Сырой осенний ветер с Каспия врывался в приоткрытое окно старой «Нивы», принося с собой запах соли, йода и гниющих водорослей. Игорь крепче сжал руль. Анастасия смотрела на свои руки, лежащие на коленях. В одной она стискивала влажный от дождя букет кремовых орхидей, в другой — маленький ключик на простой медной цепочке. Холодный металл впивался в ладонь.
— Точно этот дом? — голос Игоря был непривычно тихим, словно он боялся спугнуть что-то хрупкое в промозглом воздухе Махачкалы.
Анастасия молча кивнула, глядя на обшарпанную пятиэтажку, зажатую между блестящим новостроем и старым частным сектором. Дом номер семь по улице Буйнакского. Третий подъезд, квартира сорок два. Адрес, который она искала почти тридцать лет, был выведен каллиграфическим почерком отца на пожелтевшем листке бумаги.
«Эти ключи только ей», — гласила короткая записка, которую она нашла в его старом портфеле вместе с ключиком. Сергей, ее отец, умер два года назад, и только сейчас она решилась.
Дверь в квартиру открыла женщина лет семидесяти, в застиранном халате и стоптанных шлепанцах. Резкий запах жареного лука и дешевого табака ударил в нос, перебивая нежный аромат орхидей. Женщина смерила Анастасию тяжелым, неприязненным взглядом выцветших глаз.
— Чего надо? — спросила она глухо, с характерным южным акцентом, который Анастасия, выросшая в интеллигентной профессорской семье, слышала только на рынках.
— Я… Здравствуйте. Я ищу Полину. Полину Матвееву, — голос Анастасии дрогнул. Она протянула букет. — Это вам.
Женщина хмыкнула, но цветы взяла. Не посмотрев на них, сунула в подвернувшуюся на тумбочке трехлитровую банку. Орхидеи, которые Анастасия подбирала с такой тщательностью в своем цветочном салоне, выглядели в этой банке нелепо и жалко.
— Я Полина. Заходи, раз припёрлась.
Внутри было тесно и сумрачно. Старый диван, накрытый выцветшим пледом, телевизор, показывающий какое-то ток-шоу. Игорь остался в прихожей, тактично отвернувшись к стене с облупившейся штукатуркой.
— Ну, говори, чего хотела? — Полина уселась на диван, не предложив сесть гостье. Она смотрела на Анастасию так, будто та была коммивояжером, впаривающим ненужный товар.
Анастасия сглотнула. Все отрепетированные слова, все фантазии, которые она вынашивала с пятнадцати лет, рассыпались в прах. Не было ни слез, ни объятий, ни узнавания. Была только эта усталая, раздраженная женщина и запах лука.
— Я… Ваша дочь, — прошептала она.
Полина нахмурилась, потом ее лицо исказила странная усмешка.
— А-а-а, вот оно что. Нашлась. Сорок восемь лет прошло. Я уж и забыла, как звать-то тебя. Настька, что ли? Ну, и какого рожна тебе теперь надо? Наследство делить? Так нету у меня ничего, кроме этого гадюшника.
Анастасия стояла посреди комнаты, и земля уходила у нее из-под ног. Сорок восемь лет. Сорок восемь лет она была Анастасией Сергеевной, дочерью профессора филологии Сергея Петровича и его жены, врача-педиатра. Сорок восемь лет она возделывала свой сад, превращая клочок сухой махачкалинской земли в цветущий оазис. Она стала лучшим флористом в городе, ее руки могли сотворить чудо из самых простых полевых цветов. Она собиралась замуж за Игоря, с которым им было спокойно и тепло, как у камина дождливым вечером. И вся эта жизнь сейчас съежилась до маленькой точки перед лицом этой чужой, грубой женщины.
Она помнила тот день, когда ее мир раскололся впервые. Ей было лет семь. Они жили тогда в старом доме с большим двором, где росли абрикосы и грецкий орех. Отец, Сергей, высокий, худой, в очках с толстыми линзами, учил ее ухаживать за розами. Он показывал, как правильно подрезать стебли, как рыхлить землю, и говорил своим тихим, бархатным голосом: «Каждый цветок, Настенька, — это целая история. Он помнит и солнце, и дождь, и руки, которые его растили».
Она была нескладным ребенком, с вечно сбитыми коленками и копной непослушных кудрей. Она немного картавила и говорила «кВасивый» вместо «красивый», что беззлобно забавляло родителей. Они никогда не повышали на нее голос. Мама читала ей на ночь сказки, а папа играл на стареньком рояле — не «бацал на роялине», как говорили соседские мальчишки, а именно играл, и звуки эти были похожи на разговоры деревьев и шепот волн.
