Прошел почти месяц с похорон мамы. Работа занимала все мысли Галины. Инна права – педагогика и музыка отвлекали. Подруга теперь взяла на себя заботу мамы – ругала ее за то, что работает много.
В общем, жизнь, шла своим чередом: в будни – работа, в воскресенье – к маме на кладбище, утром и вечерами – ученики по расписанию.
Галя посетила нотариуса, подала заявление о принятии наследства. Периодически звонила тете Вале и тете Соне, как самым близким людям, и эти звонки радовали и веселили.
В последний раз Софья рассмешила до слез, жалуясь на Агнию Карловну. Та начала ходить в какой-то хор в местный клуб на спевки. И теперь то и дело требовала новые наряды. И Галя уже присматривала что-нибудь в подарок модной старушке – современное и подходящее.
О тётке Галя старалась не вспоминать. Но разве это возможно?
Забывала о ней в работе, в общении с учениками, в поездках на осенние конкурсы и в подготовке к концертам, но ... Стоило остаться одной или поехать к маме на могилку, и опять эти вопросы глумились над ней. Так или не так? Почему мама не сказала, если это правда? А правда ли это?
И не получалось стряхнуть с себя тревоги и беспокойства, как деревья стряхивают сухую листву.
Не по-лу-ча-лось.
Она перебирала воспоминания, разговоры с мамой, но зацепиться за что-то было ей трудно. Вспомнила какой-то стих о неродной дочери, который прочла маме, когда училась классе в пятом, вспомнила тревожный мамин взгляд, и это лишь придало волнения.
Галина возвращалась с работы поздно. Осень уже оставляла свою мягкость, переходя к колючей, темной, дождливой поре. Галя вошла во двор, думая о своем – продолжала в голове урок с талантливой ученицей, обдумывала над чем нужно работать ещё. Девочка одаренная, но сцена влияла на нее плохо: отличное исполнение на уроках, и ошибки – на сцене. Откуда у нее этот страх, если по характеру девочка ничуть не робкого десятка? Педагог должен быть ещё и психологом.
Она и не заметила, как от автомобиля к ней навстречу начала двигаться внушительного размера дама постбальзаковского возраста, одетая в широкий шуршащий плащ.
Галя начала обходить ее, как обходила попадающиеся на пути лужи.
– Я такая незаметная? – вдруг услышала Галина и вздрогнула от звука этого голоса.
– Здравствуйте!
– Здравствуй, здравствуй, милочка. Долго гуляешь.
– Я не гуляла, я – с работы, – и почему она оправдывалась?
– И что это за работа такая?
– Я – преподаватель музыки.
– Музыки? Господи! Да что ты понимаешь в музыке?
Галина понимала, что приехала тетка не о музыке поговорить, поэтому спросила прямо:
– Вы ко мне по какому-то вопросу?
– Ух ты. Как заговорила! Прям, из грязи – в князи. К ней по какому-то вопросу... Ты больно-то из себя тут не гни, дворняжка. Вопрос у нас с тобой один – квартирный.
– А в чем собственно...
– Ты думаешь, я отступлюсь? Думаешь, заявления разные писать стану, чтоб, типа, по закону? Ошибаешься, – она достала сигарету, зажигалку, прикурила.
– Я не понимаю Вас, – произнесла Галина боязливо.
Виктория доминировала. Рядом с ней Галина отчего-то робела. Каждый раз, когда рядом с ней находилась эта женщина, Галя, в общем-то, уверенная в себе девушка, терялась, у нее трепетало сердце и путались мысли.
– Да все ты понимаешь, – Виктория затянулась, выпустила дым, говорила и смотрела куда-то в кусты у подъезда, – Значит так. Как только квартиру на себя оформишь, мне ее продашь. Денег не дам. Не заслужила. Моя квартира, моих родителей, а ты в ней совершенно случайно. Домик у тебя есть, и неплохой домик. Не на улицу гоню бедную сироту, не пропадешь.
– А если – нет. Я все знаю, я...
