— Хватит! — Кира швырнула телефон на диван так, что тот отскочил и упал на пол. — Вот запомни: больше ноги твоего братца не будет в нашем доме! Устроил бардак, ещё и долгов навешал!
Ярослав стоял у окна, смотрел на дождь. Капли стекали по стеклу — медленно, будто специально тянули время. Он молчал. Знал: если сейчас что-то скажет, начнётся такое...
— Ты меня слышишь вообще?! — Кира подошла ближе, встала так, что он был вынужден обернуться. Лицо у неё пылало, глаза сверкали. — Он опять в твоём пиджаке ушёл! В том, новом! Который ты на собеседование собирался надеть!
— Кир, да он вернёт...
— Вернёт?! — она рассмеялась, но смех был какой-то колючий, злой. — Как он вернул деньги за ремонт? Или как вернул мой фен? Который, между прочим, стоил двенадцать тысяч!
Ярослав потер переносицу. Голова раскалывалась. Вчера Богдан явился в три ночи — пьяный, с разбитой губой и очередной историей о том, как его «кинули». Кира не слышала, спала. А утром обнаружила, что из серванта пропала бутылка коньяка, которую они берегли к юбилею свадьбы.
— Он брат мне, — тихо сказал Ярослав. — Понимаешь? Брат.
— А мне кто? — Кира ткнула себя пальцем в грудь. — Я тебе жена! Восемь лет! Восемь лет я терплю этого... этого...
Она не договорила. Развернулась, пошла на кухню. Хлопнула дверцей шкафа — один раз, второй. Что-то там искала, нарочито громко.
Ярослав сел на диван, опустил голову. В квартире пахло чем-то горелым — Кира утром что-то готовила, отвлеклась. Сковородка теперь стояла в раковине, залитая водой. На столе — недопитый кофе, крошки от хлеба. Привычный беспорядок после спешного завтрака.
Телефон на полу завибрировал. Ярослав поднял — сообщение от матери: «Славик, вечером зайду. Надо поговорить про Богдана».
Он сжал зубы. Только этого не хватало.
Неля Ивановна появилась без звонка — ключи у неё были с того времени, когда они с Кирой в санаторий уезжали. Просто открыла дверь и вошла — в старой синей куртке, с авоськой в руках. Лицо серое, усталое.
— Мам, — Ярослав встал навстречу, — мы же договаривались, что ты...
— Я ненадолго, — она прошла в кухню, не снимая куртку. Поставила авоську на стол — там что-то тяжелое загрохотало. Банки, наверное. — Кира дома?
— На работе ещё.
— Ну и хорошо. — Неля Ивановна села, достала из кармана платок, вытерла нос. — Мне с тобой надо.
Ярослав налил ей чаю. Сел напротив. Ждал.
— Богдан опять влип, — она смотрела в окно, на двор, где сумерки уже сгущались. — Занял у Петьки из восьмой квартиры тридцать тысяч. Обещал через неделю вернуть. Прошло три месяца.
— Господи... — Ярослав закрыл лицо руками.
— Петька вчера мне в магазине устроил сцену. При всех. Говорит, или деньги сегодня, или он заявление пишет. — Неля Ивановна всхлипнула, вытерла глаза платком. — Славик, я не знаю, что делать. Я ему говорила, умоляла — не связывайся с этими людьми, не бери... Он же не слушает.
— А где он сам?
— Исчез. Телефон не берёт. Третий день.
Ярослав встал, прошёлся по кухне. Мысли метались, как птицы в клетке. Тридцать тысяч. У них отложено было сорок — на новый холодильник. Старый уже полгода как трещит, того и гляди сломается окончательно.
— Мам, я не могу, — сказал он, и голос прозвучал чужим, ломким. — У нас самих... Кира сказала, что больше ни копейки.
Неля Ивановна подняла на него глаза — мокрые, красные.
— Он же пропадёт.
— Может, оно и к лучшему, — вырвалось у Ярослава, и он тут же пожалел. Но было поздно.
