Вера протёрла зеркало в ванной комнате мокрой тряпкой. Капельки воды неохотно стекали вниз, оставляя на поверхности грязные разводы. Совсем как жизнь, подумалось ей — сколько ни вытирай, всё равно не будет идеально.
— Мама, я сегодня суп сварила, — крикнула она, выходя из ванной. — С фрикадельками, как ты любишь.
В ответ донеслось невнятное бурчание из спальни. Антонина Павловна, ещё недавно энергичная и громкая женщина, теперь едва шевелила губами. Инсульт, случившийся восемь месяцев назад, сделал свое дело — правая сторона тела почти не работала, речь превратилась в невнятное шамканье, а когда-то ясные глаза смотрели с тоскливым недоумением, словно она сама не понимала, как очутилась в этом беспомощном состоянии.
Вера сбросила тряпку в ведро и пошла на кухню. Мысленно перебирала дела на вечер: помыть маму, сменить постельное бельё, постирать, приготовить назавтра, проверить лекарства. Колесо повседневных забот крутилось безостановочно. Третий год она жила с матерью, бросив свою квартиру на другом конце города.
— Я сейчас тебя покормлю, — сказала Вера, входя в комнату с тарелкой супа.
Антонина Павловна повернула голову и слабо кивнула. Её седые волосы, всегда аккуратно подстриженные и уложенные, сейчас беспорядочно торчали в разные стороны, несмотря на утреннее расчёсывание. Вера поправила подушку и поднесла ложку к маминым губам.
— Глотай потихоньку, не торопись.
— Га-га, — прошамкала Антонина Павловна, что, по опыту Веры, означало «хватит».
— Всего три ложки съела. Давай ещё немножко, а то таблетки на пустой желудок нельзя.
Мать капризно отвернулась. Вера вздохнула и отставила тарелку. Кормление превратилось в ежедневную битву воль — упрямство матери против настойчивости дочери. Иногда Вера сдавалась, просто не было сил.
— Я тебе компот принесу, — сказала она, выходя.
На кухне зазвонил телефон.
— Алло?
— Привет, сестрёнка, — раздался знакомый голос Марины. — Как вы там?
— Нормально, — ответила Вера, прижимая трубку плечом и наливая компот в кружку. — Как обычно.
— Я вот думаю заехать на выходных. Соскучилась.
Вера хмыкнула про себя. За последние три месяца сестра заглянула всего дважды, и то ненадолго. Всегда находились отговорки — то работа, то дети, то муж. Марина была младше Веры на семь лет и всегда умела устроиться. У неё был успешный муж, двое взрослых детей, своя турфирма и времени на больную мать практически не оставалось.
— Заезжай, мама обрадуется, — сказала Вера без особого энтузиазма.
— Я ещё позвоню, уточню. Как она вообще? Лучше?
— Да какое там. Всё то же самое. Врачи говорят, что уже вряд ли будут улучшения. Только поддерживающая терапия.
— Ясно. Слушай, а тебе помощь нужна? Может, денег прислать на лекарства?
— Пока справляюсь. Пенсия у неё хорошая, да и я подрабатываю переводами удалённо. Хватает.
— Ну, если что — звони, не стесняйся. Всё-таки родная мать.
— Да уж, — вздохнула Вера. — Будто я могу забыть.
После разговора с сестрой настроение испортилось окончательно. Вера вернулась к матери с компотом и долго возилась с трубочкой, через которую Антонина Павловна неохотно сделала несколько глотков.
Поздним вечером, когда мать наконец уснула, Вера достала сигареты и вышла на балкон. Она бросила курить ещё десять лет назад, но теперь иногда позволяла себе одну сигарету — тайком, чтобы не слышать материнского ворчания.
Город мерцал внизу равнодушными огнями. Где-то там была её собственная квартира, которую она сдавала. Где-то там была жизнь — театры, встречи с подругами, свидания. У неё когда-то был мужчина, Серёжа, но он ушёл, не выдержав вечных отговорок и отсутствия времени. «Я тебя понимаю, — сказал он тогда, — но и ты пойми: жизнь проходит».
