Телефонный звонок от свекрови застал меня в самый разгар готовки. Я как раз шинковала капусту для борща, и нож в моей руке ходил быстро и уверенно. На дисплее высветилось «Тамара Павловна», и я мысленно застонала.
— Да, Тамара Павловна, здравствуйте, — ответила я, прижимая телефон плечом к уху и продолжая работу.
— Алиночка, здравствуй, деточка! Не отвлекаю тебя? — Голос свекрови был сладким, как перезрелый персик. Такой голос у нее бывал только тогда, когда ей что-то было нужно.
— Немного занята, но для вас всегда найду минутку. Что-то случилось?
— Ну что ты, ничего не случилось! Просто соскучилась по вам с Димочкой. Совсем нас, стариков, забыли. Мы вот с отцом решили вас на воскресный обед позвать. И Катюша с семьей будет. Посидим, поговорим по-семейному. Приедете?
Приглашение на «семейный совет», замаскированный под обед, не сулило ничего хорошего. Последние полгода такие сборища неизменно сводились к одной теме: наше с мужем жилищное положение.
— Конечно, приедем, — вздохнула я. — Во сколько быть?
— Ждем вас к двум, голубушка. Я пирог с капустой испеку, твой любимый!
Я пробормотала слова благодарности и повесила трубку. Нож в руке остановился. Любимый мой пирог. Тамара Павловна была мастерицей тонких манипуляций.
Мы с Димой жили в моей однокомнатной квартире, доставшейся мне от бабушки. Маленькая, но уютная «однушка» в старом, но крепком кирпичном доме с высоким потолком и широким подоконником, на котором вечно цвели герани. Это было мое гнездо, моя крепость. Бабушка, уходя, словно оставила мне часть своей души в этих стенах. Я помнила, как она говорила: «Алинушка, что бы в жизни ни случилось, у тебя всегда будет свой угол. Цени это». И я ценила.
Дима переехал ко мне сразу после свадьбы. Его родители, Тамара Павловна и Геннадий Степанович, жили в просторной трехкомнатной квартире вместе с его младшей сестрой Катей, ее мужем и их двумя сорванцами. Семь человек в «трешке». Ясно, что им было тесно. Но какое отношение к этому имела моя квартира? Как оказалось, самое прямое.
В воскресенье мы приехали к свекрам ровно в два. За столом уже сидела вся семья. Катя, увидев меня, скривила губы в подобии улыбки. Ее муж, вечно хмурый Игорь, кивнул, не отрываясь от телефона. Их дети, пятилетний Пашка и семилетняя Маша, носились по квартире, создавая невероятный шум.
— Алиночка, Димочка, проходите, садитесь! — засуетилась Тамара Павловна. — Алина, помоги мне на стол накрыть, будь добра.
На кухне, расставляя тарелки, свекровь начала артподготовку.
— Ох, Алиночка, как же я вам завидую. Тишина, покой. А у нас тут вечный балаган. Дети — это, конечно, счастье, но иногда голова кругом идет от их криков. Катюша совсем измучилась.
Я молча ставила на стол салатницу. Я знала, к чему она клонит.
— Им бы, конечно, разъехаться, — продолжала она, понизив голос до заговорщицкого шепота. — Но где ж денег взять? Цены на жилье — сам знаешь, какие. Игорь один работает, Катюша с детьми сидит.
— Да, сейчас всем непросто, — уклончиво ответила я.
За столом разговор потек в том же русле. Геннадий Степанович, человек немногословный и полностью под каблуком у жены, вздыхал о том, как тяжело молодым семьям. Катя жаловалась, что у детей нет своей комнаты и им негде делать уроки.
— Вот у вас с Димкой хорошо, — вставила она, впиваясь в меня взглядом. — Живете вдвоем в своей квартире. Никто не мешает.
— У нас однокомнатная квартира, Кать, — спокойно поправил ее Дима. — Там особо не разгуляешься.
— Зато своя! — парировала она. — Не то что мы, как цыганский табор.
Я чувствовала, как сжимается пружина. Мой муж ерзал на стуле. Он ненавидел эти разговоры, но никогда не мог дать решительный отпор матери и сестре. Он был мягким, неконфликтным человеком, и они этим беззастенчиво пользовались.
— Мы вот что подумали, — наконец перешла в наступление Тамара Павловна, промокнув губы салфеткой. — Вы же, детки, все равно о расширении думаете. Вам же тоже скоро о детях пора задуматься, а куда их приводить? В однушку?
Я молчала, глядя в свою тарелку. Борщ, который я так люблю, показался мне безвкусным.