Мать встала. Медленно, опираясь на стол. Лицо окаменело.
— Значит, так, — она взяла авоську, направилась к двери. — Значит, один сын у меня помер, а второй его хоронит.
— Мам!
Но она уже ушла. Дверь хлопнула — глухо, окончательно.
Ярослав стоял посреди кухни, и чувствовал, как всё внутри скручивается в узел. Тугой. Болезненный.
Кира вернулась в девятом часу. Усталая, с пакетами из «Пятёрочки». Увидела его лицо — и сразу поняла.
— Что случилось?
Он рассказал. Коротко, без прикрас.
Она слушала, ставила пакеты на стол, доставала продукты. Молоко, хлеб, колбасу. Яйца. Всё раскладывала по своим местам — медленно, сосредоточенно.
— И что ты ей ответил? — спросила наконец.
— Что мы не можем.
Кира кивнула. Достала йогурт, поставила в холодильник.
— Правильно.
Они помолчали. В квартире было тихо — только холодильник гудел да за окном машина проехала.
— Он позвонит, — сказала Кира. — Богдан. Сегодня или завтра. И будет канючить. Со слезами, с обещаниями. И ты, я знаю, поведёшься.
— Не поведусь, — но даже себе он не поверил.
Кира посмотрела на него — долго, изучающе. Потом подошла, обняла. Прижалась лбом к его плечу.
— Я тебя люблю, — прошептала. — Но если ты отдашь эти деньги... Я не знаю, Слава. Не знаю, что будет.
Он гладил её по волосам. Они пахли шампунем, апельсинами.
— Мне тоже страшно, — признался он.
Богдан объявился в субботу. Позвонил в дверь — долго, настойчиво. Ярослав открыл, и сердце ухнуло вниз.
Брат стоял на пороге — небритый, осунувшийся. В той самой куртке, что Ярослав ему ещё год назад отдал. Синяк под глазом уже желтел, но всё равно бросался в глаза.
— Можно войти? — Богдан улыбнулся неуверенно. — Или прогонишь?
Ярослав отступил. Что ещё оставалось делать?
Кира вышла из спальни, увидела гостя — и лицо её вытянулось.
— Вот это да, — протянула она. — Какие люди.
— Привет, Кирюш, — Богдан прошёл в комнату, сел на диван. Как к себе домой. — Не ждали?
— Честно? Ждали, — она скрестила руки на груди. — Ждали, что ты опять за своим явишься.
— Я просто... — Богдан замялся, потёр шею. — Мне надо с братом поговорить. Наедине.
— Ну уж нет, — Кира села в кресло напротив. — Всё, что касается этой квартиры и денег в ней, меня касается напрямую. Так что говори при мне.
Богдан посмотрел на Ярослава — умоляюще. Тот пожал плечами.
— Ладно, — Богдан наклонился вперёд, опёр локти на колени. — Я в гадостях. По уши. И если не найду тридцать кусков к понедельнику...
— Тебе Петька ноги переломает, — закончила за него Кира. — Мы в курсе.
— Откуда?
— Мама приходила.
Богдан застонал, откинулся на спинку дивана.
— Она же обещала...
— Обещала что? Молчать, пока её сына бьют? — Кира усмехнулась. — Хорошая мама у вас. Жаль, сыновья попались так себе.
— Кир! — Ярослав впервые повысил голос.
Она вскинула брови, но промолчала.
— Я верну, — Богдан заговорил быстро, сбивчиво. — Клянусь. У меня есть вариант. Через месяц я устраиваюсь на новую работу, там аванс дают хороший, я сразу...
— Стоп, — Кира подняла руку. — А старая работа куда делась?
— Меня сократили.
— В марте ты говорил, что тебя сократили. А до этого ты говорил, что директор козёл и ты сам ушёл. А ещё раньше...
— Хватит, — Ярослав встал между ними. — Хватит уже.
