше.
В центре города было очень шумно.
Маршрутка до маминой деревни отходила через полчаса. Наташа зашла в кофейню рядом с вокзалом. Заказала капучино, села у окна.
За соседним столиком сидела молодая пара. Девушка лет двадцати пяти и парень лет двадцати восьми. Они держались за руки и смотрели друг на друга влюбленными глазами.
«Мы тоже такими были, — подумала Наташа. — Когда-то. Сто лет назад».
Она помнила их первое свидание. Павел тогда работал в автосервисе, она — в библиотеке. Познакомились на дне рождения общей знакомой. Он проводил ее домой, и они шли долго, кружа́ по ночному городу, разговаривали обо всем — о книгах, музыке, мечтах.
А потом была свадьба. Скромная, но счастливая. И Кира. Маленькая, смешная, с глазами Павла.
«Где все это делось?»
Наташа отпила глоток кофе. Горячий, крепкий — такой, какой она любила.
— Простите... — К столику подошла официантка, та самая, что принимала заказ. — Вы не Наталья Дмитриевна?
Наташа подняла глаза.
— Я.
— Так я и думала! — Девушка просияла. — Вы меня помните? Я Рита, Рита Соколова. Вы мне в библиотеке книжки выдавали, я школьницей была!
Наташа всмотрелась в лицо. Да, кажется, припоминает. Рыжая девчонка, всегда брала фэнтези.
— Рита... Конечно. Как ты выросла!
— Ага! — Рита присела на край стула. — Уже сама замужем, сына растим. А вы как? Все в библиотеке работаете?
— Нет. Давно уже ушла оттуда. В компании сейчас, менеджером.
— Ого! Круто! — Рита искренне обрадовалась. — А я вот здесь подрабатываю, пока в декрет не ушла. У меня второй будет скоро.
— Поздравляю.
— Спасибо! — Рита встала. — Ой, извините, задержала. Просто так приятно было вас увидеть! Вы знаете, я до сих пор помню, как вы мне «Гарри Поттера» посоветовали. Я прям зачиталась тогда!
Наташа улыбнулась. Первая настоящая улыбка за весь этот ужасный день.
— Рада, что понравилось.
Рита ушла к другим посетителям, а Наташа допила кофе.
Странно. Эта девчонка ее помнит. Благодарна за какой-то совет, данный много лет назад. А собственный муж... Собственный муж не помнит, какой у нее любимый цвет.
Телефон опять ожил. Теперь писала Кира:
«Мам, ты чего молчишь? Все ок? Папа написал, говорит, вы поругались. Что случилось?»
Наташа уставилась на экран. Павел уже успел пожаловаться дочери. Конечно. Выставить себя жертвой — это он умеет.
Она набрала ответ:
«Кирочка, все в порядке. Просто уехала к бабушке на пару дней. Учись хорошо. Люблю».
Отправила — и тут же пришел новый вопрос:
«Мам, а что случилось? Папа какой-то странный».
Наташа положила телефон на стол. Что ей ответить? Рассказать дочери правду? Что отец устроил пьянку, что мать устала терпеть, что их семья — иллюзия, за которой давно уже ничего нет?
«Нет. Пусть у нее будет нормальная сессия».
Она написала:
«Все хорошо. Просто нервы. Работа. Не волнуйся».
Встала из-за столика, взяла сумку. На часах было уже четыре. Скоро стемнеет.
Маршрутка оказалась полупустой. Наташа села на заднее сиденье, прижала сумку к груди. За окном мелькали пригороды — сначала панельные многоэтажки, потом частный сектор, потом поля.
Она закрыла глаза.
«Что теперь? Что дальше?»
Мама встретила ее на крыльце, вытирая руки о фартук. Маленькая, сухонькая, с седыми волосами, собранными в узел. Лицо обветренное, морщинистое — семьдесят три года, а все в огороде возится.
— Наташка? Ты чего не предупредила?
— Привет, мам. — Наташа поставила сумку на крыльцо, обняла мать. Та пахла укропом и хозяйственным мылом. — Можно у тебя пожить немного?