— У нас ведь дача есть, — продолжила свекровь. — Участок хороший, но домик старенький. Если ее продать, да вашу квартиру продать, да добавить немного, то можно купить хорошую двухкомнатную квартиру. Всем места хватит.
— Каким «всем»? — не выдержала я, поднимая глаза.
— Ну как каким? — искренне удивилась Тамара Павловна. — Вам с Димой, конечно. Новая, просторная квартира. А в эту трешку Катюша с семьей переедет. И всем будет хорошо.
В комнате повисла тишина, нарушаемая только чавканьем Пашки. Я посмотрела на Диму. Он смотрел куда-то в стену, на его лбу выступила испарина. Он знал об этом плане. Они все знали. Этот «семейный обед» был устроен для того, чтобы обработать меня.
— Моя квартира не продается, — сказала я тихо, но твердо. — Это память о моей бабушке. И это мой единственный дом.
— Но, Алиночка, это же неразумно! — всплеснула руками Катя. — Держаться за старую конуру, когда можно жить в новой просторной квартире! Ты о будущем подумай! О будущем нашей семьи!
— Я думаю о своем будущем, Катя. И в нем я не планирую оставаться на улице, — мой голос стал ледяным.
— Да кто ж тебя на улицу выгонит! — обиженно протянула Тамара Павловна. — Мы же как лучше хотим. Квартиру можно на меня оформить, чтобы надежнее было. А то мало ли что…
Вот оно. Вишенка на торте. Продать мою квартиру, добавить какие-то копейки от их развалюхи-дачи и купить жилье, оформленное на свекровь. Гениальный план. Я остаюсь ни с чем, а ее дети обеспечены.
— Нет, — отрезала я. — Этот разговор окончен. Дима, мы уходим.
Я встала из-за стола. Дима, бледный как полотно, поднялся за мной.
— Куда же вы? Обиделась, что ли? — запричитала свекровь. — Правда глаза колет? Эгоистка!
— До свидания, — я направилась в прихожую.
В спину мне неслись упреки Кати, что я разрушаю семью и думаю только о себе.
В машине мы ехали молча. Напряжение было таким плотным, что, казалось, его можно потрогать. Я смотрела в окно на проплывающие мимо серые дома и чувствовала, как внутри все закипает.
— Ты знал? — спросила я, не поворачивая головы.
— Алин, ну я… Они мне говорили… — замямлил Дима. — Я не думал, что они вот так, в лоб…
— Ты не думал? Ты правда не думал, что твоя матушка способна на такое? Ты должен был меня предупредить! Ты должен был их остановить еще тогда, когда они только заикнулись об этом!
— А что я мог сделать? Это же моя мать! Я не могу с ней ругаться!
— А со мной можешь? — я повернулась к нему. — Позволяешь им унижать меня, обсуждать мое имущество, строить планы на мою квартиру, а ты сидишь и молчишь! Где ты был, Дима? Почему не защитил меня?
— Алин, прекрати… Они просто хотят помочь…
— Помочь? — я рассмеялась горьким, злым смехом. — Они хотят отобрать у меня единственное, что у меня есть! А ты им в этом потакаешь своим молчанием!
Дома скандал разгорелся с новой силой. Мы кричали друг на друга, обвиняя во всех смертных грехах. В какой-то момент Дима в сердцах бросил:
— А может, они и правы! Может, ты и правда эгоистка! Держишься за свои квадратные метры, как собака на сене! Семья должна быть на первом месте!
Эти слова ударили меня под дых. Я смотрела на него, на своего любимого мужа, и не узнавала. Передо мной стоял чужой человек, повторяющий слова своей матери.
— Уходи, — прошептала я.
— Что?
— Уходи. Поезжай к своей семье. Подумай, на чьей ты стороне.
Он постоял мгновение, потом схватил куртку и выбежал из квартиры, хлопнув дверью.
Я осталась одна в оглушительной тишине. Подошла к окну, обняла себя за плечи. Герани на подоконнике цвели пышным, алым цветом. Бабушкины герани. Я провела рукой по бархатному листку и расплакалась.
Следующие несколько дней были кошмаром. Дима не возвращался. Телефон разрывался от звонков его матери и сестры. Я не брала трубку. Они писали мне сообщения, полные упреков и оскорблений. Я была и бессердечной тварью, и расчетливой хищницей, которая окрутила их бедного мальчика и теперь не дает ему жить.
Я почти не спала и не ела. Ходила по своей маленькой квартире, как тень. Все напоминало о Диме: его кружка на кухне, забытый свитер на стуле, запах его парфюма в прихожей. Я любила его. Но я понимала, что если сейчас уступлю, то потеряю не только квартиру, но и себя. Они сломают меня, подчинят себе, и я до конца жизни буду чувствовать себя обязанной и виноватой.