Кира поджала губы. Встала, пошла на кухню. Хлопнула дверью.
Братья остались вдвоём.
— Она меня ненавидит, — тихо сказал Богдан.
— Нет, — Ярослав сел рядом. — Она просто устала. Мы оба устали.
— Значит, не поможешь?
— Я не сказал этого.
Богдан повернулся к нему — резко, с надеждой.
— То есть...
— Мне надо подумать.
В воскресенье они поехали к тёте Тане — сестре Нели Ивановны. Жила она на окраине, в панельной девятиэтажке рядом со старым заводом. Лифт не работал, пришлось топать на шестой этаж пешком.
Татьяна открыла почти сразу — маленькая, круглая женщина в фартуке, от которой пахло жареным луком.
— А, голубчики мои! — она расцеловала их обоих. — Заходите, заходите!
В квартире было жарко, душно. На кухне шкворчало что-то на плите, телевизор в комнате гудел — какое-то ток-шоу.
— Чай? Кофе? — Татьяна засуетилась. — Или сразу за стол? Я картошку нажарила, супа наварила...
— Тань, мы поели, — Ярослав присел на табуретку. — Мы по делу.
— По Богдану? — она сразу посерьёзнела. — Неля мне звонила.
— Да.
Татьяна выключила плиту, села напротив. Вытерла руки о фартук.
— Слушай, Славик, — заговорила она, и в голосе послышалась усталость. — Я понимаю, что он брат тебе. Кровь. Но... сколько можно? Сколько?
— Я знаю.
— Он вашу маму до могилы доведёт. Она из-за него уже два раза скорую вызывала. Сердце. — Татьяна покачала головой. — И ты... ты тоже себя не бережешь. У тебя жена, работа. Своя жизнь.
Кира молча слушала, смотрела в окно. Оттуда виднелась промзона — трубы, ангары, голые деревья.
— Что мне делать? — спросил Ярослав. — Тань, ну скажи — что?
— Отпусти его, — она накрыла его руку своей — тёплой, мягкой. — Пусть сам выкарабкивается. Может, это его отрезвит.
— А если не отрезвит? Если... — он не мог договорить.
— Тогда это его выбор, — жёстко сказала Татьяна. — Его. Не твой.
Они уехали молча. В маршрутке Кира взяла его за руку. Просто держала. Всю дорогу.
В понедельник утром, когда Ярослав уже собирался на работу, в дверь позвонили. Он открыл — на пороге стоял Петька. Высокий, широкоплечий, с лицом бульдога.
— Твой братец дома? — спросил он без приветствия.
— Нет.
— Ну тогда передай ему, — Петька шагнул ближе, навис. — Сегодня. До шести вечера. Если денег не будет — я к вам больше не приду. Я сразу в полицию. Понял?
— Понял, — Ярослав сглотнул.
— И ещё, — Петька ткнул пальцем ему в грудь. — Я вообще-то не хотел с семьёй мешать. Но раз твой братишка такой хитрожопый...
Он развернулся, пошёл к лестнице. Тяжёлые шаги отдавались эхом.
Ярослав закрыл дверь, прислонился к ней спиной. Руки тряслись.
— Кир, — позвал он.
Она вышла из ванной, с зубной щёткой во рту.
— Что?
— Нам надо решить. Прямо сейчас.
Кира сполоснула рот, вытерла губы. Посмотрела на него — и в её глазах он увидел то, чего боялся больше всего.
Решимость.
— Хорошо, — сказала она. — Давай решим.
Они сидели за кухонным столом — между ними лежала банковская карта. Та самая, на которой были отложенные сорок тысяч.
— Если мы отдадим, — медленно проговорила Кира, — то останемся ни с чем. Холодильник не купим. На отпуск не поедем. И вообще...
— Я знаю.
— А если не отдадим, — она подняла на него глаза, — Петька пойдёт в полицию. Богдану статью пришьют. Маме хуже станет.