Вера затянулась и подумала, что её жизнь действительно проходит. В сорок шесть лет она фактически превратилась в сиделку, и конца этому не предвидится.
Утром Вера проснулась от звонка в дверь. Часы показывали девять — она проспала, не услышав будильник. В дверном глазке маячила голова соседки, Валентины Сергеевны.
— А я слышу, Тоня стонет, — затараторила соседка, когда Вера открыла дверь. — Дай, думаю, проверю, всё ли в порядке.
— Спасибо, Валентина Сергеевна. Я сейчас к ней.
Мать действительно стонала — наверняка давно проснулась и пыталась позвать. Перепачканная простыня и запах говорили о том, что ночью случилась неприятность.
Вера закусила губу. День начинался с тяжёлой работы.
— Ну что же ты, мама, — пробормотала она, снимая с кровати мокрое бельё. — Могла бы и позвать.
— Да-да-да, — повторяла Антонина Павловна, и в её глазах стояли слёзы стыда и беспомощности.
Через час всё было убрано. Вера помогла матери умыться, переодеться, расчесала волосы и усадила в кресло у окна. По телевизору шёл утренний сериал — бессмысленный, но красочный, Антонина Павловна любила такие.
— Я в магазин сбегаю, — сказала Вера, поправляя плед на коленях матери. — Тебе чего-нибудь особенного купить?
— Мо-о-жно, — протянула Антонина Павловна и слабо помахала рукой в сторону комода.
— Что? Не понимаю.
— Там! — с видимым усилием мать указывала на комод.
Вера открыла верхний ящик. Там лежали документы, старые письма, какие-то квитанции.
— Что ты хочешь, мам?
— Де-ньги, — наконец выговорила Антонина Павловна.
— Деньги? У тебя же нет тут денег, они в шкатулке.
Мать мотнула головой и снова указала на ящик:
— Смо-три.
Вера начала перебирать бумаги. Под стопкой старых журналов обнаружился конверт с деньгами.
— Откуда это у тебя? — удивилась она, пересчитывая купюры. — Тут почти двадцать тысяч!
— Мне, — сказала мать и показала на себя.
— Тебе? На что?
— Ма-рине, — с трудом произнесла Антонина Павловна.
— Марине? — Вера нахмурилась. — При чём тут Марина? Ты хочешь ей отдать эти деньги?
Мать покачала головой и жестом попросила карандаш и бумагу. Вера подала ей блокнот. Дрожащей рукой Антонина Павловна что-то нацарапала — неразборчиво, косо, но Вера разобрала: «Доки».
— Документы? Какие документы?
Антонина Павловна снова показала на ящик. Вера начала методично просматривать все бумаги. Среди них оказалась папка с надписью «Завещание».
Сердце у Веры ёкнуло. Она открыла папку и начала читать.
«Я, Антонина Павловна Соколова, находясь в здравом уме и твёрдой памяти, завещаю всё принадлежащее мне имущество, включая квартиру по адресу…»
Глаза Веры остановились на имени наследницы. Марина. Её сестра Марина.
— Что это? — тихо спросила Вера, подняв глаза на мать.
Антонина Павловна смотрела виновато, но твёрдо.
— Почему Марина? — голос Веры дрогнул. — Я не понимаю, мама.
— Так... на-до, — с усилием произнесла мать.
Вера опустилась на стул, чувствуя, как в груди поднимается горячая волна обиды и гнева.
— Надо? — переспросила она. — Ты оформила квартиру на сестру, а я три года вытираю тебе задницу. Это справедливо?
Мать попыталась что-то сказать, но Вера уже не слушала.
— Знаешь что? — она встала, сминая бумаги в руках. — Оформила квартиру на сестру? Отлично! Пусть она за тобой и ухаживает!
Вера швырнула документы на кровать и вышла из комнаты. Руки тряслись, сердце колотилось как сумасшедшее. Она схватила телефон и набрала номер сестры.