– Да засунь себе свои знания в.... Сказала ж – моя квартира! Тебя подобрали где-то, вот туда и отправляйся. Хочешь, мамку свою алкоголичку поищи. Вдруг жива, с нее и спрашивай, – слова вылетали, резали, – А это квартира моего рода. Мой отец ее получил, и ты тут вообще не при чем, – она опять затянулась, – И учти, не согласишься – есть кому головенку тебе открутить, и тогда уж... пеняй на себя. Мне предложили проблему с тобой решить быстро, но я ж добрая. Я как лучше хочу, жизнь тебе дарю, можно сказать. А после тебя я – единственная наследница. Так что ...
Гале показалось, что осенняя тьма сгустилась, сдавила грудь, она задыхалась, захлебывалась этой тьмой. Опять – крыльцо, разодранный кукольный домик, любимая кукла, разорванная собакой. Она шагнула к подъезду, а вслед услышала:
– А жаловаться начнёшь куда, придется худо. Так что – подумай.
И Галя вернулась. Голос вдруг стал твердым, даже грубым и хриплым. Она подняла подбородок, смотрела на тетку, сузив глаза.
– Я тебя не боюсь, тетушка! Ты тут никто. Так, просто мимо проходила. А мой род – это мой род. И я его никому не уступлю!
– Да пошла ты... Берегись, стерва!
Галина не помнила, как пришла домой.
Боль и страх нарастали, как снежный ком. Сначала показалось – глупости всё это. Галина думала, что забудет слова тетки, вычеркнет и ничуть не испугается.
Но к ночи стало вовсе невыносимо. Она всё думала и думала о тётке и о ее угрозе. И такая боль разливалась в сердце!
Отчего? От страха или от предательства.
Страшно было подумать, как тяжело было близким – бабушке, дедушке, маме. Ведь они любили ее. Вот такую – любили. А она ... она ... Она что, совсем не любила их? Как можно в нормальной семье вырасти таким монстром?
Галина пыталась встать на ее место. Чего говорить – обидно. Она уверена, вернее, знает, что Галя не родная. По сути, чужой для нее человек, и вот... Когда все близкие умерли, ей, дочери, – ничего, а чужой девчонке – всё.
И не анализирует она, нет. Совсем не думает о том, что родители поделились с ней сполна. Это не важно для нее. Важнее сегодняшняя данность – чужому – всё, а ей –ничего.
Галина не могла лежать, не могла сидеть, она ходила по квартире, размышляла. И чего греха таить – ей было страшно. Что стоит навести каких-нибудь бандитов на нее – на хрупкую беззащитную девушку, возвращающуюся домой темными осенними вечерами.
И каков выход? Заявление в полицию? Газовый баллончик? Смена режима работы? Но... Это не решит проблему надолго.
И колесом пошли мысли и решения: отдать ей эту квартиру, да и всё... И нет проблемы, нет страха и боли. Пусть живёт. Но как же работа? Из Борисовки не наездишься... Да и... У них с мамой были времена, когда денег совсем не хватало, даже собирались пускать квартирантов. Почему она должна отдавать квартиру? Ну, почему?!
Потому что удочеренная? Но, даже если это все же так ... Ее взяли, значит – она стала дочерью. Дочерью не только юридически, о законности, в общем-то, Виктория и не вспоминает, а дочерью по всем общедоступным нормам жизни. Это было решение мамы и отца. И...
Тут Галина вспомнила рассказ Виктории о телефонном звонке. Наверное, не только родителей, всего скорее – это было совместное решение: мамы, папы, дедушки и бабушки. Да, наверняка, совместное...
Господи-и! Слезы полились из глаз, как же любил ее дед! Он был ее защитой всегда. А сейчас...
Позвонить Инне? Рассказать? Поведать о своих страхах? Она, конечно, засуетится. Пришлет мужа, Сашку. Тот примчится, сядет вот тут на диване и будет вопросительно смотреть на нее – чем помочь? Конечно, Инна заговорит о полиции, о мерах...
Стоп! А что ей, собственно, пока бояться? Виктория прекрасно знает, что ранее, чем через полгода, собственность на квартиру она не оформит. Значит, время у нее есть.