Ярослав крутил в руках чайную ложку. Вертел, вертел, не мог остановиться.
— Есть третий вариант, — сказал он.
— Какой?
— Дать ему половину. Пятнадцать тысяч. Пусть сам ищет остальное. Пусть работает, продаёт что-то, пусть хоть кровью, но...
— Ты думаешь, Петька согласится взять частями? — Кира хмыкнула. — Он же не банк.
— А что делать?!
Ярослав ударил ладонью по столу — так резко, что карта подпрыгнула. Кира вздрогнула.
— Прости, — он потёр лицо. — Прости. Я просто... не знаю.
Она встала, подошла к окну. Постояла так, спиной к нему. На улице начинался дождь — мелкий, нудный, октябрьский.
— Давай поговорим с Богданом, — сказала наконец. — Вместе. Серьёзно поговорим. Может, он хоть сейчас поймёт.
Богдан пришёл к обеду. Явился как ни в чём не бывало — с пакетом из «Макдональдса», с улыбкой.
— Принёс покушать, — объявил он. — Бургеры, картошка. Думал, угощу.
— На чьи деньги? — сразу спросила Кира.
— На свои, — Богдан прошёл в кухню, стал выкладывать коробки на стол. — Нашёл подработку на день. Листовки раздавал возле метро.
— Значит, деньги есть, — Кира скрестила руки. — Раздавай их Петьке.
— Кирюш, там триста рублей всего, — Богдан попытался пошутить, но получилось как-то криво. — Я бы и рад...
— Садись, — Ярослав кивнул на стул. — Нам надо серьёзно поговорить.
Богдан сел. Улыбка сползла с лица.
— Мы дадим тебе двадцать тысяч, — начал Ярослав. — Это максимум. Остальное ты должен найти сам. До шести вечера.
— Слав...
— Не перебивай, — Кира навалилась руками на стол, посмотрела брату мужа прямо в глаза. — Это последний раз. Понял? В последний раз мы тебя вытаскиваем. Дальше — сам.
— Я понял, я всё понял, — Богдан закивал. — Спасибо вам, честно. Я верну, клянусь...
— Заткнись, — неожиданно жёстко сказала Кира. — Мы оба знаем, что не вернёшь. Поэтому давай без обещаний.
Богдан открыл рот, закрыл. Сидел, смотрел в стол.
— И ещё, — продолжила Кира, — ключи от нашей квартиры. Отдавай.
— Что?
— Ты слышал. Ключи. Прямо сейчас.
— Но... — Богдан посмотрел на брата. — Слав, ты серьёзно?
Ярослав молчал. Просто смотрел. И в этом молчании было больше, чем в любых словах.
Богдан полез в карман, достал связку ключей. Отцепил два, положил на стол. Металл звякнул — громко, окончательно.
— Вот, — он встал. — Можно я пойду?
— Иди, — кивнула Кира.
Когда дверь за ним закрылась, они остались вдвоём. Ярослав взял ключи, сжал в кулаке. Холодные. Чужие уже.
— Правильно сделали? — спросил он.
— Не знаю, — честно ответила Кира. — Но по-другому было нельзя.
Прошла неделя
Богдан не звонил, не появлялся. Неля Ивановна тоже молчала. Ярослав сам набирал её номер пару раз, но она не брала трубку.
В субботу, когда они возвращались из магазина, на площадке их поджидала тётя Таня. Лицо у неё было взволнованное, красное.
— Славик! — она схватила его за рукав. — Ты в курсе, что твой брат творит?!
— Что случилось?
— Он к вашей маме приехал. Вчера. Сказал, что это теперь его квартира.
— Что?! — Кира едва не уронила пакеты.
— Да-да! — Татьяна замахала руками. — Притащился с какими-то бумагами. Говорит, мама ему квартиру подарила. По дарственной!
Ярослав почувствовал, как земля уходит из-под ног.
— Это невозможно...
— Возможно! Он ей какую-то туфту впарил! Что типа она старая, что ей одной опасно, что он будет за ней ухаживать. Нелька и подписала! Не читая!