Я пыталась работать, но мысли постоянно возвращались к одному и тому же. Я прокручивала в голове наш разговор за столом, нашу ссору дома. Неужели он действительно так думает? Неужели для него квартира важнее меня, наших отношений?
В четверг вечером в дверь позвонили. Я посмотрела в глазок. На пороге стояла Катя. Одна. Я не хотела открывать, но она звонила настойчиво, почти не отпуская кнопку. Соседи начнут жаловаться. Я накинула халат и с тяжелым сердцем открыла дверь.
Катя, не дожидаясь приглашения, протиснулась в прихожую. Вид у нее был решительный.
— Нам надо поговорить, — заявила она с порога.
— Нам не о чем говорить, — устало ответила я. — Уходи, пожалуйста.
— Нет, не уйду, пока ты меня не выслушаешь! — она прошла в комнату и села на диван, наше с Димой супружеское ложе. — Ты понимаешь, что ты делаешь? Ты рушишь жизнь моему брату!
— Это вы рушите нашу жизнь, Катя. Своей беспардонностью и жадностью.
— Жадностью? — ее лицо исказилось. — Да как ты смеешь! Мы о семье думаем! О будущем! Дима — мужчина, он должен иметь свое жилье, а не жить примаком у жены! Это унизительно!
— Его это, кажется, не унижало, пока ваша мама не начала вбивать ему это в голову.
— Потому что он слишком тебя любит и боится обидеть! А ты этим пользуешься! — голос Кати начал срываться на визг. — Ты сидишь тут, как королева, в своей норе, а он вынужден скитаться! Он сейчас у нас живет, на раскладушке в коридоре спит! Тебе его не жалко?
Сердце больно сжалось. Дима на раскладушке…
— Он сам сделал свой выбор, — сказала я, стараясь, чтобы голос не дрожал.
— Это ты его заставила! Ты его выгнала! Ты просто не понимаешь, в каком он положении! У него обязательства, Алина! Огромные обязательства!
— Какие еще обязательства? Перед вашей семьей?
Катя посмотрела на меня с какой-то злой жалостью.
— Да что ты вообще о нем знаешь? Думаешь, он тебе все рассказывает? Ты хоть знаешь, куда уходит почти половина его зарплаты каждый месяц?
Я молчала, не понимая, к чему она клонит. Дима действительно получал неплохо, но денег у нас постоянно не хватало. Я думала, это из-за кредита на машину и помощи его родителям.
— Он алименты платит, дура! — выкрикнула Катя. — У него дети есть! Двое!
Мир качнулся. Я схватилась за стену, чтобы не упасть. Воздуха не хватало. Дети? Какие дети?
— Ты… ты врешь… — прохрипела я.
— Я вру? — она злорадно усмехнулась. — Спроси у него сам! У него сын и дочь от первого брака. Он развелся за два года до встречи с тобой. Сын с матерью живет, а дочка — с бабушкой, ее мать умерла. Он им помогает, он к ним ездит! И он хочет, чтобы у них был нормальный отец, а не тот, кто ютится в квартире жены! Ему нужна своя территория, чтобы он мог детей к себе приводить! А ты ему этого не даешь!
Я смотрела на нее и ничего не видела. В ушах стоял гул. Первый брак. Двое детей. Алименты. Все эти годы он врал мне. Вся наша жизнь была построена на лжи. И его вечная нехватка денег, его таинственные отлучки по выходным «помочь другу на даче», его нежелание говорить о прошлом… Все сложилось в одну ужасную, уродливую картину.
А его семья… они все знали. Они покрывали его. И теперь они требовали мою квартиру, чтобы мой муж, обманывавший меня годами, мог устроить там комфортную жизнь для своих детей, о существовании которых я даже не подозревала.
Катя, видя произведенный эффект, пошла в атаку. Она вскочила, ее лицо было мокрым от слез — то ли настоящих, то ли крокодиловых. Она подошла ко мне вплотную, тыча пальцем мне в грудь.
— Ты обязана отдать свою квартиру моему брату! У него же дети! — рыдала она. — Они ни в чем не виноваты! Ты должна войти в его положение! Если ты его любишь, ты должна пожертвовать чем-то ради него! Ради его детей!
Я смотрела на ее искаженное гневом и слезами лицо. И в этот момент вся боль, вся обида, весь шок вдруг ушли. На их место пришла холодная, звенящая пустота и кристальная ясность. Жертвовать? Ради человека, который меня предал? Отдать свой дом, память о бабушке, свою безопасность ради его лжи?