Мама отстранилась, пристально посмотрела ей в глаза.
— Поругались?
— Угу.
— Серьезно?
— Не знаю. — Наташа прошла в дом. — Наверное, серьезно.
Внутри пахло борщом и свежим хлебом. На столе — клеенка с выцветшими цветочками, на подоконнике — герань в старых консервных банках. Все как в детстве. Ничего не изменилось.
— Раздевайся, садись. — Мама засуетилась. — Борщ сварила, картошку вчерашнюю разогреть могу. Или блинов напечь?
— Мам, не надо. Я не голодная.
— Как не голодная? Ты небось с утра ничего не ела! — Мама уже доставала сковородку. — Сейчас быстренько...
— Мама. — Наташа остановила ее, взяв за руку. — Сядь. Пожалуйста. Поговорим.
Мама неохотно опустилась на стул напротив.
— Ну? Что он натворил, твой Павел?
Наташа рассказала. Не все — про серьгу промолчала, просто сказала, что Павел устроил пьянку без предупреждения. Про соседей, про стыд, про то, что устала.
Мама слушала молча, только морщила лоб.
— И что теперь? — спросила она, когда Наташа замолчала. — Разводиться собралась?
— Не знаю. Может быть.
— Может быть... — Мама встала, налила из чайника в кружку кипяток, бросила туда пакетик с травами. — На тебе. Выпей.
Наташа обхватила кружку ладонями. Теплая. Пахло мятой и чем-то еще — душицей, наверное.
— Мам, а как ты с папой жила? — неожиданно спросила она. — Вы же тоже ругались.
— Ругались. — Мама села обратно, подперла щеку рукой. — Еще как ругались. Он пил, я орала. Потом он бросал пить — я успокаивалась. Потом опять по кругу.
— А почему не ушла?
Мама помолчала, глядя в окно. За ним начинало темнеть — осенний вечер наступал быстро.
— Знаешь... Я думала уйти. Раз сто думала. Даже собиралась пару раз. Но потом смотрела на тебя, маленькую, и понимала — а куда я пойду? С ребенком, без денег, без образования. Работала я тогда на заводе, копейки получала. Жить бы негде было.
— Значит, просто терпела?
— Не просто терпела. — Мама посмотрела на нее. — Я жила. Растила тебя. Работала. Огород. Хозяйство. Некогда было думать — счастлива я или нет. Надо было выживать.
Наташа отпила глоток травяного чая. Горьковатый, но приятный.
— А сейчас жалеешь? Что не ушла?
— Нет. — Мама покачала головой. — Не жалею. Потому что он, при всех своих косяках, меня не бил. Детей не обижал. Работал. Пил — да, но не каждый день. А когда заболел, я за ним ухаживала, и он мне благодарен был. Последние пять лет мы прожили хорошо. Тихо, спокойно.
Отец умер семь лет назад. Инфаркт.
— Но это твоя история, Наташка. — Мама накрыла ее руку своей, сухой и теплой. — Не моя. У тебя ситуация другая. Ты работаешь, деньги зарабатываешь. Кира взрослая уже. Тебе есть куда уйти, на что жить. Так что если решила — уходи. Не держись за прошлое, если оно тебя душит.
— А если я ошибаюсь? — тихо спросила Наташа. — Если это я просто... не знаю... возраст, гормоны, усталость? Может, мне просто отдохнуть надо?
— Может. — Мама пожала плечами. — А может, ты всю жизнь себе врала, а сейчас просто устала врать. Только ты сама это поймешь, Наташенька. Я не подскажу.
Они сидели молча, пили чай. За окном совсем стемнело. Мама встала, включила свет — тусклая лампочка под абажуром осветила кухню желтоватым светом.
— Ладно, хватит философию разводить. — Она открыла холодильник. — Будешь борщ?
— Буду, мам.
Наташа поужинала, помыла посуду. Потом прошла в свою старую комнату. Там все было как раньше — узкая кровать под окном, шкаф с облупившейся краской, на стене — плакат с какой-то певицей, имя которой Наташа уже и не помнила.