Сделать вид, что она согласна отдать квартиру, в принципе, можно. А с другой стороны – что мешает ей расправиться с племянницей побыстрее?
Впрочем, она ж и будет первая подозреваемая. Вон сколько народу на поминках подтвердят, что жалела она о "наличии" племянницы. Эх, не было б ее – все досталось бы тетке сейчас.
Эти мысли роились у Галины в голове, а с ними приходили страх и боль. Страх сидел в темных углах квартиры, вползал в тишину ночи, давил, терзал душу и заставлял жалеть себя.
Она совсем одна, и защитить ее некому. А посоветоваться с кем-то нужно. Ох, как нужно! Иначе бессонные ночи гарантированны.
А утром шел дождь, и болела голова. Но нужно было вставать, привести себя в порядок – к девяти придет ученица, а за ней – вторая.
Ученица Аришка пришла возбуждённая, мокрая, непосредственная и искренняя по-детски. Пришлось даже настраивать ее на работу. И от этой жизнеутверждающей непосредственности вдруг и Гале стало легче. Голова ее прошла, уверенность вернулась, настроение пошло в гору.
И когда проводила вторую ученицу, набрала она номер Софьи. Вот, казалось-бы, хрупкая маленькая смешная женщина. Чем она может помочь? Но Галя ждала именно ее совета. А может и не совета, а просто – поддержки.
И она получила ее. Софья, смешливая поначалу, вдруг стала серьезной, выслушала внимательно, и ответила уверенно, как будто бы приняла поставленную задачу и готова была ее решить.
– Ясно, Галь. Ты не волнуйся, ничего не предпринимай. Живи, как жила. Ничего не будет, уверяю тебя. А мы тут все решим, будем в курсе тебя держать.
– В курсе чего? Тёть Сонь, она ведь велела никого не вмешивать. Помните? – Галя напряглась.
–Помню-помню. Не волнуйся. Все решим. Я позвоню тебе завтра. Хорошо?
– Хорошо, – опустила плечи Галя, плохо понимая, что, собственно, собирается делать Софья.
Но разговор этот все равно снял тяжесть с сердца. Не полностью, но снял. И ей показалось, что теперь не одна она в своей беде.
Она выдохнула и начала собираться в школу искусств – на работу.
Будь, что будет...
***
Пощелкивая ножницами, жужжа машинкой над головой клиентки, Виктория болтала с ней о том о сем. Такова привычка – с клиентами она разговаривала часто. С Люсей – коллегой по делу парикмахерскому и с клиентами.
Она работала в маленькой частной парикмахерской на окраине города. Парикмахерская располагалась на первом этаже старого трёхэтажного дома, с угла, и клиенты ее частенько были уже людьми знакомыми.
Люся, приятельница, несчастная разведённая мать троих детей, была в курсе практически всех жизненных перипетий Виктории. Ей казалось, что Виктория, в противовес ей, здесь случайно. Экстравагантная, уверенная в себе, яркая и модная, она могла быть, скажем, хозяйкой модного салона, но никак не обычным мастером в заурядной парикмахерской.
Даже клиенты шли к Виктории с бОльшим желанием. Но были и такие, кто выбирал Люсю – Виктория была грубовата, резка, могла и обидеть. Да, уж не раз Люся сглаживала конфликты. Но надо сказать, что Виктория благодарна была ей за это. И вообще, как ни странно, они, такие разные, сдружились: тихая серенькая худощавая Людмила и яркая, пышнотелая, бойкая Виктория.
Вот и сейчас Людмила жалела Викторию: это ж надо, семья отвернулась от женщины, а недавно и сестра, последняя близкая родственница ее, скончалась. И все, что принадлежало семье, прошло мимо нее, и досталось удочеренной чужой высокомерной девчонке. Вон как судьба-то повернула...
А для Виктории, так уж сложилось – Люся стала единственным человеком, с которым могла она поговорить по душам. Жила Виктория в частном доме с глухой старухой – матерью бывшего сожителя, бесследно пропавшего где-то на обещанных заработках пять лет назад. Жили плохо, конфликтовали, но в последнее время пообвыкли. Виктория правдами и неправдами отвоевала здесь часть площади, а старуха уж зависела от нее по старости.