В тот день она поссорилась с главным дворовым забиякой. Он отнял у нее куклу, и она, недолго думая, запустила в него комком земли, который приготовила для папиной новой клумбы. Мальчишка, утирая грязную щеку, злобно выкрикнул:
— А ты вообще не настоящая! Тебя твои мамка с папкой в детдоме подобрали! Приемыш!
Слово было незнакомым, но обидным. Она прибежала домой, рыдая, и уткнулась в папины колени. Вечером состоялся серьезный разговор. Родители сидели напротив нее, держась за руки, и мама, у которой были самые добрые глаза на свете, сказала:
— Настенька, мы не те, кто тебя родил. Но мы те, кто тебя любит больше всего на свете. Ты — наша дочка. Самая настоящая.
Отец добавил, погладив ее по голове:
— Родство, милая, оно не в крови. Оно вот здесь. — И он приложил ее ладошку к своей груди.
Она им поверила. Но семя сомнения было посеяно. Кто она? Чья она? Почему та, другая женщина, ее оставила? Была ли она «некВасивая»? Больная? В ее детской голове роились десятки вопросов. По ночам она начала представлять свою биологическую мать. В ее фантазиях это была прекрасная принцесса, балерина или актриса, которую злые обстоятельства заставили расстаться с дочерью. Она обязательно найдет ее, когда вырастет, и они будут вместе плакать и радоваться.
Годы шли. Картавость и «квасивые» слова исчезли, сменившись чистым, грамотным русским языком, которому ее научил отец. Она окончила школу с золотой медалью, потом — университет. Она стала стройной, уверенной в себе женщиной, чьи цветочные композиции выигрывали на всех местных выставках. Хобби, привитое отцом, стало ее профессией и страстью. Сад за их домом разросся, наполнился редкими сортами роз, гортензиями, лавандой. Это было ее место силы, ее убежище.
Но тайная мечта найти ту, другую, не отпускала. После смерти мамы она стала еще навязчивее. Отец видел ее метания. Он никогда не говорил прямо, но в его глазах она читала тихую боль.
— Ты ищешь не человека, Настя, — сказал он однажды, когда они вместе обрезали виноградную лозу. — Ты ищешь ответ на вопрос, который сама себе придумала. Бойся не того, что не найдешь. Бойся, что твой ответ тебе не понравится.
Она не поняла его тогда. Ей казалось, что только эта встреча принесет ей окончательное успокоение, заполнит ту пустоту, которую она ощущала с детства. Она наняла частного детектива. Поиски длились долго и были безрезультатными. Полина Матвеева словно растворилась.
Когда умер отец, разбирая его бумаги, она и нашла этот старый кожаный портфель. Внутри, в потайном кармашке, лежал пожелтевший конверт. В нем — сложенный вчетверо листок и маленький ключ. «Эти ключи только ей. Сергей». На листке был адрес.
Отец все знал. Он нашел Полину задолго до этого, но молчал. Он дал ей возможность пройти этот путь самой, когда она будет готова. Или когда его уже не будет рядом, чтобы не ранить его.
И вот она здесь. В тесной, душной квартире, перед этой чужой женщиной, которая смотрит на нее с плохо скрываемым раздражением.
— Так чего молчишь? — Полина нетерпеливо заерзала на диване. — Денег я тебе не дам. Самой не хватает. Если пришла попрекнуть, так зря. Время такое было. Мужик мой свалил, работы не было, куда мне тебя? Твои-то, поди, профессора какие-нибудь? Вон какая ты… холёная.
Слово «холёная» прозвучало как оскорбление. Анастасия вдруг почувствовала, как внутри нее что-то обрывается. Не тонкая нить надежды, а толстый, тугой канат иллюзий, который она тащила за собой всю жизнь. Он с грохотом рухнул, оставив после себя гулкую, но на удивление легкую пустоту.
— Мне ничего от вас не нужно, — сказала она тихо, но твердо. Ее голос больше не дрожал. — Я просто хотела посмотреть.
— Ну, посмотрела? — хмыкнула Полина. — Довольна? Можешь идти. У меня сериал скоро.
Анастасия развернулась и пошла к выходу. Игорь тут же шагнул к ней, взял под руку. Его прикосновение было теплым и реальным. У самой двери она обернулась. Взгляд упал на трехлитровую банку на тумбочке. Нежные, экзотические орхидеи, символы ее разрушенной мечты, сиротливо тонули в мутной воде.
