– Твой сын наркоман и ворует деньги из дома! – голос невестки, Юлии, срывался в телефоне на визг, пробиваясь сквозь вой ветра за окном. – Он последнее унес, понимаешь? Последнее!
Татьяна, сорока восьмилетняя вдова, библиотекарь областной научной библиотеки имени Фёдорова, стояла посреди своей залитой дневным светом гостиной. Ветер, налетевший на Кемерово с казахских степей, трепал старые тополя во дворе, гнул их до земли, будто хотел вырвать с корнем. Он завывал в щелях старой рамы, и этот звук смешивался с истерикой Юлии в трубке.
– Юля, успокойся, – произнесла Татьяна ровно, инстинктивно понижая голос, как делала всегда, когда кто-то рядом терял контроль. – Что случилось? Какие деньги?
– Какие! Мои! Те, что я на Виталика откладывала, на репетитора! Он нашел заначку и все забрал! Я пришла, а его нет, и денег нет! Он наркоман, Татьяна Петровна, я тебе говорю! Я видела его глаза! Пустые, злые!
Татьяна молчала, глядя, как по подоконнику катится серый комочек тополиного пуха, смешанного с угольной пылью – вечный спутник кемеровского лета. Слова Юлии были острыми, как осколки стекла, но что-то в них было фальшивым. Не истерика, нет, истерика была настоящей, отчаянной. Фальшь была в причине.
Игорь. Ее сын. Наркоман?
Она знала своего сына. Вспыльчивый, да. В последнее время – замкнутый, обидчивый, колючий. Но наркоман? Человек, который панически боялся уколов с детства? Который, разбив коленку, предпочитал терпеть, чем дать обработать рану йодом? Нет. Это было не про него.
– Я сейчас приеду, – сказала она так же спокойно. – Ничего не трогай. Сиди дома.
Она нажала отбой, и в квартире стало оглушительно тихо, только ветер продолжал свою монотонную, тоскливую песню. Татьяна подошла к окну. Внизу, на парковке, ветер раскачивал машины, срывал с рекламных щитов обрывки бумаги. Она смотрела на это буйство стихии, и в памяти, против ее воли, начали всплывать картины. Недавние, годичной давности, двухгодичной… Словно старая кинопленка, которую ее отдел как раз пытался оцифровать, заскрипела и поехала, показывая кадр за кадром, как все к этому шло.
***
Два года назад все было иначе. Лето было таким же, может, чуть менее ветреным. Они сидели на веранде их маленькой дачи под Кемерово, пили чай с чабрецом. Игорь, ее тридцатилетний сын, широкоплечий, похожий на покойного мужа, смеялся, рассказывая что-то смешное с работы. Он тогда работал инженером на «Азоте», был на хорошем счету. Рядом сидела Юля, тогда еще смешливая и легкая, и с обожанием смотрела на мужа. А между ними крутился тринадцатилетний Виталик, их сын, долговязый, умный не по годам подросток, который пытался вставить в разговор взрослых свои замечания о новой компьютерной игре.
Тогда Татьяна чувствовала покой. Глубокий, заслуженный покой. Муж умер десять лет назад, она вырастила сына одна. Вырастила хорошим, порядочным человеком. Он женился, у него прекрасная семья. Она, Татьяна, нашла себя в работе, которую любила до дрожи – не просто в выдаче книг, а в архивном отделе, где она с коллегами спасала от забвения старые областные газеты, фотографии, документы. Она занималась теннисом, три раза в неделю выходя на корт и с упоением отбивая мяч. Сильный, точный удар – это было ее. Он очищал голову лучше любой медитации. Жизнь была налажена. Стабильна. Предсказуема.
Первый тревожный звонок прозвенел где-то через полгода после того дачного вечера. Игорь потерял работу. Сокращение. Он воспринял это тяжело, как личное оскорбление. Несколько недель ходил чернее тучи, а потом вдруг начал говорить странные вещи.
– Да все они там… – бросил он как-то за ужином у Татьяны дома. – Бабское царство в отделе кадров. Решают, кого оставить, кого убрать. Мужик для них – пустое место, если не начальник.
– Игорь, ну что ты такое говоришь? – мягко возразила Юля. – Там же комиссия была, производственная необходимость…
– Что ты понимаешь! – отрезал он резче, чем обычно. – Тебе бы только ноготочки свои пилить да сериалы смотреть. Женщина не может понять, что такое для мужчины потерять свое дело.