Сегодня посетителей было мало. Не мудрено. За окном нудил осенний дождик, он стучал по опавшим листьям, рябил лужи, вызывал желание залезть под теплое одеяло и не вылезать до весны.
– На два часа запись. Не приедут, наверное, – Виктория зевала, пила кофе, положив ноги на второй стул – ноги ее после смены всегда болели.
Людмила красила женщину средних лет, проживающую в этом же доме, отдаленно знакомую.
– Да-а, уж...погодка. Я и сама думала: идти не идти. Вообще ничего не хочется. Потом думаю – пойду. А то вообще усну, – рассуждала женщина, запрокинув голову для покраски.
Но тут, возле парикмахерской остановилась иномарка, из нее выскочил парень, он открыл зонт, потом дверцу, и вывел на серый Божий свет старушку. Старушка сразу разукрасила этот свет яркими красками. На ней был светлый плащ, красная шляпка и шарф, белые сапоги на небольшом каблуке. Двигалась пара по направлению к их парикмахерской.
– Это чё за чудо гороховое? К нам что ли? – нахмурилась Виктория.
И даже первая клиентка повернула к окну голову, нарушив налаженный процесс окраски.
Да, старушка оказалась той самой записанной на два часа клиенткой: завивка, покраска, стрижка. И как только она вошла, вместе с ней вошла и аура какой-то праздничности. Она была разговорчива, весела, всех приветствовала и восхваляла. Провожатый ее вернулся в машину.
Старушка щебетала полудетским милым голоском:
– Бо-оженьки, Бо-оженьки мои! Уютно-то как у вас и тепло-о. А девушки какие красивые! Вот и я хочу быть такой же. Сделаете?
И все заулыбались, расцвели, разговорились, ушла под дождь сонливость.
А старушка тараторила, задавала вопросы и болтала без умолку.
Когда села она к Виктории в кресло, показалось той лицо старушки отдаленно знакомым. Как будто видела она ее где-то раньше.
– А Вы у нас уже были, да?
– Ох, я уж и не помню. Где только я не стриглась за свои-то годы.
– А волос у вас хороший. Вы уверены, что нужна Вам завивка? – Виктория расчёсывала.
Надо сказать, что парикмахером она была совсем неплохим, это дело в ее руках спорилось.
– Ох, не знаю. Думаете, не надо?
– Ну, за раз не желательно. И красить и завивать... Сами понимаете. Предлагаю окраску и стрижку. Ну, а если завивку, то лёгкую совсем.
– Давайте без завивки. У меня у маленькой такие волосы были! Такие волосы! Мама расчёску не могла в них запустить, до того кучерявы и густы. А потом голова выросла, а волос больше не стало. Вот они и рассредоточились.
– Рассредоточились? Ха...
– О Господи, насмешили! – улыбались дамы.
– Да-а... А замуж я вышла очень неудачно. Муж мой очень умный был. Мозгии... За ум я его и полюбила. Ну, как полюбила – по расчету пошла. Думаю, с умом таким далеко пойдет. Он и пошел. До профессоров дошел. Да-а... Башка! А от мозгов, знаете ли, волосы редеют. И у молодого – две волосины в три ряда было, а уж с ростом ума – вообще облысел.
– Так ить в мужчине разве это главное? Я вот в свое время не на то смотрела. А сейчас понимаю: лучше быть с мужчиной у кого порядок меж ушами в голове, в мозгах, а не с тем, у кого – меж ногами ..., – хихикала первая клиентка.
– Так-то оно так, – продолжала старушка, – Да вот дочка его три волосины и унаследовала. Волосенки жиденькие, косёнка тоньше моего мизинца была. Эх, как же расстраивалась я по этому поводу. Ладно хоть у сына, да у внуков все нормально. Гены мои через поколение перескочили. Уж, я так рада была!
– А у моей дочки в бабку волосы...., – начала рассказ Люся.
И пошел разговор о наследственности, и не только в виде внешнем, но и в характерах. Каждый рассказывал свои истории, личные и не очень.