Я молча подняла руку и показала ей на дверь.
— Что? — не поняла она.
— Вон, — сказала я тихо и отчетливо.
— Ты… ты меня выгоняешь? После всего, что я тебе рассказала? Бессердечная!
Она еще что-то кричала, но я ее уже не слышала. Я просто смотрела на нее, пока она, наконец, не поняла, что представление окончено. Пятясь, она вышла в прихожую и, злобно хлопнув дверью, ушла.
Я закрыла дверь на все замки и медленно сползла по ней на пол. Я не плакала. Слез не было. Было только ощущение тотального опустошения, будто из меня вынули душу, а вместо нее оставили холодный, сквозной ветер.
Вечером пришел Дима. Наверное, Катя ему позвонила. Он выглядел ужасно: осунувшийся, с красными глазами, небритый. Он стоял на пороге, виновато переминаясь с ноги на ногу.
— Алин, прости меня, — начал он. — Я должен был тебе все рассказать. Я боялся. Боялся, что ты меня бросишь.
Я смотрела на него, и не чувствовала ничего. Ни любви, ни ненависти. Только усталость.
— Почему, Дима? — спросила я. — Почему ты мне врал все эти годы?
— Я не врал… я просто не говорил… — он опустил голову. — Когда мы познакомились, я был так счастлив. Ты была такой светлой, легкой. Я не хотел грузить тебя своими проблемами, своим прошлым. А потом… потом стало поздно. Я не знал, как тебе сказать.
— Сказать, что у тебя двое детей? Это не проблема, Дима, это часть твоей жизни. А ты просто вычеркнул ее. И меня заставил жить во лжи.
— Я люблю тебя, Алина! Больше всего на свете! Все, что я делал, это ради нас!
— Ради нас? — я горько усмехнулась. — Требовать мою квартиру — это тоже ради нас? Зная, что она для меня значит?
— Это не я! Это мама с Катькой… Они на меня давят… Говорят, что я должен быть мужчиной, обеспечить семью…
— Свою первую семью? Или нашу? Или ту, которую твоя мама для тебя придумала? Ты сам-то знаешь, чего ты хочешь, Дима?
Он молчал.
— Собирай свои вещи, — сказала я ровным голосом.
Он вскинул на меня полные слез глаза.
— Алина, не надо… Не гони меня… Я все исправлю! Я поговорю с ними, я все им скажу! Мы начнем все сначала!
— Мы не можем начать сначала, Дима. Потому что у нас не было настоящего начала. Все было построено на обмане. Дело не в детях. Я бы, наверное, смогла их принять. Дело в тебе. В твоей лжи и в твоей слабости. Ты позволил своей семье почти разрушить меня. Я больше тебе не верю.
Он пытался меня обнять, целовать руки, стоял на коленях. Но я была как каменная. Я помогла ему собрать его вещи в сумку. Тот самый свитер со стула, его кружку, его книги. Когда он уходил, он обернулся в дверях.
— Я буду ждать, Алин. Я докажу тебе, что изменился.
Я ничего не ответила. Просто закрыла за ним дверь.
И вот тогда, оставшись в своей квартире, в своей крепости, я наконец-то заплакала. Я плакала долго, оплакивая свою любовь, свои мечты, свою разрушенную жизнь. Но сквозь слезы я понимала, что спасла себя.
Прошло несколько месяцев. Я сменила номер телефона, чтобы его семья не могла меня достать. Дима иногда ждал меня у работы. Просил прощения, говорил, что ушел от родителей и снял комнату. Что он все осознал. Я вежливо здоровалась и проходила мимо.
Однажды он пришел с маленькой девочкой лет шести, с огромными голубыми глазами. Его дочка. Она держала его за руку и с любопытством смотрела на меня. Мое сердце на миг замерло. Но я знала, что это очередная манипуляция. Жестокая и отчаянная. Я улыбнулась девочке и сказала Диме, чтобы он больше так не делал. И ушла.
Жизнь потихоньку налаживалась. Я сделала в квартире небольшой ремонт, переклеила обои. Выбросила старый диван, на котором мы спали, и купила новый, удобный. Я много работала, встречалась с подругами, записалась на курсы испанского языка.
Пустота внутри медленно заполнялась. Не любовью, нет. Пока еще нет. Она заполнялась уважением к себе. Ощущением собственной силы. Я смотрела на бабушкины герани на подоконнике, которые продолжали цвести, несмотря ни на что, и понимала: она была права. Что бы ни случилось, у меня всегда будет мой угол. Мой дом. Моя крепость. И никто, никогда больше не заставит меня отдать ключи от нее.
Конец.