Они молча спустились по лестнице. Дождь усилился, превратившись в холодный осенний ливень. Сев в машину, Анастасия откинулась на сиденье и закрыла глаза. Игорь не трогал ее, просто завел двигатель и медленно поехал по мокрым улицам. Дворники монотонно скребли по стеклу, смывая потоки воды, город за окном расплывался в акварельное пятно.
Она думала не о Полине. Она думала об отце. О том, как он, уже будучи тяжело больным, сидел в саду на своей любимой скамейке и наблюдал, как она высаживает новые пионы. Он улыбался своей тихой, мудрой улыбкой. Он знал, что она найдет это письмо. Он дал ей не ключ от квартиры биологической матери. Он дал ей ключ к самой себе. Он позволил ей самой убедиться, что ее дом, ее семья, ее корни — не там, в прошлом, которого не было, а здесь, в саду, который они вырастили вместе. В воспоминаниях о маминых сказках и его музыке. В любви, которая не требовала доказательств и не зависела от крови.
Внезапно ее захлестнула волна нежности к этому молчаливому, сдержанному человеку, который отдал ей всю свою жизнь, всю свою душу. Который любил ее так сильно, что смог отпустить ее на встречу с призраком прошлого, зная, какую боль это может принести. Он верил в нее. Верил, что она справится.
— Игорь, — прошептала она.
— Я здесь, — он накрыл ее руку своей большой теплой ладонью.
— Поехали домой.
Слово «домой» прозвучало по-новому. Не как обозначение места, а как ощущение принадлежности. Домой — это не просто дом с садом. Это место, где тебя любят.
Игорь свернул на проспект, ведущий к их району. Дождь барабанил по крыше, но внутри машины было тепло и уютно. Анастасия смотрела на проносящиеся мимо огни. Она вспомнила, как несколько дней назад мучилась со сложным заказом. Свадьба дочери какого-то важного чиновника. Невеста хотела «что-то невероятное, чего ни у кого не было». Анастасия целую ночь не спала, составляя эскизы. Она предложила смелое решение — композиции из полевых цветов и садовых роз, переплетенных ветками дикого винограда. Просто, но изысканно. Невеста была в восторге. Тогда, создавая эту красоту из простых, «непородистых» элементов, она чувствовала себя настоящим творцом. Теперь она поняла, что ее собственная жизнь была такой же композицией. Созданной не из экзотических орхидей идеального происхождения, а из простых, но настоящих вещей: любви, заботы, терпения. И эта композиция была прекрасна.
Когда они подъехали к дому, дождь почти прекратился. Воздух был чистым и свежим. Анастасия вышла из машины и глубоко вдохнула. Пахло мокрой землей, прелой листвой и ее розами. Она подошла к калитке. Игорь вышел следом.
— Ты как? — спросил он мягко.
Анастасия повернулась к нему. На ее лице не было слез. Только спокойствие.
— Я в порядке. Я… свободна.
Она открыла калитку и вошла в свой сад. Ее сад. Сад, который посадил ее отец. Она подошла к старому кусту жасмина, который Сергей привез когда-то из ботанической экспедиции. Она прикоснулась к влажной, шершавой ветке. В памяти всплыла картинка: папа, молодой, смеющийся, протягивает ей, маленькой девочке в панамке, этот тоненький прутик. «Сажай, дочка. Это будет твое дерево. Оно будет расти вместе с тобой».
Оно выросло. И она тоже.
Игорь подошел и обнял ее сзади, положив подбородок ей на плечо.
— Я люблю тебя, Настя.
Она накрыла его руки своими.
— Я тоже тебя люблю.
Она смотрела на свой сад, на мокрые, потемневшие от дождя стволы деревьев, на поникшие головки хризантем, на вечнозеленый плющ, обвивший стену дома. Это была не просто земля и растения. Это была ее история. Настоящая. Та, что помнит и солнце, и дождь, и руки, которые ее растили.
Она достала из кармана ключик на медной цепочке. Он все еще был холодным. Некоторое время она смотрела на него, потом разжала пальцы. Ключ упал в мягкую, влажную землю у корней жасмина. Ему было самое место здесь. Среди ее настоящих корней.
В окнах дома зажегся теплый свет. Это Игорь включил лампу в гостиной. Она повернулась и пошла к крыльцу. Туда, где ее ждали тепло, уют и будущее. Она шла домой. Окончательно и бесповоротно. И впервые за долгие годы чувствовала, что ей не нужно больше никого искать. Она нашла. Нашла себя.