Старушка, хоть и было ей за восемьдесят, пожелала мелирование. Она уже полежала под лампой с прядями обернутыми фольгой, и теперь Виктория смывала краску.
– А у меня мужчина был знакомый, – начала она рассказ, – Ну, уж дед для вас. Две дочки у него: и вот одна – ну, леди совершенство просто, а вторая – черт в юбке. И столько они от нее неприятностей натерпелись, просто сил нет. То одно, то другое. А дядька он был серьезный, депутат, лидер партийный, с органами дружбу водил. А тогда, знаете ли, времена другие были. Ответишь за близких -то. Знает ведь, что от дочери ничего хорошего не жди, вот и нанял за ней он слежку.
Женщины прислушались, история неординарная. Люся уж мела пол, сметая волосы в совок, с клиенткой она закончила, но та не уходила, слушала рассказ старушки.
Виктория закончила мыть голову, включила фен. Пришлось рассказ приостановить.
– Ох! Боженьки мои! Да вы волшебница! Какое тонкое мелирование... Ого-го! Внук не узнает! – смотрела на себя в зеркало старушка, сощурившись, наклонившись к зеркалу.
И опять Виктория поймала себя на мысли, что видела ее где-то раньше. И кажется, что не здесь.
– И что же дальше? – спросила Люся.
– Что дальше? Что дальше? Стрижем! И покороче, пожалуйста, височки..., – начала отвечать старушка.
– Да я об истории. Что дальше-то с этим мужчиной?
Виктория начала щёлкать ножницами, а старушка продолжала.
– Ааа, так что? Во-от, значит, – как будто специально тянула она, – Нанял он, в общем, слежку. Ну, и докладывают ему, что беременная дочь, что на учёт ни на какой не встала, что ездит с каким-то прыщавым длинноволосым дружком-музыкантом и его компанией из города в город. Ну-у, так, значит, так. Они тогда уж устали от нее. Решили даже, что хорошо, что беременная. Может, дитя ее хоть в приключениях остановит. Да вдруг, ужас, докладывают ему – родила! Родила, отказную написала и в роддоме девочку свою бросила.
– Вот стерва! – вырвалось у первой клиентки.
– Да-а..., – протянула старушка, – Ещё какая! А давайте сзади покороче ещё. Прям под мальчика. Это ж модно, да? – потрогала она волосы на затылке.
– И чего дальше? – не терпелось узнать слушателям.
– А чего дальше? Старшая -то дочка ведь бездетная у них была. Знали, что детишек в нее не будет. Вот и забрали девчушку. Много лет никто и не знал, что удочеренная она. Скрыли они. Только вот мы с мужем моим профессором и знали, дружили они.
Ножницы застыли в руках парикмахера на миг, она сдула челку, а потом опять принялась стричь уже медленнее и реже.
– Так вот о наследственности -то. У девочки этой характер точь в точь, как у неродной матери. Скромная, боязливая. А пристрастие к музыке, видать, – в родную. Так и пошла по музыке она.
– А знает уже, кто мать-то ее? Сказали ей?
– Не-ет. Не знает... , – она посмотрела в зеркало, прямо в глаза своего мастера, та тоже смотрела на нее, не моргая, застыла с ножницами.
Тогда старушка крутанулась в кресле, повернулась к ней, и совсем другим голосом, не детским и милым, а низким и спокойным, произнесла:
– Так ведь и мать ее не знает, что это дочь ее. Думает – брошенка несчастная, сестрою удочеренная. Вот так бывает, Виктория!
Никто не удивился, что назвала мастера клиентка по имени – на груди бейджик. А Виктория вдруг узнала старушку.
Да... Узнала...
Коленки вдруг задрожали, она отошла к столу, присела.
– Неуж никто не сказал? – спрашивали женщины.
– Да и не надо. Зачем ей знать о такой-то матери?
– И верно, зачем?
– Вот ведь жизнь...
Женщины рассуждали, а старушка, коей, конечно, была Агния Карловна, и Виктория смотрели друг другу в глаза.
Потом Агния повернулась к зеркалу, поправила свою новую прическу. Люся, видя, что Виктория сидит какая-то уж совсем отрешенная, помогла ей развязать накидку.