Она легла, не раздеваясь. Укрылась старым пледом, который когда-то связала бабушка. Закрыла глаза.
Тишина. Такая, какой не бывает в городе. Только ветер шумит в деревьях за окном да где-то вдалеке лает собака.
Телефон завибрировал. Наташа даже смотреть не стала — и так понятно, кто пишет.
Она лежала и думала.
О Павле. О том, каким он был двадцать лет назад. Внимательным. Заботливым. Он носил ее на руках через лужи — буквально, не в переносном смысле. Они смеялись тогда, молодые, влюбленные.
А потом родилась Кира. Павел работал с утра до вечера — тянул семью. Она сидела с ребенком, недосыпала, забыла, что такое нормально выглядеть. Помнит, как он пришел однажды поздно, пьяный, свалился на диван, даже не спросив, как она провела день. А она весь день дома просидела с орущей Киркой, которая температурила.
Тогда она простила. Подумала — устал человек, работает ведь.
Потом Кира пошла в садик. Наташа вышла на работу — сначала в библиотеку, потом переучилась, перешла в офис. Стала зарабатывать. Павел обрадовался — можно теперь не так надрываться.
И они как-то... разъехались. Не физически, а эмоционально. Каждый жил своей жизнью. Он — с друзьями, с пивом по пятницам, с рыбалкой по выходным. Она — с работой, с Киркой, с домом.
Семья? Да какая семья. Соседи по квартире.
А когда это случилось? Когда они перестали быть парой?
Наташа не знала. Может, сразу. Может, постепенно. Как вода камень точит — медленно, незаметно.
Она открыла телефон. Пятнадцать пропущенных от Павла. Три от Киры.
Последнее сообщение от мужа было написано час назад:
«Наташа, ну сколько можно?! Приезжай давай. Я тут один, дурак дураком. Все убрал. Кастрюлю новую куплю. Ну чего ты злишься так?»
Злишься.
Он до сих пор не понял. Думает, что она злится.
Наташа вздохнула, начала печатать ответ. Написала: «Павел, мне нужно время подумать», — но не отправила. Стерла. Написала: «Я не злюсь. Я устала», — тоже стерла.
В итоге написала просто:
«Я у мамы. Нормально все. Созвонимся позже».
Отправила. Заблокировала телефон.
Закрыла глаза.
Спать не хотелось. В голове крутились мысли, одна за другой, как белки в колесе.
Она встала, подошла к окну. На улице горели редкие фонари — деревня маленькая, освещение тут так себе. Видно было огород, забор, за ним — силуэты чужих домов.
«Что я делаю? — подумала она. — Убегаю от проблем? Или наконец-то начинаю их решать?»
Дверь тихо скрипнула. Мама заглянула в комнату.
— Не спишь?
— Не могу.
— Чай принесла. — Мама вошла, поставила кружку на тумбочку. — Пей, поможет.
— Спасибо, мам.
Мама присела на край кровати.
— Знаешь, Наташка... Я вот тут подумала. Ты спрашивала, жалею ли я, что не ушла от отца. Не жалею. Но знаешь, о чем жалею?
— О чем?
— О том, что не жила. — Мама посмотрела в окно. — Я столько лет терпела, подстраивалась, забывала про себя. А когда он умер, я вдруг осознала — я даже не знаю, кто я. Без него, без тебя, без хозяйства. Кто я сама по себе?
Наташа молчала.
— Мне было шестьдесят шесть, когда он ушел. Я подумала — все, жизнь кончилась. А потом взяла себя в руки. Начала жить. Записалась в клуб пенсионеров, съездила с ними в Питер — первый раз в жизни! Представляешь? Семьдесят лет на свете — и ни разу дальше областного центра не выезжала.
— Мам, ты мне не рассказывала...
— А чего рассказывать. Ты своей жизнью занята была. — Мама погладила ее по руке. — Я не в упрек говорю. Просто... Не теряй себя, Наташенька. Если чувствуешь, что с Павлом тебе плохо — уходи. Ты еще молодая. Сорок три года — это ничего. Впереди еще столько всего! А если останешься с ним из-за жалости или из-за привычки — сама себя съешь. Вот увидишь.
