Пасмурное петербургское утро сочилось сквозь неплотно задернутые шторы, окрашивая комнату в оттенки серого. Лариса сидела на краю кровати, глядя на мокрый асфальт двора-колодца, где редкие капли дождя лениво чертили темные узоры. В свои сорок восемь она научилась распознавать все пятьдесят оттенков питерской хмари, и сегодняшний был особенно меланхоличным, под стать настроению. Воздух в квартире пах остывшим кофе и тревогой. Сегодня юбилей у свёкра, Олега Петровича. Семьдесят лет. Событие, которое требовало мобилизации всех душевных сил, которых у Ларисы почти не осталось.
Она встала, накинула халат и побрела на кухню. Сергей уже был там, хмуро листая новостную ленту в телефоне. Он даже не поднял головы, когда она вошла. Молчание стало их основным языком общения за последние пару лет. Оно было плотным, вязким, как туман над Невой в ноябре, и состояло из недомолвок, обид и усталости.
— Доброе утро, — сказала Лариса, просто чтобы нарушить тишину.
— Угу, — промычал Сергей, не отрываясь от экрана. На столе стояла его чашка, пустая. Свою он никогда не убирал.
Лариса включила кофемашину. Жужжание аппарата на мгновение заполнило вакуум. Она достала из шкафчика коробку, обернутую в дорогую матовую бумагу.
— Я упаковала подарок для Олега Петровича. Надеюсь, ему понравится.
Сергей наконец оторвался от телефона и скользнул по коробке презрительным взглядом.
— Что там? Опять какая-то пылесборная ерунда?
— Это альбом с редкими фотографиями дореволюционного Петербурга. Он же увлекается историей города. Я специально заказывала, искала.
— Надо было просто купить дорогой коньяк, — отрезал Сергей. — Мужики понимают простые вещи. Коньяк, деньги, хороший стол. А не эти твои… интеллигентские заморочки.
Лариса промолчала, убирая подарок в пакет. Интеллигентские заморочки. Так он называл всё, что составляло ее мир: книги, театры, выставки, ее мечты о путешествиях. Когда-то, двадцать пять лет назад, он сам цитировал ей Бродского на Дворцовой набережной и обещал, что они объездят всю Италию пешком, от Рима до Сицилии. Сейчас от того юноши с горящими глазами остался только этот раздраженный мужчина, который считал коньяк вершиной человеческих ценностей. На стене висела большая карта мира, истыканная флажками в тех местах, где она побывала. Почти все флажки были поставлены после поездок в одиночестве. Сергей перестал путешествовать лет десять назад, заявив, Lчто «везде одно и то же, только деньги тратить».
В кармане халата завибрировал телефон. На экране высветилось «Ирина Вяземская».
— Да, Ирочка, слушаю, — Лариса отошла к окну, ее голос мгновенно стал другим — собранным, деловым.
Она была главным бухгалтером крупного строительного холдинга. «Считает копейки», как любил говорить Сергей. Эти «копейки» включали в себя многомиллионные обороты, налоговую оптимизацию на грани искусства и ответственность, от которой у обычного человека свело бы скулы.
— Лариса Павловна, у нас проверка по «Атланту». Запрашивают всю первичку за третий квартал прошлого года. Я подняла архивы, но там не сходится НДС по контрагенту «Вега-Строй». Расхождение на семьсот тысяч.
Лариса нахмурилась. «Вега-Строй» был проблемным поставщиком.
— Ира, поднимай все счета-фактуры от них. Смотри внимательно на подписи и даты. Я помню, там была какая-то мутная история с директором. Скинь мне на почту скан акта сверки, я из дома гляну. Не паникуй, разберемся. Главное, без меня ничего им не отдавай.
Она закончила разговор и повернулась. Сергей смотрел на нее с усмешкой.
— Командуешь. Генерал в халате. Семьсот тысяч… Нашла чем гордиться. У людей миллиардные проблемы, а ты со своими копейками носишься.