Агния встала, опять заговорила мягко и быстро. Она хвалила стрижку, тараторила, что сегодня же отправится искать кавалера
и удивлять подружек.
– Сколько я должна? – спросила она.
Виктория наморщила лоб, но никак не могла сосредоточиться и ответить на этот простой вопрос. За нее посчитала и взяла деньги Люся.
А когда старушка уже вышла на крыльцо, задержалась – ждала внука с зонтом, туда следом выскочила и Виктория, заговорила быстро, озираясь:
– Это ложь! Я – в марте, и никто об этом не мог знать! Не мог! Это вообще в Душанбе случилось. А они в конце лета уже удочерили ее, здесь... Галька тогда и родилась.
От машины к ним шел парень с зонтом. Молодой человек с шевелюрой волос, чуть длинноватым носом с горбинкой, толстыми губами, высоким лбом и выразительным взглядом.
– У кормилицы она была. Материнское молоко и любовь материнскую получила девчонка. И документы у меня есть, доказательства. А ты, Вика, дура! Хоть и хороший парикмахер, – она опять поправила свою новую прическу, взяла под руку внука, аккуратно спустилась по ступеням, обернулась, – Кстати, можешь из моих волос куклу вуду сделать, будет куда злость направить.
Первый раз за последние годы, Виктория не оставила за собой последнее слово. Она оцепенело молчала. Потом зашла в зал, повалилась на руки и разрыдалась.
А Люся всё бегала вокруг, не зная, чем помочь подруге, не понимая причину ее слез.
***
– Галя, мы ждём Вас к нам в воскресенье. Нет-нет. Никакой электрички. Тема приедет за Вами, и обратно тоже отвезёт.
Позвонила тетя Соня. Звонку Галя была рада. Душевное ее состояние оставалось скверным.
Она не удержалась, рассказала о визите тетки Инне, и теперь Инна настаивала на принятии ею мер, звала в полицию писать заявление. Так советовала сделать ее юристка Татьяна. А Галя все откладывала этот визит.
В воскресенье раздался звонок:
– Я уже в городе. Минут через десять буду у Вас. Готовы?
– Ну, Вы ж подниметесь? Я чайник согрела...
– Да не нужно. Дома наедимся и напьемся, мать ждёт и бабуля... А уж если они ждут, значит стол накрыт.
Она открыла дверь и застыла: перед ней стоял тот самый владелец квадроцикла.
– Артем! – кивнув, представился он, – Здравствуйте, – он подхватил ее сумку, – Есть что-то ещё?
– Да вот, – Галя взяла в руки большой фирменный пакет. Она везла подарки. Особо гордилась двумя брючными костюмами для Агнии Карловны. Взяла два одинаковых, но разных размеров – сомневалась, надо примерить, – Я и не знала, что Вы – сын тети Сони.
– А я догадался, что Вы у нас были, по яблокам. Пинк-леди растет исключительно у нас. По крайней мере, мама в этом убеждена.
Мокрая дорога летела под колеса, уже подмораживало, но в машине Артема было тепло и уютно. Мимо летели чахлые поля, обнаженные перелески, большие поселки и маленькие деревушки.
Мимолётный разговор о здешней земле вдруг попал в цель. Артем знал о местных порядках очень много. Он интересно рассказывал о красоте этих мест, о судьбе местных колхозов, о сегодняшнем бизнесе в этих краях. Это была его тема.
Тетя Соня и Агния Карловна, как всегда, смешили. Пришла тетя Валя. Состоялась примерка, выбрали костюм. Агния Карловна была счастлива, уже планировала, куда направится в нем.
– Ей о душе пора думать, а она шляпки меняет, – ворчала дочь.
– Я, наконец-то, живу свое лучшее время: не тяну ярмо хозяйства, не стою у печки, у корыта, не торчу в поле, – тараторила Агния.
– Ой, прям уторчалась она в поле, – ворчала Софья, но по-доброму ворчала, как ворчат на людей, которых любят.
Обе они наперебой рассказывали об Артёме. Оказалось, он тоже пытался создать семью, но попытка оказалась неудачной, быстро разошелся, детей не случилось.