— Господи... — Кира прислонилась к стене. — Он совсем оборзел.
— И это ещё не всё, — Татьяна понизила голос. — Он уже агента по недвижимости привёл. Хочет продавать. Говорит, что мать в дом престарелых пристроит, а деньги себе заберёт.
Ярослав развернулся, рванул к лифту.
— Слав, постой! — Кира побежала за ним.
— Некогда! — он нажал кнопку вызова, но лифт был на девятом. Плюнул, полетел по лестнице вниз.
К матери они ворвались через полчаса — Ярослав, Кира и тётя Таня. Дверь открыл сам Богдан. Довольный, расслабленный, в домашних тапочках.
— О, семейный совет, — протянул он. — Проходите, проходите.
Ярослав схватил его за грудки, впечатал в стену.
— Что ты сделал?! — прорычал он.
— Слав, отпусти, — Богдан даже не сопротивлялся. — Я ничего плохого не сделал. Просто оформил наследство заранее.
— Где мама?!
— В комнате. Отдыхает.
Ярослав оттолкнул брата, прошёл в комнату. Неля Ивановна лежала на кровати — маленькая, съёжившаяся. Лицо серое.
— Мам, — он присел рядом, взял её за руку. — Это правда? Ты подписала дарственную?
Она открыла глаза, посмотрела на него. И в этом взгляде было столько боли...
— Он сказал... — прошептала она. — Он сказал, что ты отказался от него. Что велел не появляться больше. Что я для тебя тоже никто.
— Мама, нет...
— Он сказал, что один он меня не бросит. Что будет рядом. — Слезы потекли по морщинистым щекам. — А я поверила. Старая дура поверила.
Ярослав обнял её, прижал к себе. Чувствовал, как она дрожит — мелко, беспомощно.
За спиной раздался голос Киры — холодный, стальной:
— Богдан. Выйди сюда. Немедленно.
В коридоре собрались все. Кира стояла напротив Богдана — маленькая, но какая-то вдруг огромная. Страшная.
— Ты знаешь, что такое мошенничество? — спросила она тихо.
— Кирюш...
— Введение в заблуждение пожилого человека с целью завладения имуществом.
— Да брось ты, — Богдан попытался улыбнуться. — Какое мошенничество? Она сама...
— Она подписала под твоим давлением. Ты ей наврал. При свидетелях. — Кира кивнула на тётю Таню. — Тань, ты же слышала, что он ей говорил?
— Каждое слово, — твёрдо сказала Татьяна. — Могу повторить. Могу в суде повторить.
Богдан побледнел.
— Вы чего... это же семья...
— Семья? — Ярослав вышел из комнаты. Лицо каменное. — Ты про семью вспомнил? Когда маму из дома выгоняешь?
— Я не выгоняю! Я просто...
— Заткнись, — сказал Ярослав. И в его голосе было что-то такое, что Богдан действительно замолчал. — Сейчас ты идёшь к нотариусу. Отзываешь дарственную. Если она уже зарегистрирована — переоформляешь обратно. На маму.
— А если я не пойду?
— Тогда завтра я иду в полицию, — Кира достала телефон. — У меня тут, кстати, есть запись вашего разговора. Когда ты ей обещал «пристроить в хороший дом престарелых». Помнишь? Вчера это было.
Богдан схватился за голову.
— Откуда у тебя...
— У мамы в комнате стоит камера, — сказал Ярослав. — Я сам установил полгода назад. Когда у неё сердце прихватило, и мы боялись, что с ней что-то случится, когда она одна.
Это была неправда. Никакой камеры не было. Но Богдан не знал.
— Так что выбирай, — Кира шагнула ближе. — Либо ты сейчас всё возвращаешь и исчезаешь из нашей жизни. Либо я делаю так, что следующие несколько лет ты будешь жить за счёт государства. В месте, где решётки на окнах.
