— Я вернулась.
Голос, лёгкий и порхающий, как бабочка, сел на пыльную полку в прихожей, где Жанна уже сорок восемь лет хранила ненужные вещи. Он не принадлежал этому дому, этому вечеру, этому густому, как кисель, екатеринбургскому туману, что лез в форточку и оседал на подоконнике влажной прохладой.
Спицы замерли в руках Жанны. Она сидела в старом кресле, укутав ноги пледом, и довязывала очередной шарф. Петелька к петельке, ряд за рядом — так проходила её жизнь, упорядоченная, предсказуемая, тёплая, как шерсть мериноса. А голос сестры был синтетикой — яркой, колючей, вызывающей раздражение.
— Жанночка, ты не рада? — Наталья, её младшая сестра, вплыла в комнату. Вся в столичном лоске, пахнущая духами, которые стоили больше, чем Жаннина месячная зарплата воспитательницы в детском саду. Она скинула на диван кашемировое пальто, и комната сразу стала меньше.
— Здравствуй, Наташа, — ровно ответила Жанна, откладывая вязание. Нельзя было показать, как бешено заколотилось сердце, как похолодели пальцы. Пятнадцать лет. Пятнадцать лет этого голоса не было в её квартире. Были только короткие звонки, редкие открытки и ощущение пустоты на том месте, где должна была быть сестра. И мать.
— Ну что ты как неродная? — Наталья картинно надула губы, безупречно очерченные помадой. Она оглядела комнату. Взгляд её, быстрый и оценивающий, скользнул по выцветшим обоям, по стопке детских книг на полке, по фотографии шестнадцатилетнего Дениса в рамке. — У вас тут… уютно. По-старому.
— Мы живём, — просто сказала Жанна.
— Я приехала по делу. Очень важному. — Наталья присела на краешек дивана, боясь помять идеальные брюки. — Я хочу забрать Дениса.
Спицы упали с колен Жанны на пол с глухим стуком. Вязание — серый шарф для Дениса, чтобы не продуло шею уральскими ветрами, — распустилось на несколько петель. Хаос.
— Что?
— Ну, забрать его. К себе, в Москву. У меня всё наладилось. Я выхожу замуж. Александр… он прекрасный человек. У него свой бизнес. Он хочет, чтобы у нас была полноценная семья. А Денис — мой сын.
Жанна смотрела на сестру и не видела её. Перед глазами стоял другой вечер, пятнадцать лет назад. Такой же промозглый, только тогда лил дождь, барабанил по карнизу. Наташка, двадцатилетняя, красивая до головокружения, стояла в дверях с дорожной сумкой. А на руках у Жанны кричал годовалый Дениска, у которого резались зубы.
— Жан, я не могу. Я задыхаюсь тут! — Наташкин голос срывался на шёпот. — Этот город, эта серость, пелёнки… Я создана для другого! Я уеду, найду себя, а потом заберу его. Обещаю! Ты же поможешь? Ты же сильная.
Жанна помогла. Она осталась с младенцем на руках в этой двухкомнатной квартире на Уралмаше, доставшейся им от матери. Она научилась одной рукой качать люльку, а другой — проверять тетради. Потом, когда пошла работать в садик, таскала Дениса с собой. Он рос среди чужих детей, тихий и наблюдательный мальчик с глазами матери.
Первый год Наталья звонила часто. Рассказывала про кастинги, про новую жизнь, про то, как она вот-вот прорвётся. Деньги не слала. «Жанночка, тут такие расходы, ты не представляешь! Но я всё помню!»
На второй год звонки стали реже. Жанна вязала Денису первый свитер с оленями. Сын сделал первые шаги, сказал первое слово. Не «мама». «Тётя».
На пятый год Наталья прислала тысячу рублей и открытку из Сочи. «Целую моего мальчика!» Мальчик в это время лежал с ангиной, и Жанна ночами сидела у его кровати, меняя холодные компрессы. Она довязала ему варежки на резинке, чтобы не терял.
Работа в садике была её спасением и проклятием. Она видела десятки матерей. Уставших, замотанных, раздражённых, но каждый вечер они приходили за своими детьми. Забирали, целовали в макушку, вели домой. А Жанна вела домой чужого по крови, но самого родного на свете мальчика, который называл матерью фотографию на стене.