Он встал и прошел мимо нее, оставив за собой шлейф нового, дорогого одеколона, который она ему не дарила. Этот запах, как и новые рубашки, которые появлялись в шкафу сами собой, был еще одним кирпичиком в стене их молчания.
Она набрала номер подруги.
— Инна, привет.
— Привет, Лар. Что, опять настроение «хочется в Пориж»? — голос Инны, бодрый и насмешливый, всегда действовал как глоток шампанского.
— Хуже. Юбилей у свёкра. Чувствую себя как перед походом к дантисту без анестезии.
— О, сочувствую. Этот твой Олег Петрович — тот еще фрукт. Помню, как он на вашей серебряной свадьбе тост сказал: «Ну, чтоб еще двадцать пять лет друг друга потерпели». Гений такта.
— Сегодня Сергей опять… Сказал, что мой подарок — ерунда. Что я в его отце ничего не понимаю. Иногда мне кажется, я вообще ни в ком ничего не понимаю, и в себе в первую очередь. Сколько лет я себе вру, Ин?
— Ларис, — голос Инны стал серьезным. — Ты — финансовый директор, который держит на плаву махину с тремя дочерними компаниями. Ты одна вырастила и выучила дочь, пока твой гений лежал на диване и рассуждал о судьбах мира. Ты объездила пол-Европы, говоришь на двух языках. А позволяешь этому домашнему тирану и его папаше вытирать о себя ноги. Ты стоишь больше, чем они оба вместе взятые, просто забыла об этом. Надень сегодня то самое платье, бордовое. И голову выше. Ты идешь не на Голгофу, а на цирковое представление. Просто наблюдай.
Разговор с Инной немного привел ее в чувство. Она пошла в спальню и достала из шкафа то самое платье — элегантное, из плотного шелка, цвета дорогого вина. Оно сидело на ней идеально. Она посмотрела на свое отражение. Женщина сорока восьми лет. Усталые, но умные глаза. Сеточка морщин в уголках. На полке стояла фотография из Лиссабона, сделанная три года назад. Она там смеялась, стоя на фоне океана, и ветер трепал ее волосы. Она была там одна. И была счастлива. Когда она вернулась, Сергей спросил только, сколько она потратила.
***
До дачи Олега Петровича под Сестрорецком ехали в уже привычном тягостном молчании. Дождь перестал, но небо оставалось низким и свинцовым. Финский залив справа от дороги казался стальным и холодным. Сергей вел машину нервно, то и дело обгоняя и подрезая.
— Опять пробка на въезде будет, — пробурчал он. — Не могли в городе отметить, в ресторане. Вечно эта показуха с дачей.
«Ты же любишь эту показуху», — подумала Лариса, но вслух ничего не сказала. Он любил, когда отец хвалил его шашлык, когда соседи по даче заходили «на огонек», а он, Сергей, сидел во главе стола рядом с отцом — наследный принц при стареющем короле.
Дача встретила их суетой. На участке уже дымился мангал, пахло мясом и сырым деревом. Олег Петрович, грузный, краснолицый, с громким голосом отставного военного, вышел на крыльцо.
— А, явились! Серега, сын, иди сюда! — он сграбастал Сергея в объятия, хлопнул по спине. — А, и Лариса тут. Ну, заходи, не на улице же стоять.
Он едва кивнул ей, тут же утаскивая сына к мангалу, чтобы дать ценные указания по поводу мяса. Лариса вошла в дом. В гостиной уже собрались гости: родственники, старые друзья Олега Петровича, соседи. Все шумели, смеялись, атмосфера была пропитана запахами еды и спиртного. Лариса почувствовала себя чужой, прозрачной. Она молча поставила пакет с подарком на стол, заваленный другими коробками и букетами, и помогла свояченице накрыть на стол.