Она поцеловала Наташу в макушку, как в детстве, и вышла.
Наташа осталась одна. Выпила чай. Легла обратно.
Заснула только под утро. И снились ей какие-то обрывки — Павел молодой, они танцуют на свадьбе. Кира маленькая, делает первые шаги. Квартира, залитая солнцем. А потом все темнеет, и она идет по длинному коридору, ищет выход, но двери все закрыты, и она одна, совсем одна...
Проснулась от петушиного крика. За окном светало — серое, пасмурное утро.
Наташа встала, умылась холодной водой из рукомойника во дворе. Вернулась в дом. Мама уже возилась на кухне, жарила яичницу.
— Доброе утро. Выспалась?
— Более-менее.
Они позавтракали молча. Потом Наташа помогла маме по хозяйству — покормили кур, прополола грядку с морковкой. Работа отвлекала, не давала думать.
В обед зазвонил телефон. Кира.
— Мам, ну что у вас там происходит?! Папа звонил мне три раза! Говорит, ты от него ушла!
— Кирочка, я не ушла. Я просто у бабушки.
— Ну да, конечно. С вещами. — Дочь говорила резко, раздраженно. — Мам, я вообще не понимаю! Вы же взрослые люди! Зачем весь этот цирк?!
— Какой цирк? — Наташа почувствовала, как внутри закипает обида. — Кира, ты в курсе, что твой отец устроил вчера?
— Ну пригласил друзей. И что? Мама, это же нормально!
— Нормально? — Наташа сжала телефон. — Ты считаешь нормальным устраивать пьянку в чужой квартире без предупреждения?
— Ну это же его квартира тоже!
— Наша. — Наташа говорила тихо, но твердо. — Наша квартира. И я имею право знать, кто туда приходит.
— Господи, мам, ну ты чего доводишь себя до истерики из-за какой-то вечеринки?! У меня друзья постоянно собираются — и ничего!
— У тебя съемная комната. Там только ты. А у нас — семья. Или что от нее осталось.
Кира замолчала. Потом вздохнула.
— Мам... А может, это ты просто... Ну, не знаю... Климакс или что-то такое?
Наташа почувствовала, как что-то внутри обрывается.
— Повтори?
— Ну мам, я не хотела тебя обидеть! Просто у тебя возраст такой, гормоны...
— Кира. — Наташа села на крыльцо, потому что ноги задрожали. — Ты сейчас серьезно мне говоришь, что я неадекватна из-за климакса?
— Ну... Может быть?
— Понятно. — Наташа закрыла глаза. — Спасибо, доченька. Очень поддержала.
— Мам, ну не обижайся! Я же не специально!
— Я не обижаюсь. — Она открыла глаза, посмотрела на огород, на кур, копошащихся у забора. — Просто... Учись хорошо, Кирюша. Целую.
Она отключила телефон, не дожидаясь ответа.
Сидела. Смотрела в никуда.
«Даже дочь не на моей стороне».
Мама вышла на крыльцо, села рядом.
— Кира звонила?
— Угу.
— Защищает отца?
— Откуда ты знаешь?
— Так было с тобой то же самое. — Мама усмехнулась. — Когда я с отцом ругалась, ты всегда на его стороне была. Помнишь? Говорила: «Мама, да ты придираешься! Папа же хороший!»
Наташа вспомнила. Действительно. Отец казался ей героем — работящим, веселым. А мать — ворчливой, вечно недовольной.
Только сейчас, став взрослой, она понимала, почему мать ворчала.
— Мам... А ты на меня не злилась тогда?
— Нет. — Мама обняла ее за плечи. — Ты ребенком была. Откуда тебе знать, как оно на самом деле. Дети всегда выбирают того родителя, который проще. Кто с ними играет, веселится. А кто тянет быт, устает, нервничает — того не любят. Несправедливо, но так устроено.
Наташа прижалась к матери. Пахло от нее, как всегда — укропом, землей, домом.
— Мам... Что мне делать?