Она помнила, как в его семь лет он пришёл из школы и спросил:
— Тёть Жанн, а почему у Мишки мама каждый день приходит, а моя — нет? Она меня не любит?
Жанна тогда прижала его к себе так крепко, что захрустели косточки.
— Любит, солнышко. Просто она очень далеко, на важной работе. Она строит большой красивый дом для тебя.
Она врала. Врала самозабвенно, придумывая детали этого мифического дома, этой сказочной жизни. А сама штопала Денискины колготки и вязала ему носки, вкладывая в каждую петлю всю свою нерастраченную любовь.
Годы шли. Денис вырос. Из тихого мальчика превратился в немногословного, но надёжного юношу. Он давно перестал спрашивать про мать. Иногда только, проходя мимо её фотографии, задерживал взгляд на долю секунды.
Жанна научилась быть ему и матерью, и отцом, и другом. Она ходила на родительские собрания, краснела за разбитое окно, гордилась победой на олимпиаде по физике. Она знала все его тайны, лечила его душевные раны, вязала ему модные шапки, которые он, ворча, всё равно носил.
И вот теперь Наталья сидела напротив, красивая, чужая, и говорила, что хочет его забрать. Словно он был вещью, которую она когда-то оставила на хранение.
— Наташа, о чём ты говоришь? — голос Жанны сел. — Ему семнадцать скоро. У него здесь школа, друзья, жизнь.
— Ну дак и что? — Наталья пожала плечами, используя это характерное уральское словечко, которое резануло слух в её отточенной московской речи. — В Москве перспективы другие. Лучшая школа, университет. Александр готов всё оплатить.
— Ты не видела его пятнадцать лет.
— Я была занята. Я устраивала свою жизнь! Для него же, в конечном счёте. — В её голосе не было ни капли раскаяния, только лёгкое раздражение, словно Жанна упрекала её в какой-то мелочи. — Я хочу дать ему то, чего не могла дать тогда.
В комнате повисла тишина, густая, как туман за окном. Жанна подняла с пола спицы. Несколько петель безнадёжно соскочили. Как её жизнь сейчас.
— Ему нужно здесь закончить школу. Хотя бы этот год, — медленно проговорила Жанна, цепляясь за эту мысль, как за спасательный круг.
— Это не обсуждается, Жанна. Я его мать. Я так решила. — Наталья встала, прошлась по комнате, коснулась пальцем корешка книги. — Ладно, я пойду пройдусь, подышу… ностальгией. Вспомню, так сказать, юность. Вечером вернёмся к разговору. Денис скоро придёт?
— У него тренировка.
— Хорошо. Поговорю с ним сама. Он поймёт.
Она ушла, оставив за собой шлейф дорогих духов и звенящую пустоту. Жанна сидела неподвижно. Руки похолодели. Она смотрела на распущенные петли на своём вязании и понимала, что это конец. Конец её маленького, выстроенного мира. Она была в нём всего лишь временной деталью. Нянькой. Тётей Жанной.
Вечер сгущался. Туман стал таким плотным, что, казалось, фонари на улице зажигают не для того, чтобы светить, а чтобы обозначить своё присутствие в этой белой мгле. Жанна механически подняла петли, вернула вязание в прежний вид. Ряд за рядом. Спокойно. Ритмично. Так она успокаивала себя всегда.
Но сегодня это не работало.
Неожиданно в прихожей снова раздался звук. Жанна вздрогнула. Неужели Наталья вернулась так быстро? Но это был не она. Тонкая струйка света упала в коридор из-под двери в комнату Дениса, которую Наталья заняла, как свою. И оттуда донёсся её приглушённый голос. Она с кем-то говорила по телефону.
Жанна замерла, прислушиваясь.
— Да, Саша, дорогой… Нет, всё в порядке. Сестра, конечно, в позе. Ну, ты понимаешь, провинциальное мышление, прикипела к нему… Да ничего, я решу. Она тут никто. Понимаешь? Она ему чужая. Юридически я — мать. И квартира эта, по-хорошему, наполовину моя, просто мама её на Жанку отписала, пока я в отъезде была. Но это мы тоже решим… Главное — Денис. Он нужен. Ты же сам сказал, для твоего статуса, для партнёров… Семья, наследник… Да, он славный мальчик. Немного диковатый, но мы это исправим. Главное, чтобы он сейчас согласился без скандала. Я ему горы золотые пообещаю… Нет, она не помешает. Куда она денется со своей вязаной кофтой? Поворчит и успокоится.