За столом ее посадили на самый край, рядом с какой-то дальней родственницей, которая тут же принялась рассказывать о своих болячках. Лариса вежливо кивала, механически подкладывала себе салат и чувствовала, как с каждой минутой внутри нарастает холод. Сергей сидел в центре, рядом с отцом. Он оживился, громко смеялся, рассказывал анекдоты, подливал гостям водку. Он был душой компании. Совсем не тот молчаливый, угрюмый человек, с которым она жила. Этот контраст был настолько разительным, что у Ларисы закружилась голова.
Начались тосты. Говорили долго, витиевато, вспоминали службу Олега Петровича, его достижения, его «крепкий характер» и «мужской стержень». Наконец, именинник, уже прилично разгоряченный водкой, поднялся сам.
— Друзья! Спасибо вам всем! — его голос гремел, перекрывая гул. — Я смотрю на вас и думаю: жизнь удалась! У меня есть вы, есть этот дом, есть… сын! — он положил тяжелую руку на плечо Сергея. — Моя гордость! Настоящий мужик! Всю семью на себе тащит. Не то что некоторые, которые только и умеют, что на шее сидеть и красивые платья покупать.
Он обвел взглядом стол, и его мутные глаза остановились на Ларисе. Она сидела в своем бордовом платье, прямая, как струна. Пауза затянулась. Все взгляды обратились к ней.
— Вот мой Серега — он кормилец! Он зарабатывает! А что она? — Олег Петрович махнул в ее сторону рукой с уничижительным жестом. — Она же ничего не стоит без него. Просто ноль. Сидит в своей конторе, копейки считает. Массажистка какая-нибудь и то больше пользы приносит.
В комнате повисла оглушительная тишина. Было слышно, как потрескивают дрова в камине и как за окном капает с крыши. Сергей сидел белый как полотно, вжав голову в плечи. Он не сказал ни слова в ее защиту. Он даже не посмотрел на нее.
В этот момент Лариса почувствовала, как внутри нее что-то оборвалось. Не с треском, а с тихим, глухим щелчком, как лопается перетянутая струна. Вся боль, все унижения, все годы молчания и самообмана сконденсировались в одну точку абсолютной, ледяной ясности. Она вспомнила слова Инны: «Просто наблюдай». Она наблюдала. И увидела все.
Она медленно поставила вилку на тарелку. Звук показался оглушительно громким. Она подняла глаза и посмотрела прямо на свёкра. Ее голос был спокоен, почти бесцветен, но в этой тишине он прозвучал, как удар хлыста.
— Олег Петрович, вы, пожалуй, правы. Я действительно считаю копейки. Это моя работа.
Она сделала паузу, обводя взглядом застывшие лица гостей.
— Например, за прошлый финансовый год я насчитала… — она чуть склонила голову набок, словно что-то припоминая, — семнадцать миллионов четыреста восемьдесят тысяч рублей. Это мой официальный, задекларированный годовой доход. С которого, кстати, уплачены все налоги.
Тишина стала еще более плотной, почти осязаемой. Кто-то ахнул. Дальняя родственница рядом с ней открыла рот и так и застыла. Олег Петрович замер с поднятой рюмкой, его лицо начало медленно наливаться багровым цветом.
Лариса повернула голову к мужу.
— А «кормилец» Сергей, который «тащит всю семью», уже полгода как не работает. Его уволили за систематические прогулы, о чем он вам, видимо, забыл рассказать. Те деньги, на которые он покупает себе новый одеколон и ездит на заправку, — это часть моей зарплаты. Я перевожу ему на карту сто пятьдесят тысяч каждый месяц. На «карманные расходы». Чтобы он мог поддерживать иллюзию, что он «кормилец».
Она говорила все так же тихо и ровно, без тени истерики. Это был не скандал. Это была констатация факта. Финансовый отчет, окончательный и бесповоротный.
Она встала. Расправила складки на своем бордовом платье.
— Спасибо за гостеприимство, Олег Петрович. С юбилеем вас. Подарок на столе, тот, что в серой бумаге. Боюсь, он покажется вам слишком интеллигентной заморочкой. Простите, коньяк купить не догадалась.