— Жить, доченька. Просто жить. И решать — с кем тебе легче дышится. С Павлом или без него.
Они сидели на крыльце, обнявшись, и Наташа вдруг подумала: «А может, мама права? Может, надо просто выбрать — с кем легче дышится?»
И ответ был очевидным.
Без Павла ей было легче.
Страшно. Непривычно. Но легче.
Неделя у мамы пролетела быстро. Наташа помогала по хозяйству, ходила в лес за грибами, читала старые книги с пыльных полок. Павел звонил каждый день — сначала умоляюще, потом раздраженно, потом вообще перестал.
Зато написал Кира. Длинное сообщение, в котором извинялась за слова про климакс. Говорила, что поговорила с подругами, и те сказали, что отец неправ. Что если мама решит разводиться — она поддержит.
Наташа прочитала и расплакалась. От облегчения.
В понедельник она вернулась в город. Не домой — сняла квартиру-студию на окраине. Маленькую, но свою. Зашла в общую квартиру только за вещами, когда Павел был на работе. Собрала все необходимое, оставила на столе записку: «Подам на развод. Квартира твоя, мне ничего не надо».
Адвокат, к которому она обратилась на следующий день, оказалась женщиной лет пятидесяти, с умными глазами и ироничной улыбкой.
— Значит, двадцать два года брака, — резюмировала она, изучив документы. — Квартира приватизирована на обоих. Есть право требовать половину.
— Мне не нужна половина. — Наташа покачала головой. — Пусть живет. У меня работа, зарплата хорошая. Снимать буду.
— Вы уверены?
— Абсолютно.
Адвокат пожала плечами.
— Ваше дело. Оформим отказ от имущественных претензий. Упростит процесс.
На развод подали через неделю. Павел сначала не верил — звонил, кричал в трубку, что она с ума сошла, что пожалеет. Потом смирился. Или сделал вид, что смирился.
Наташа работала, обустраивала съемную квартиру, встречалась с подругами — теми, с которыми давно потеряла связь, потому что Павел их не любил. Оказалось, они помнят ее, рады видеть.
— Ты прямо помолодела, — сказала Светка, ее институтская подруга, когда они встретились в кафе. — Серьезно. Лет на десять.
— Да ну, — отмахнулась Наташа, но, глядя в зеркало дома, понимала — Светка права. Лицо стало живее, в глазах появился блеск. Как будто она очнулась после долгого сна.
А потом случилось то, чего она совсем не ждала.
В офис привели нового клиента — Алексея Марковича Ротова. Пятьдесят один год, владелец небольшой строительной компании, вдовец. Наташе поручили сопровождать его проект.
Первая встреча была деловой, сухой. Вторая — тоже. А на третьей он вдруг спросил:
— Наталья Дмитриевна, а вы случайно не согласитесь пообедать со мной? Я хотел бы обсудить детали контракта в неформальной обстановке.
Она согласилась. Пошли в ресторан недалеко от офиса. Говорили о работе, о проекте. А потом разговор как-то сам собой перешел на личное.
Он рассказал, что жена умерла три года назад. Рак. Долго не мог прийти в себя, работал на автомате. Дети взрослые, живут отдельно. Внуков нет пока.
Наташа рассказала про развод — коротко, без подробностей.
— Понимаю, — кивнул Алексей. — После смерти жены я тоже будто заново родился. Страшно было. Непривычно. Но постепенно понял — жизнь продолжается. И это нормально.
Они встретились еще раз. Потом еще. Сходили в кино, в театр. Он был внимательным, спокойным, с тихим юмором. Не лез с расспросами, не давил, не требовал. Просто был рядом.
Однажды, провожая ее до дома, он спросил:
— Наталья... Можно я буду звать вас просто Наташа?
— Конечно.
— Наташа... Я не хочу торопить события. Но мне нравится проводить с вами время. Очень нравится. И если вы не против, я бы хотел... ну, встречаться. Официально.
Она посмотрела на него. Седые виски, умные карие глаза, легкая улыбка.
— Я тоже хочу, — услышала она свой голос.
И это была правда.