Повисла тишина. Слышно было, как на кухне капает кран. Как внизу хлопнула дверь подъезда.
— Ладно, — выдохнул наконец Богдан. — Ладно. Я... я завтра же к нотариусу.
— Не завтра. Сегодня, — отрезала Кира. — Прямо сейчас. Мы с тобой поедем.
— Но они же в субботу не работают...
— Работают. За отдельную плату. — Кира взяла сумку. — Ты ведь не против оплатить срочный выезд нотариуса? Или предпочтёшь оплатить адвоката?
Богдан сглотнул.
— Поехали.
Они вернулись через три часа. Кира — усталая, но довольная. Богдана с ней не было.
— Всё, — она упала на диван. — Дарственная отозвана. Квартира снова на маме.
— А он? — спросил Ярослав.
— Уехал. Сказал, что у него друг в Твери, поживёт там. — Кира закрыла глаза. — Знаешь, что самое страшное?
— Что?
— Он даже не извинился. Перед мамой. Ни разу.
Ярослав сел рядом, обнял её.
— Спасибо, — сказал он. — За всё.
— Не за что, — она прислонилась головой к его плечу. — Просто я не могла по-другому. Устала терпеть.
В соседней комнате зашевелилась Неля Ивановна. Они вошли вместе — она сидела на кровати, смотрела в окно.
— Мам, — Ярослав присел рядом. — Он уехал. Больше не вернётся.
— Я знаю, — она повернула к нему лицо. Постаревшее за один день. — Таня мне рассказала. И про камеру тоже.
— Мам...
— Нет камеры никакой, — слабо улыбнулась она. — Я же знаю. Но... спасибо, что соврали.
Они помолчали.
— Я плохая мать, — сказала вдруг Неля Ивановна. — Раз такого вырастила.
— Нет, — Ярослав сжал её руку. — Нет, мам. Ты хорошая. Просто... бывает.
— Бывает, — эхом отозвалась она.
Через неделю Петька снял претензии. Оказалось, Богдан перед отъездом всё-таки нашёл деньги — взял кредит в какой-то сомнительной конторе под дикие проценты. Отдал долг и исчез.
Неля Ивановна переехала к тёте Тане — на время. Говорила, что в своей квартире теперь неуютно. Что стены давят.
А Ярослав и Кира наконец-то купили новый холодильник. Белый, большой, красивый. Стоял на кухне и гудел тихонько — новой жизнью, новым началом.
— Думаешь, он вернётся? — спросила Кира как-то вечером.
— Не знаю, — Ярослав наливал чай. — Но если вернётся... дверь будет закрыта.
— Точно?
— Точно.
Она подошла, обняла его со спины.
— Я горжусь тобой, — прошептала.
— Я тебе должен, — ответил он. — Ты меня спасла.
— Мы друг друга спасли.
И это была правда. Самая настоящая, простая правда.
За окном шёл дождь. Где-то гудели машины. Светились окна в соседних домах — сотни жизней, сотни историй. Сложных, запутанных, болезненных.
Но в этой маленькой кухне, в этой тёплой квартире, рядом с этим тихо гудящим холодильником — была их история. И она, наконец, становилась спокойной.
Прошло два года
Ярослав открыл дверь квартиры и замер. На пороге стоял человек в костюме — незнакомый, но что-то в нём было знакомое. Черты лица, посадка головы.
— Здравствуйте, — сказал мужчина. — Вы Ярослав Кравцов?
— Да...
— Меня зовут Игорь Михайлович. Я нотариус. — Он протянул удостоверение. — Можно войти? У меня к вам... необычное дело.
Кира вышла из комнаты, вытирая руки полотенцем.
— Что случилось?
— Проходите, — Ярослав отступил.
Они сели в гостиной. Нотариус достал из портфеля папку, открыл.
— Две недели назад к нам в контору обратился ваш брат, Богдан Кравцов, — начал он. — Хотел составить завещание.