Она развернулась и пошла к выходу. Никто не попытался ее остановить. Она слышала за спиной гробовое молчание, а потом — сдавленный женский всхлип и яростный шепот Сергея: «Мать, ну ты видела? Видела?!».
Она вышла на крыльцо и глубоко вдохнула влажный, прохладный воздух. Он пах мокрой землей, соснами и свободой. Она не стала вызывать такси. Она пошла пешком по дороге в сторону шоссе.
***
Она шла, не разбирая дороги. Мелкие камушки шуршали под каблуками. Свинцовое небо над головой больше не давило, оно казалось куполом огромного, пустого храма. Она не плакала. Внутри была странная, звенящая пустота, похожая на облегчение. Все маски были сброшены. Все иллюзии развеяны. Двадцать пять лет брака закончились здесь, на этой грязной дачной дороге, под хмурым небом Ленинградской области.
Она думала о своей дочери Ксении, которая училась в Москве и редко приезжала. Ксения любила отца, но в последний ее приезд Лариса заметила в ее взгляде новую, взрослую печаль. Однажды вечером, когда Сергей в очередной раз нахамил Ларисе из-за какой-то мелочи, Ксения тихо сказала ей на кухне: «Мам, а ты его любишь? Мне кажется, любовь — это когда человеку рядом с тобой хорошо. А папе хорошо только с самим собой. А тебе с ним… плохо». Это был тот самый диалог-прозрение, который она тогда не захотела услышать до конца.
Она дошла до шоссе и поймала машину. Всю дорогу до города она смотрела в окно. Проносились мимо леса, поля, унылые пригородные постройки. А потом показались огни Петербурга. Город, который она любила всей душой, который был свидетелем ее любви, ее надежд и ее долгого, мучительного угасания. Сегодня он встречал ее как-то по-новому.
Вернувшись в свою пустую квартиру на Петроградской стороне, она не включила свет. Постояла в тишине прихожей. Квартира казалась чужой, наполненной призраками прошлого. Она прошла в спальню и открыла шкаф. На одной стороне висели его костюмы и рубашки. На другой — ее платья. Она достала большой чемодан, который стоял на антресолях со времен ее последней поездки в Прагу.
Она открыла его на полу и начала методично, без суеты, складывать свои вещи. То самое бордовое платье. Джинсы. Несколько свитеров. Книгу, которую читала. Косметичку. Фотографию из Лиссабона. Она не брала ничего лишнего. Только то, что было действительно ее.
Когда чемодан был собран, она села на диван в гостиной. На столе лежала карта мира. Она провела пальцем по изгибам континентов. Италия, которую ей обещал Сергей. Чили, куда она мечтала поехать, чтобы увидеть пустыню Атакама. Новая Зеландия с ее неземными пейзажами. Весь мир, который она откладывала на потом.
Потом наступило.
Она открыла ноутбук. Привычные рабочие таблицы, отчеты, акты. Она свернула их все. Открыла браузер. В поисковой строке палец сам набрал: «Билеты Санкт-Петербург — Рим».
На экране появились даты, рейсы, цены. Она смотрела на них, и впервые за долгие месяцы на ее лице появилась улыбка. Невеселая, немного горькая, но настоящая. Это не был сказочный хэппи-энд. Впереди была сложная процедура развода, раздел имущества, объяснения с дочерью. Впереди была неизвестность. Но страха не было.
За окном окончательно стемнело. Низкое петербургское небо отражалось в темной воде Малой Невки. Но теперь в этой серости Лариса видела не тоску, а спокойствие. Не безысходность, а чистоту холста, на котором можно было начать рисовать новую картину. Свою. Где ценность измеряется не коньяком и не зарплатой мужа, а собственным достоинством и правом на счастье. Даже если это счастье — просто билет в один конец и чемодан, в котором уместилась вся прошлая жизнь.