Татьяна тогда напряглась. Эта фраза, «что ты понимаешь», брошенная жене, которая работала в две смены администратором в клинике, чтобы закрыть ипотеку, пока он искал новое место, прозвучала уродливо. Юля обиженно поджала губы, но промолчала. А Татьяна списала это на стресс. Мужчине тяжело, надо понять.
Новую работу он нашел не сразу. Сидел дома, все больше времени проводя в интернете. Сначала искал вакансии, а потом, кажется, нашел что-то другое. Он стал говорить чеканными, чужими фразами. «Женская природа такова, что…», «Мужчина по своей сути – добытчик и защитник, а ему не дают…», «Современный мир матриархален и враждебен мужчине…».
Однажды Татьяна зашла к ним без предупреждения, привезла Виталику книги по школьной программе. Дверь была не заперта. Из комнаты доносился злой, срывающийся голос Игоря.
– Я тебе сказал, я решаю, куда мы поедем в отпуск! Я глава семьи!
– Игорь, какой отпуск? – устало отвечала Юля. – У нас кредит не закрыт. Ты уже три месяца не работаешь. Деньги не с неба падают. Я одна пашу!
– Вот! Вот оно! Ты меня попрекаешь! Вытянула все соки, а теперь попрекаешь! Потому что я тебе позволил на шею сесть! Настоящий мужик бы давно по столу кулаком стукнул, и ты бы знала свое место!
Татьяна замерла в прихожей, сердце ухнуло куда-то вниз. Это был не ее сын. Это говорил какой-то другой, злобный, чужой человек, начитавшийся бредовых идей. Она тихонько поставила сумку с книгами у двери и ушла, не решившись войти. Вечером она позвонила сыну.
– Игорь, что происходит? Я была у вас, слышала ваш разговор.
– А, подслушивала? – ядовито отозвался он. – Все вы одинаковые. Контроль, контроль, тотальный контроль. Мать, жена… Не даете мужчине дышать.
– Перестань говорить лозунгами, – жестко сказала Татьяна. – Ты обидел Юлю. Она тянет на себе всю семью, пока ты…
– Пока я что? – взвился он. – Пока я пытаюсь разобраться, как жить в этом мире, где из мужиков делают тряпок? Спасибо, мама, за воспитание. Вырастила очередного «аленя».
Татьяна тогда повесила трубку, чувствуя, как холодеют руки. «Алень». Она не знала, что это значит, но интонация была предельно оскорбительной. Она полезла в интернет. И ужаснулась. «Мужское движение», паблики про «истинную мужественность», статьи о «коварной женской натуре», женоненавистнические теории, приправленные псевдопсихологией. Ее сын, ее умный, образованный сын, провалился в эту грязную, зловонную яму.
Она пыталась говорить с ним. Приводила логические доводы, взывала к его разуму, к его любви к жене и сыну. Но натыкалась на стену из заученных цитат и агрессии. Он смотрел на нее, свою мать, которая одна подняла его, дала образование, вложила всю душу, и видел в ней не родного человека, а «типичную РСП» (разведенку с прицепом, как она потом выяснила), которая «сломала ему жизнь неправильным воспитанием».
Юля худела, темнела лицом. Ее веселый смех исчез. Она все чаще звонила Татьяне и плакала в трубку.
– Он говорит, я должна уволиться. Сидеть дома и «вдохновлять» его. На что вдохновлять? На лежание на диване? Он перестал искать работу, Татьяна Петровна. Говорит, это все бессмысленно, пока он «не восстановит свой мужской стержень». Он требует от меня полного отчета за каждую копейку, при этом сам может взять деньги и куда-то спустить. Говорит, на «саморазвитие».
Прошлой зимой случился особенно уродливый эпизод. Виталик, уже пятнадцатилетний, попросил денег на новый телефон. Старый совсем развалился. Юля пообещала, что даст с зарплаты. Услышав это, Игорь взорвался.
– Ты будешь потакать его хотелкам? Он должен сам заработать! Мужчина должен с юности понимать цену деньгам!
– Как он заработает, в девятом классе? – опешила Юля. – Ему учиться надо!
– Я в его годы вагоны разгружал! – патетически воскликнул Игорь, который в его годы максимум помогал бабушке на даче полоть грядки.
– Ты это серьезно? – вмешался Виталик, до этого молча наблюдавший за сценой. Он смотрел на отца с холодным презрением. – Пап, ты сам хоть копейку за последние полгода заработал? Или только из мамкиной зарплаты на свои «мужские тренинги» берешь? Перечитал МД-шных пабликов и возомнил себя альфа-самцом?