Спицы снова выпали из рук Жанны, но на этот раз она не услышала их стука. В ушах звенело одно слово, повторённое дважды. «Чужая».
Она чужая.
Все эти пятнадцать лет. Бессонные ночи. Температуры. Первые двойки. Выбитые зубы. Подростковые кризисы. Все эти свитера, шапки, шарфы, связанные её руками. Все эти пироги по выходным. Все эти разговоры до полуночи. Всё это делало её… чужой.
Холод, который не шёл ни в какое сравнение с осенней промозглостью, сковал её изнутри. Это был не страх и не обида. Это была звенящая, ледяная ясность. Туман в её голове рассеялся.
Она медленно встала с кресла. Плед соскользнул на пол. Не оглядываясь на своё вязание, на эту тёплую, уютную ложь, которой она убаюкивала себя все эти годы, Жанна прошла в свою спальню. Подошла к старому, ещё маминому шифоньеру. Скрипнула дверца. В самом низу, под стопками постельного белья, лежала картонная папка, перевязанная тесьмой.
Жанна достала её. Пыль времени осела на пальцах. Она развязала тесёмку и открыла папку.
Там было всё. Свидетельство о рождении Дениса, где в графе «мать» стояло имя Натальи. Медицинская карта. Школьные табели. А на самом дне, в отдельном файле, лежали два документа.
Первый — нотариально заверенный отказ Натальи от родительских прав, подписанный ею десять лет назад в один из её редких наездов в Екатеринбург, когда ей срочно нужны были деньги и Жанна поставила условие. «Подпиши, или не получишь ни копейки. Мне нужно оформить опекунство, чтобы решать вопросы в школе и поликлинике». Наталья тогда легкомысленно рассмеялась и подписала, не глядя. «Да бери ты его себе официально, мне не жалко!»
А второй документ… Второй был ещё старше. Жанна достала пожелтевший лист, сложенный вчетверо.
Завещание.
Мать, умиравшая от болезни, всё видела. Всё понимала про своих дочерей. Про одну — надёжную, как уральский камень. И про другую — лёгкую, как уносимый ветром лист.
«…квартиру по адресу город Екатеринбург… завещаю своей старшей дочери, Жанне… за её доброту и заботу. Младшей дочери, Наталье, желаю найти своё счастье, но не за счёт других».
Жанна держала эти бумаги в руках, и её пальцы больше не дрожали. Она услышала, как в прихожей щёлкнул замок. Это вернулась Наталья, «подышавшая ностальгией». А через несколько минут должен был прийти Денис.
Представление начиналось.
Наталья вошла в комнату, стряхивая с волос невидимые капли тумана. Она была в приподнятом настроении, глаза блестели.
— Ну что, Жанночка, ты подумала? Я надеюсь, мы решим всё по-хорошему.
Жанна молча смотрела на неё. Она больше не видела перед собой красивую успешную женщину. Она видела хищницу, которая пришла забрать свою добычу.
— Да, Наташа. Я подумала, — сказала она тихо, но от этого голоса у Натальи почему-то пропала улыбка. — Садись. Нам нужно поговорить.
Жанна положила папку на стол.
— Что это? — настороженно спросила Наталья.
— Это наша история, — ответила Жанна и открыла папку. — Вот, смотри. Это отказ от родительских прав. Помнишь, ты подписала? Ты не мать ему уже десять лет. Юридически.
Лицо Натальи на мгновение застыло, превратившись в маску.
— Это… это какая-то бумажка! Я её отзову! Я была в невменяемом состоянии!
— Была? — Жанна подняла бровь. — Ты тогда очень весело смеялась, получив деньги. А вот это, — она выдвинула вперёд второй документ, — отозвать будет сложнее.
Наталья пробежала глазами по строчкам завещания. Её лицо из удивлённого стало злым.