С Алексеем ей было легко. Он помнил, что она любит зеленый цвет — она обмолвилась один раз, а он запомнил, подарил шарф изумрудного оттенка. Помнил, что у нее аллергия на креветки — не заказывал их, когда они ужинали вместе. Спрашивал, как прошел день, и слушал ответ внимательно, не отвлекаясь на телефон.
Наташа будто оттаивала. Расцветала.
Кира приезжала на выходные, познакомилась с Алексеем. Сначала смотрела настороженно, потом оттаяла.
— Мам, он классный, — сказала она вечером, когда они остались вдвоем. — Намного лучше папы. Извини, что так говорю, но это правда.
Наташа обняла дочь. Не ответила ничего — просто обняла.
Павел узнал о новом мужчине в ее жизни случайно — кто-то из общих знакомых увидел их вместе, рассказал. Позвонил ей в ярости:
— Так вот оно что! Ты из-за него ушла?! Нашла себе богатенького, да?!
— Павел, я ушла из-за тебя. Не из-за кого-то, а из-за тебя. — Наташа говорила ровно, без эмоций. — А Алексея я встретила спустя два месяца после развода.
— Врешь! Наверняка крутила с ним еще когда со мной жила!
— Думай что хочешь. Мне все равно.
Она отключилась. Заблокировала его номер.
Но Павел не успокоился.
Через неделю ей позвонили из банка. Спросили, почему она не платит кредит.
— Какой кредит? — не поняла Наташа. — Я кредитов не брала.
— Как не брали? У нас есть ваша подпись. Триста тысяч рублей, оформлено три дня назад.
Сердце ухнуло вниз.
— Пришлите мне документы.
Документы пришли через час. Заявка на кредит, паспортные данные — ее. Подпись — похожая, но не ее. Наташа сразу поняла: Павел. У него были копии ее документов, оставшиеся от совместных кредитов, которые они брали на ремонт.
Она помчалась в полицию.
Дежурный следователь, молодой парень лет тридцати, выслушал ее, нахмурился.
— Так... Значит, бывший муж подделал подпись и взял кредит на ваше имя?
— Да! Я эти деньги не получала, договор не подписывала!
— Есть доказательства, что это сделал именно он?
— Ну... У него были мои документы. Он единственный, кто мог это сделать!
— Это не доказательство. — Следователь развел руками. — Вам нужна экспертиза подписи. И свидетели, если есть. Пока мы можем только зафиксировать ваше заявление.
Наташа вышла из отделения, чувствуя, как внутри все дрожит от бешенства. Позвонила адвокату.
— Это мошенничество, — сказала та. — Заявление в полицию правильно подали. Теперь нужно требовать экспертизу. И я бы на вашем месте встретилась с ним. С Павлом. Записать разговор на диктофон. Пусть проговорится.
Встречу Павел назначил сам — написал ей с чужого номера, потому что его она заблокировала. Предложил встретиться в кафе.
Наташа пришла. Села напротив. Включила диктофон в кармане.
Павел выглядел плохо — осунувшийся, с красными глазами. Пахло от него перегаром.
— Ну что, довольна? — начал он без приветствия. — Нашла себе богатого папика?
— Зачем ты взял кредит на мое имя, Павел?
Он усмехнулся.
— А что, нельзя? Ты же моя жена. Была женой.
— Бывшая жена. И ты совершил преступление.
— Докажи. — Он откинулся на спинку стула. — Думаешь, докажешь? Там твоя подпись, твои данные. Скажу, что ты сама брала, а теперь отказываешься платить.
— Ты серьезно?
— Абсолютно. — Павел наклонился вперед. — Знаешь что, Наташка? Ты думала, что просто уйдешь и заживешь припеваючи? Нет. Я сделаю так, что ты пожалеешь. Вот этот кредит — только начало. Я тебя по судам затаскаю, по долгам. Твоего нового дружка тоже достану. Узнаю всё про него, про его бизнес...
— Ты угрожаешь мне?
— Я предупреждаю.
Наташа встала.
— Хорошо, Павел. Спасибо за откровенность.