Удар был точным. Игорь побагровел и замахнулся на сына. Юля с криком бросилась между ними. Татьяна, которая в тот вечер была у них в гостях, схватила сына за руку.
– Ты с ума сошел? На ребенка руку поднимать?
– Не лезь! – рявкнул он, вырываясь. – Это мое воспитание! Я из него мужика сделаю, а не то, что ты из меня!
В тот вечер Татьяна забрала Виталика к себе. Внук, обычно сдержанный и ироничный, в ее квартире разрыдался.
– Ба, он совсем поехал, – говорил он, утирая слезы кулаком. – Он как будто в секте. Он с какими-то людьми в интернете общается, они ему мозги промыли. Он маму тиранит, говорит, она его не уважает, не ценит. Она приходит с двух работ, падает, а он ей – «почему ужин не готов, женщина?». Это же кошмар.
– Он не пьет? Ничего не употребляет? – осторожно спросила Татьяна, и сердце ее сжалось от собственного вопроса.
– Нет, что ты! – Виталик посмотрел на нее удивленно. – Он в этом плане… правильный до тошноты. Не пьет, не курит. Только эту дрянь в интернете читает. И деньги куда-то сливает. Наверное, этим гуру своим платит.
Это было полгода назад. С тех пор стало только хуже. Игорь устроился на какую-то временную работу охранником, но денег в семью почти не приносил, заявляя, что «копит на открытие своего дела». Какого – не уточнял. Юля крутилась как белка в колесе. Татьяна помогала, чем могла: покупала продукты, оплачивала Виталику репетиторов, забирала его к себе на выходные. Она ходила на работу, в свою тихую заводь старых бумаг и оцифрованных воспоминаний. Ее проект по созданию электронной базы «Кузбасса» за сто лет близился к завершению. Эта работа, требующая скрупулезности, внимания и логики, держала ее на плаву.
И еще был теннис. Корт в парке «Лесная республика». Упругий зеленый настил. Запах резины и нагретой на солнце травы. Она приходила туда, переодевалась и выходила с ракеткой, как на ринг. Ее партнер, Виталий Сергеевич, седой профессор из политеха, уважал ее за «мужской» стиль игры. Мощная подача. Резкие удары под заднюю линию. Никаких «женских» свечек и укороченных. Здесь, на корте, она выбивала из себя всю боль, всю беспомощность, всю ярость на то, как рушится жизнь ее сына. Каждый удар по тугому желтому мячу был ответом на очередную глупость Игоря. Каждый выигранный гейм – маленькой победой над хаосом.
«Твой сын наркоман и ворует деньги из дома!»
Эта фраза все еще звенела в ушах. Татьяна стояла у окна, и пелена спала с ее глаз. Она вдруг поняла все с предельной ясностью. Это был акт отчаяния. Юля не верила в то, что говорила. Она просто больше не могла. Она дошла до последней черты и использовала самое страшное оружие, которое смогла придумать, – ложь, бьющую по самому больному месту матери. Она хотела не столько очернить Игоря, сколько докричаться до Татьяны, заставить ее вмешаться не как советчица, а как сила. Как последняя инстанция. Возможно, она надеялась, что Татьяна, испугавшись за сына, примет радикальные меры. А может, это был просто взрыв, иррациональный и разрушительный, как сегодняшний ветер.
Татьяна взяла с кресла легкую ветровку. Надела кроссовки. Выходя из квартиры, она мельком взглянула на теннисную ракетку, стоящую в чехле у двери. «Время для решающего сета», – подумала она с холодной решимостью.
***
В квартире сына пахло валерьянкой и отчаянием. Юля сидела на кухне, маленькая, сжавшаяся, и смотрела в одну точку. Ее лицо было опухшим от слез. Виталик стоял у окна, скрестив руки на груди, и хмуро смотрел на улицу.
– Где он? – спросила Татьяна, входя.
– Ушел, – беззвучно шевельнула губами Юля. – Как я тебе позвонила, он вернулся, швырнул мне деньги в лицо и ушел. Сказал, что мы его предали.
На столе лежала пачка пятитысячных купюр.
– То есть, он их не украл? – тихо уточнила Татьяна.
Юля вскинула на нее глаза, полные стыда и вызова одновременно.
– Нет. Он их взял. Сказал, что это его доля, он хотел вложить в «проект». А я… я не знала, что делать. Я так устала, Татьяна Петровна. Я больше не могу.