— Завещание? — переспросила Кира. — У него что, хоть что-то появилось?
— Появилось, — нотариус кивнул. — Три миллиона рублей. И квартира в центре. Двухкомнатная.
Тишина была такой плотной, что казалось, можно пощупать.
— Вы шутите, — выдавил Ярослав.
— Нет. Всё законно, все документы проверены. — Игорь Михайлович посмотрел на них внимательно. — Два года назад ваш брат уехал в Тверь. Там устроился в небольшую IT-компанию. Начинал с самого низа — тестировщиком. Работал по шестнадцать часов в сутки. За год дорос до разработчика. Потом до тимлида. Компания выстрелила, их приложение купил крупный холдинг. Богдан получил свою долю — он был в числе первых сотрудников.
Кира медленно опустилась на диван.
— Погодите... то есть он...
— Да. Он смог. — Нотариус помолчал. — Но три дня назад с ним случилось кровоизлияние в мозг. Аневризма. Врачи говорят, что перегрузил себя, не берёг. Сейчас он в реанимации. Прогнозы неутешительные.
Ярослав почувствовал, как комната поплыла.
— И он... завещал нам?
— Нет, — нотариус покачал головой. — Он завещал всё вашей матери, Неле Ивановне. Но в завещании есть приписка. Рукописная. Хотите прочитать?
Он протянул лист. Ярослав взял дрожащими руками. Почерк был корявый, буквы плясали:
«Маме — на безбедную старость. Славе и Кире — низкий поклон за то, что остановили меня тогда. Если бы не они, я бы окончательно превратился в мразь. Петьке — сорок тысяч в конверте, как обещал. С процентами. Простите, если сможете. Богдан».
Кира закрыла лицо руками. Плечи затряслись.
— Он где? — хрипло спросил Ярослав. — В какой больнице?
Нотариус назвал адрес. Тверская областная больница, третий корпус, реанимация.
Они ехали молча. Дорога до Твери заняла три часа — Ярослав гнал, нарушал скоростной режим, но ему было всё равно.
В больнице пахло хлоркой и чем-то ещё — безнадёжностью, что ли. Неля Ивановна уже была там — сидела на скамейке в коридоре, маленькая, согнутая.
— Мам, — Ярослав обнял её.
— Не пускают, — прошептала она. — Говорят, только на пять минут. По одному.
Кира села рядом с ней, взяла за руку.
— Мы подождём.
Ярослав вошёл первым. В палате было полутемно, только над кроватью горела лампа. Богдан лежал, обложенный трубками и проводами. Лицо восковое, чужое.
— Богдан, — позвал Ярослав тихо.
Веки дрогнули. Открылись. Глаза — мутные, но живые.
— Слав... — губы шевельнулись беззвучно.
— Я здесь. — Ярослав взял его за руку. Холодная. — Дурак ты, братан. Дурак.
Богдан попытался улыбнуться. Получилось криво.
— Прости... — выдохнул он. — За всё.
— Заткнись, — Ярослав сжал его руку сильнее. — Заткнись и выздоравливай. Слышишь? У тебя теперь деньги есть. Будешь лечиться. Поедешь в Германию, в Израиль, куда надо. Мы с Кирой поможем. Мама поможет.
— Не успею...
— Успеешь! — голос сорвался. — Должен успеть!
Дверь приоткрылась. Медсестра знаком показала, что время вышло.
Ярослав наклонился, поцеловал брата в лоб.
— Держись, — прошептал. — Слышишь? Держись.
Богдан умер на следующее утро. Тихо, во сне. Врачи сказали, что он не мучился.
Хоронили его в Твери — на небольшом кладбище за городом. Пришли коллеги из компании — человек двадцать. Все молодые, растерянные. Говорили, что Богдан был лучшим наставником, что он вытаскивал даже самых безнадёжных новичков, учил терпению и упорству.
— Он часто про вас рассказывал, — сказал один из них Ярославу после похорон. — Про то, как вы его в чувство привели. Говорил, что обязан вам жизнью. Новой жизнью.