— Марина? Ты знаешь, что мама тебе квартиру завещала?
— Что? — сестра казалась искренне удивлённой. — Какую квартиру?
— Не прикидывайся! Эту квартиру, где я живу с ней уже третий год! Где убиваюсь каждый день! А наследницей будешь ты!
— Вера, я ничего об этом не знаю, клянусь. Мама мне ничего не говорила.
— Да неважно, — устало выдохнула Вера. — Знаешь что? Я уезжаю. Прямо сегодня. Забирай свою маму и свою квартиру. Я больше не могу.
— Вера, подожди, давай поговорим...
Но Вера уже нажала на отбой. Она вернулась в комнату к матери, которая смотрела на неё испуганными глазами.
— Я ухожу, мама, — сказала она, стараясь, чтобы голос звучал спокойно. — Марина скоро приедет. Я оставлю тебе еду и воду. И вот, — она положила рядом с креслом телефон с кнопкой экстренного вызова. — На всякий случай.
Антонина Павловна попыталась схватить её за руку, но Вера отстранилась.
— Не надо, — она покачала головой. — Я устала быть использованной. Всю жизнь я делала то, что ты хотела. А теперь... теперь я просто не могу больше.
Вера быстро собрала самые необходимые вещи. Поставила на тумбочку рядом с матерью стакан воды, таблетки, телефон. Приготовила бутерброды и компот. Всё это время Антонина Павловна молча следила за ней, и по её щекам текли слёзы.
— Марина скоро приедет, — повторила Вера, стоя в дверях. — Прощай, мама.
Ей показалось, что мать прошептала: «Прости», но она не была уверена. Да это было уже и не важно.
Вера ушла к себе в квартиру. Вечером позвонила Марина.
— Она в больнице, — сказала сестра упавшим голосом. — У неё снова инсульт. Врачи не знают, выкарабкается ли.
Вера молчала, крепко сжимая трубку.
— Ты приедешь? — спросила Марина.
— Нет, — твёрдо ответила Вера. — Не приеду.
Её мать умерла через три дня, не приходя в сознание. Вера не пришла ни в больницу, ни на похороны. Внутри словно что-то умерло. Она взяла отпуск на работе и целыми днями сидела в своей квартире, глядя в стену и думая, что вся её жизнь — череда жертв, которые никто не оценил.
Через месяц после похорон раздался звонок в дверь. На пороге стоял незнакомый мужчина в строгом костюме.
— Вера Николаевна? Меня зовут Игорь Семёнович, я нотариус, который вёл дела вашей матери, Соколовой Антонины Павловны.
— Что вам нужно? — устало спросила Вера.
— Можно войти? У меня для вас документы.
Они сели за кухонный стол. Нотариус достал из портфеля папку.
— Ваша мать оставила завещание, — начал он. — По этому завещанию...
— Я знаю, — перебила Вера. — Квартира достаётся моей сестре, Марине. Я видела документы.
Нотариус удивлённо поднял брови:
— Простите, но это не так. По завещанию, заверенному в моей конторе полгода назад, единственной наследницей всего имущества Соколовой Антонины Павловны являетесь вы, Вера Николаевна.
Вера уставилась на него:
— Но я видела... там было имя сестры...
— Возможно, вы видели черновик или какой-то другой документ. Но официальное, юридически заверенное завещание хранилось у меня в сейфе. И по нему вы получаете квартиру, дачный участок и все сбережения вашей матери.
Он положил перед ней документы. Вера медленно взяла их и начала читать. Её имя было чётко напечатано в графе «наследник». Всё имущество действительно завещалось ей.
— Но я не понимаю, — пробормотала она. — Зачем тогда был тот документ с именем Марины?
Нотариус пожал плечами:
— Этого я не знаю. Но могу предположить, что ваша мать решила проверить, как вы отреагируете. Люди перед смертью иногда совершают странные поступки, особенно если боятся, что их любят только из-за наследства.
Вера сидела, оглушённая этой новостью. Перед глазами стояло лицо матери в тот последний день — испуганное, умоляющее, непонятое.