– Я знаю, – сказала Татьяна. Она подошла и села рядом, положив руку на плечо невестке. Худенькое плечо вздрогнуло. – Я все знаю, Юленька.
– Что вы знаете? – прошептала та.
– Про паблики. Про «мужской стержень». Про «аленей» и «РСП». Про все это.
Юля зарыдала, уже не истерично, а горько, безнадежно, как плачут над чем-то безвозвратно ушедшим. Виталик подошел и неуклюже обнял мать за плечи.
– Ба, – сказал он, глядя на Татьяну поверх головы матери. – Что теперь будет?
Татьяна посмотрела на внука. На его серьезное, взрослое лицо. На его глаза, в которых не было детской растерянности, а была усталая решимость. И ее собственная решимость окрепла. Оптимизм, который всегда жил в ней, был не верой в то, что все само собой наладится, а верой в собственные силы, в способность принимать правильные решения, даже если они болезненны.
– А теперь, Виталик, – сказала она, вставая, – мы будем играть по моим правилам.
Она достала телефон. Нашла номер Игоря.
– Мам? – его голос в трубке был напряженным и злым. – Тебе уже наябедничали? Эта истеричка…
– Игорь, замолчи и слушай меня, – прервала его Татьяна. Ее голос был спокоен, но в нем звучал металл, который редко кто в ней слышал. Так она говорила, когда отбивала решающий мяч в тай-брейке. – У тебя есть два пути. Первый: ты сейчас же идешь к психотерапевту. К нормальному, клиническому специалисту, которого найду я. Ты проходишь курс лечения от этой интернет-зависимости и той идеологической отравы, которую ты в себя впитал. Ты просишь прощения у своей жены и сына. Ты находишь нормальную работу и начинаешь вести себя как взрослый мужчина, а не как обиженный подросток.
В трубке на секунду повисла тишина.
– А второй? – процедил он с издевкой.
– А второй путь такой, – так же ровно продолжала Татьяна. – Ты остаешься со своими «гуру» и «мужскими стержнями». Но без семьи. Я помогу Юле подать на развод и на алименты. Я найму лучшего адвоката в Кемерово. Квартира, в которой вы живете, – дарственная от меня, и я найду способ доказать в суде, что ты представляешь моральную угрозу для своего сына. Виталик будет жить либо с матерью, либо у меня. Ты его больше не увидишь, пока не придешь в себя. Ты понял меня, Владимир Александрович?
Она впервые назвала его по имени-отчеству, как чужого, как называла на работе зарвавшихся чиновников. Это был удар под дых.
– Ты… ты мне угрожаешь? Собственному сыну? – в его голосе смешались ярость и растерянность. – Ты на ее стороне? На стороне бабы, которая…
– Я на стороне здравого смысла, – отрезала Татьяна. – Я на стороне своего внука, которому ты калечишь психику. Я на стороне женщины, которую ты, мой сын, довел до отчаяния и лжи. Ложь Юли – это твой диагноз, Игорь. Это симптом твоей болезни. У тебя есть сутки на размышление. Завтра в это же время я жду твоего звонка с решением.
Она нажала отбой, не дожидаясь ответа.
На кухне стояла тишина. Юля смотрела на нее огромными, полными слез и надежды глазами. Виталик – с откровенным восхищением.
– Сильно, ба, – выдохнул он. – Прям как подача у Федерера.
Татьяна впервые за этот день позволила себе слабую улыбку.
– Учись, внук. Главное – не сила удара, а точность. И не бояться играть на чужой половине поля.
Она подошла к окну. Ветер все так же бушевал, но теперь его вой не казался ей тоскливым. Он казался очищающим. Он срывал старую листву, уносил прочь пыль и мусор, готовил город к чему-то новому.
Она не знала, что выберет Игорь. Возможно, он упрется, выберет свою виртуальную «стаю» и исчезнет из их жизни. Это будет больно. Но это будет его выбор. А ее выбор, выбор Татьяны, был сделан. Она защитит свою семью. Ту, что осталась. Ту, что можно было спасти.
Она посмотрела на Юлю, которая медленно приходила в себя, на Виталика, который уже с надеждой смотрел в будущее. И ее сердце наполнилось не тревогой, а странным, деятельным спокойствием. Оптимизмом сильного игрока, который знает, что впереди еще много партий, и он готов к каждой из них.
– Ну что, – сказала она, обводя взглядом маленькую кухню. – Давайте-ка выпьем чаю. И подумаем, к какому репетитору по математике мы запишем этого молодого человека. Впереди одиннадцатый класс. Игра начинается.