Ярослав не мог ответить. Просто стоял, смотрел на свежий холм земли.
Рядом стояла Кира. Не плакала. Просто держала его за руку.
— Он успел, — тихо сказала она. — Понимаешь? Он успел измениться.
— Да, — Ярослав кивнул. — Успел.
Неля Ивановна не стала продавать Богданову квартиру. Переехала туда — сказала, что хочет быть ближе к сыну. Хоть к могиле ездить.
Деньги частично пошли на памятник — красивый, из чёрного гранита. Частично Неля Ивановна раздала на благотворительность — в фонд помощи зависимым. Сказала, что Богдан наверняка хотел бы так.
А остальное отложила на внуков. Которых у неё пока не было, но она верила, что будут.
Ярослав и Кира вернулись в Москву. Жизнь вошла в привычную колею — работа, дом, редкие поездки к матери.
Только иногда, по вечерам, Ярослав доставал из ящика стола фотографию. Старую, детскую. Два мальчика — один повыше, другой пониже — стоят обнявшись. Улыбаются беззубыми улыбками.
Братья.
— Прости, что не успел раньше, — шептал он. — Прости, что мы так долго...
— Он знал, — говорила Кира, обнимая его со спины. — В конце он знал, что его любят.
И это была правда. Горькая, запоздалая, но правда.
А в конверте, который Богдан оставил для Петьки, кроме денег лежала записка. Всего три слова: «Спасибо за урок».
Петька показал её Ярославу через месяц после похорон. Сидели на лавочке у подъезда, курили молча.
— Странный был парень, твой брат, — сказал Петька. — То козёл полный, то вдруг вот это. — Он покрутил записку в руках. — Жалко его.
— Да, — Ярослав затянулся. — Жалко.
Они докурили. Разошлись по квартирам. А записка осталась у Петьки на холодильнике. Под магнитом. Напоминанием о том, что люди сложнее, чем кажется. Что даже упавший может подняться. Что даже потерянный может найтись.
Хоть и не всегда успевает дойти до конца.
Прошло ещё полгода
Кира задержалась на работе — совещание затянулось. Вернулась поздно, усталая. Ярослав встретил её на пороге с каким-то странным лицом.
— Что случилось? — насторожилась она.
— Иди сюда, — он взял её за руку, повёл в спальню.
На кровати лежала открытая коробка. Внутри — детские вещи. Крошечные распашонки, чепчики, носочки.
— Слав... — Кира посмотрела на него непонимающе.
— Мама передала. Сказала, это Богдан купил. За месяц до... — он осёкся. — Купил и спрятал у неё. Сказал: когда у Славы с Кирой будет ребёнок, отдай.
Кира медленно опустилась на кровать. Взяла одну распашонку — белую, с жёлтыми утятами.
— Он знал?
— Не знаю. Может быть, надеялся.
Она прижала распашонку к груди. И тут почувствовала — что-то изменилось внутри. Что-то тонкое, неуловимое. Как будто в тёмной комнате зажгли свет.
— Слав, — прошептала она. — Мне кажется... мне кажется, у нас получилось.
Он посмотрел на неё. Понял. Глаза расширились.
— Ты уверена?
— Нет. Но я чувствую.
Они сидели на кровати среди детских вещей, обнявшись. А за окном весна растапливала последний снег. И всё было непонятно, и всё было сложно, и впереди ждала новая жизнь — маленькая, беззащитная, их.
И где-то там, в Твери, на небольшом кладбище за городом, ветер шелестел листьями на молодой берёзе, посаженной у могилы. Шелестел тихо, настойчиво. Как будто что-то рассказывал. Какую-то важную историю о том, что прощение приходит когда приходит. Что любовь не имеет срока давности. Что семья — это не только кровь, но и выбор. Каждый день. Каждую минуту.
И что иногда люди меняются слишком поздно. Но сам факт изменения — уже много значит.