Она вышла из кафе. Села в машину — свою, купленную недавно на собственные деньги. Достала телефон, остановила запись.
Адвокат прослушала аудио, кивнула.
— Отлично. Этого достаточно для суда. Он сам признался, что подделал документы. Плюс экспертиза подтвердит, что подпись не ваша. Его привлекут по статье — мошенничество.
— А кредит?
— Кредит аннулируют. Банк будет требовать деньги с него.
Павла задержали через две недели. Экспертиза подтвердила подделку подписи. Аудиозапись стала основным доказательством.
Наташа не пришла на суд — не хотела его видеть. Адвокат позвонила вечером:
— Пять лет. Условно, правда, но все же. Плюс обязали выплатить банку долг и моральный ущерб вам.
— Спасибо, — выдохнула Наташа.
Она сидела на балконе съемной квартиры, смотрела на город. Вечерело. Зажигались огни.
Телефон завибрировал. Алексей:
«Как ты? Все закончилось?»
«Да. Все хорошо».
«Приеду через полчаса. Отметим».
Наташа улыбнулась. Поставила чайник.
Жизнь продолжалась.
Прошло полгода
Наташа стояла на причале в Сочи, смотрела на море. Волны мерно накатывали на берег, чайки кричали над водой. Теплый ветер трепал волосы.
Алексей обнял ее за плечи.
— Красиво?
— Очень.
Они приехали сюда на две недели — он предложил поехать вместе, отдохнуть. Сняли небольшой домик у моря.
— Наташ... — Алексей повернул ее к себе. — Я хотел спросить... Ты не думала о том, чтобы... ну, съехаться? Официально?
Она посмотрела на него. На его добрые глаза, на седину, на улыбку.
— Думала, — призналась она. — Но боюсь.
— Чего?
— Повторения. Того, что было с Павлом.
Алексей кивнул.
— Понимаю. Но знаешь... Я не Павел. И ты сейчас не та Наташа, которая терпела и молчала. Ты другая. Сильная. Ты сама выбираешь, с кем быть.
Она улыбнулась.
— Дай мне время. Я подумаю.
— Конечно. — Он поцеловал ее в макушку. — Я подожду.
Они пошли вдоль берега, держась за руки. Солнце садилось, окрашивая небо в оранжевый и розовый.
Наташа смотрела на воду и думала: «Кто бы мог подумать? Год назад я стояла в разгромленной квартире, орала на мужа. А сейчас... Сейчас я здесь. У моря. С человеком, который видит меня. Который помнит, какой у меня любимый цвет».
Телефон зазвонил. Кира.
— Мам! Ты не поверишь!
— Что случилось?
— Я влюбилась! Его зовут Сергей, он программист, такой умный! Мы с ним познакомились в библиотеке, представляешь? Он книгу искал, я помогла найти...
Наташа слушала щебет дочери и улыбалась.
«Круги на воде, — подумала она. — Все возвращается. Но иначе».
Алексей молча стоял рядом, обнимал ее за талию. Не перебивал, не торопил. Просто был.
И Наташа вдруг поняла: она готова. Готова попробовать снова. Не из-за страха одиночества. Не из-за привычки. А потому что хочет.
Потому что с этим человеком ей хорошо.
— Кира, доченька, я тебе перезвоню, хорошо? — сказала она. — Люблю тебя.
Она отключилась. Повернулась к Алексею.
— Я согласна, — сказала она. — Давай съедемся.
Он улыбнулся — широко, открыто, как мальчишка.
— Правда?
— Правда.
Он подхватил ее на руки, закружил. Наташа засмеялась — громко, свободно.
Где-то далеко, в другом городе, в пустой квартире сидел Павел, пил пиво и смотрел футбол. Где-то жила ее прошлая жизнь — серая, тяжелая, как камень на шее.
Но здесь, у моря, в объятиях Алексея, Наташа была свободна.
И это было ее главной победой.
Не над Павлом. Над страхом. Над привычкой. Над собой прежней — той, которая терпела, молчала, прощала.
Та Наташа умерла.
А эта — новая — только начинала жить.