— Ах вот оно что! Мамаша… всегда тебя больше любила! Пока я пыталась вырваться из этой дыры, ты сидела у её юбки и плела интриги!
— Я сидела у её кровати, Наташа. И меняла ей утку. А ты в это время «искала себя» в Москве. И эта квартира — моя. Не наша. Моя. Так что ни о какой «половине» речи быть не может.
— Да как ты смеешь! — взвизгнула Наталья, срывая с себя маску светской дамы. — Я всё равно заберу Дениса! Он мой сын! Я подам в суд!
— Подавай. Только что ты скажешь судье? Что вспомнила о сыне, когда тебе понадобился «наследник» для богатого мужа? Чтобы произвести впечатление на его партнёров?
Наталья отшатнулась, как от удара.
— Ты… ты подслушивала?
— Мне не нужно подслушивать, Наташа. Я знаю тебя. Я всегда тебя знала. Просто… любила. И верила, что ты изменишься.
В этот момент в прихожей заскрежетал ключ в замке. Вернулся Денис.
— Тёть Жанн, я дома! — его голос, уже почти мужской, с ломающимися нотками, был музыкой для Жанны. — Я есть хочу, жуть!
Он вошёл в комнату, раскрасневшийся с мороза, и замер на пороге, увидев напряжённые лица и разложенные на столе бумаги. Его взгляд метнулся от Жанны к незнакомой женщине, которую он смутно помнил по фотографиям.
— Ма…ма? — выдохнул он.
Наталья тут же сменила тактику. Её лицо приняло страдальческое выражение.
— Денис! Сынок! — она шагнула к нему, протягивая руки. — Я приехала за тобой! Поедем со мной в Москву, у нас будет настоящая семья!
Денис смотрел на неё, потом на Жанну, которая стояла бледная, но спокойная, как скала. Он посмотрел на бумаги на столе, на расстроенное вязание в кресле. Его взгляд остановился на лице Жанны, на знакомых морщинках у глаз.
Он сделал шаг. Но не к Наталье. Он подошёл к Жанне и молча встал рядом с ней. Потом, не говоря ни слова, взял её холодную руку в свою, большую и тёплую.
— Я никуда не поеду, — сказал он тихо, глядя на Наталью. — Мой дом здесь.
Это было всё. Не нужно было криков, обвинений, слёз. В этом простом жесте, в этом тихом голосе было пятнадцать лет жизни. Пятнадцать лет связанных свитеров, прочитанных на ночь книг и молчаливой, всеобъемлющей любви.
Лицо Натальи исказилось. На нём не осталось ничего от столичной красавицы. Только злоба и разочарование.
— Ну и сидите тут в своём болоте! — выплюнула она. — В своей серости! Ты ещё пожалеешь, — бросила она Денису. — А ты, — она повернулась к Жанне, — так и сдохнешь в одиночестве над своим вязанием!
Она схватила своё пальто, сумку и вылетела из квартиры, хлопнув дверью так, что зазвенела посуда в серванте.
В комнате снова стало тихо. За окном выл ветер, гоняя по улицам клочья тумана.
Денис всё ещё держал Жанну за руку.
— Тёть Жанн, всё нормально?
Жанна посмотрела на него. На своего взрослого, почти совсем взрослого мальчика. И впервые за много лет позволила себе заплакать. Не от горя. От облегчения.
— Да, Дениска. Теперь всё нормально, — она сжала его руку в ответ. — Пойди умойся. А я пирог поставлю. С капустой. Твой любимый.
Он кивнул и вышел.
Жанна осталась одна. Она медленно собрала бумаги обратно в папку. Спрятала её в шифоньер. Туда, где ей и место — в прошлом.
Потом она села в своё кресло. Туман за окном, казалось, стал чуть реже, и свет далёкого фонаря пробился сквозь него мутным пятном. Жанна подняла с пола своё вязание. Серый шарф. Несколько петель были спутаны. Она аккуратно, терпеливо, как делала это всю жизнь, подцепила их спицей. Поправила. И продолжила вязать.
Петелька к петельке. Ряд за рядом.
Щелчок спиц звучал в тишине комнаты единственно правильной, успокаивающей музыкой. Она довязывала не просто шарф. Она довязывала свою жизнь, в которой больше не было места для чужих.