— А вот ещё одна вещь, — сказал нотариус, доставая конверт. — Ваша мать оставила это для вас. Сказала передать после оглашения завещания.
Вера взяла конверт. Внутри был листок, исписанный знакомым почерком — ещё твёрдым, уверенным, каким он был до болезни.
«Доченька моя, Верочка!
Если ты читаешь это письмо, значит, меня уже нет. Прости меня за эту последнюю проверку. Я хотела узнать, любишь ли ты меня просто так, без всякой выгоды. Тот документ с именем Марины — просто бумажка, не имеющая юридической силы. Я знала, что ты его найдёшь, и хотела посмотреть на твою реакцию.
Мне было больно, когда ты ушла. Но я понимаю тебя. Я была плохой матерью, требовательной и часто несправедливой. Ты всегда была сильнее, и я злоупотребляла этой силой.
Я оставляю тебе всё не в благодарность за уход, а потому что люблю тебя, моя старшая, моя надёжная. Прости меня, если сможешь. И знай, что в последние минуты сознания я думала о тебе с любовью и раскаянием.
Твоя мама».
Вера опустила письмо на стол. Горло сдавило спазмом.
— С вами всё в порядке? — обеспокоенно спросил нотариус.
— Да, — прошептала она. — Теперь всё в порядке.
Когда он ушёл, Вера долго сидела неподвижно, глядя в окно. Потом достала телефон и набрала номер сестры.
— Марина, нам нужно поговорить, — сказала она тихо.
Через неделю Вера вернулась в мамину квартиру — теперь уже свою. Она медленно ходила по комнатам, касаясь вещей, которые ещё хранили присутствие матери. В спальне, где стояла кровать Антонины Павловны, Вера остановилась у комода и снова открыла тот самый ящик.
Среди бумаг она нашла ещё один конверт. В нём были старые фотографии — Вера маленькая, с косичками, держит маму за руку. Вера-подросток, хмурая, с гитарой. Вера в выпускном платье. Мама хранила все эти снимки, даже те, где Вера выглядела недовольной и сердитой.
На обратной стороне одной из фотографий была надпись: «Моя Верочка, самая лучшая дочь на свете».
Вера прижала фотографию к груди и впервые за много дней заплакала — от горя, от вины, от запоздалого понимания.
Вечером она позвонила Марине:
— Приезжай завтра. Нам нужно многое обсудить.
Когда сестра приехала, Вера указала на коробку с документами:
— Смотри. Вот настоящее завещание. А вот тот черновик, который я нашла. Она проверяла меня, понимаешь?
Марина растерянно листала бумаги:
— Господи, какой жестокий способ... Но зачем?
— Она боялась, что я с ней только из-за наследства, — тихо сказала Вера. — И я доказала, что она права. Я бросила её умирать в одиночестве.
— Вера, ты три года была с ней каждый день. Ты имела право на срыв.
— Нет. Не имела, — покачала головой Вера. — И теперь мне жить с этим. Но знаешь что? Я решила.
— Что?
— Половина квартиры будет твоей. Мы оформим документы. И дачу поделим. Это справедливо.
Марина молча обняла сестру, и они долго стояли так, пытаясь утешить друг друга в общем, непоправимом горе.
На следующий день Вера поставила на окно старый мамин цветок — герань, которую Антонина Павловна выходила из крошечного отростка. Теперь он цвёл — ярко, упрямо, словно говоря: жизнь продолжается, несмотря ни на что.
Той ночью Вере приснилась мать — молодая, красивая, какой она была на старых фотографиях. Она улыбалась и говорила что-то, но Вера не могла разобрать слов. Проснувшись, она почувствовала странное облегчение. Словно кто-то снял с её плеч тяжёлый груз.
А через месяц она встретила Серёжу — случайно, в магазине. Он долго смотрел на неё, потом подошёл:
— Привет. Как ты?
— Теперь уже лучше, — ответила Вера и впервые за долгое время улыбнулась.