А теперь строил дома на набережной и сдавал их в аренду под базы отдыха. Первый – строил себе, да вдруг получилось удачно сдать. Начал выкупать землю и строиться дальше. И дело пошло.
– Это его рук дело – асфальт на нашей улице. И интернет у нас тоже благодаря ему, – подтверждала тетя Валя.
Артем вздыхал. Но и доставалось ему от бабули, ругала она его за расточительность, за то, что вместо того, чтоб заводить семью, занимается мальчишеством – гоняет на мотоцикле, квадроцикле, гидроцикле и сидит за компьютером, как малое дитя.
Артем поднимал брови, изображая невинность. Видно было, что к ворчанию близких он привык.
А когда перешли они на закрытую веранду, Агния устала, ей бросили подушку и она задремала прямо тут на прохладной веранде. Артем принес плед, закутал ее, прикрыл голову. И Галя подметила, как бережно внук относится к бабуле.
– Галь, в общем, разговор есть. Такой серьезный разговор, – начала Софья.
– Что-то случилось?
– Давно. Случилось -то давно. А вот знала об этом только мама, – она кивнула на спящую Агнию Карловну, – А я всё думаю: как хорошо, что появилась ты у нас чисто случайно. Ведь, если б не пришли вы с Валей, так бы и ушла эта тайна с ней... Маме уж восемьдесят четыре года. И ведь никому не говорила она.
– Что не говорила?
– Я по порядку начну. В общем, когда позвонила ты, сказала о том, что угрожает тебе Виктория, мама тайну эту нам с Темой открыла.
Галина взглянула на Артёма. Она ещё ничего не понимала.
А Софья продолжала рассказ о том, как быстро, через своих друзей, Артем нашел Викторию. Узнали они и где живёт она, и где работает. Как поехала к ней Агния Карловна в парикмахерскую и рассказала то, о чем Виктория не знала.
– Дядя Петя, дед твой, был человеком очень сердечным. Знаешь, видимо, переживал он за Викторию всё равно. Вот и нанял кого-то следить за ней. А она в Душанбе тогда уехала, и там девочку родила. В роддоме отказную написала. Не нужен был ей ребенок. Они сначала уговорить ее хотели, бросились туда, поехали на такую даль. А человека того, который следил за ней, отпустили. Но не нашли ее там. Ее уже и след простыл, сбежала из роддома, даже до выписки. В общем, забрали они девочку, она и не узнала об этом.
Галя слушала и не верила... Что?
Она ночи напролет думала о том, кто и какая ее мать, если она удочерена. Почему она ее оставила? Перебирала варианты... Но такое...такое она и представить не могла.
Женщина, вызывающая сейчас самые негативные эмоции: боль душевную, страх, отторжение и антипатию – ее мать? Ее родная мать?
А Софья продолжала.
– Определили к деревенской женщине-кормилице. Там и Людмилу, маму твою, рядом поселили – комнату сняли. Всем объявили, что ребенка она ждёт. Именно тогда обокрали их, навалились проблемы. Жуликов этих вычисляли, опять Викторию спасали да выгораживали. А Люда была уже с тобой. Как мама твоя, рядом была.
– Значит, она теперь знает?
– Знает, – кивнула Софья.
– Я...я..., – голос Галины дрожал, на глазах блеснули слезы.
Артем принес ей воды.
– Мама твоя – Людмила. Она – настоящая. А Виктория – кукушка, – произнесла вдруг Агния с диванчика, – Ничего не изменилось.
– Она звонила потом. Телефон мой нашла, видно, – продолжила Софья.
– Звонила?
– Да. Как не она. Голос совсем другой. Сказала, чтоб передали тебе, что имеешь ты право жить, где живёшь. Не претендует, потому что – их ты рода, не чужая.
Галина молчала. Надо было ещё осознать сказанное. Артем положил перед ней документы: копия-копирка отказной, копия документов на удочерение. Она перебирала их в руках, а вникнуть не получалось.
– Галь, ты не должна считать ее матерью. Видишь – она отказалась от тебя. Видишь – Людмила тебя взяла. Вот и весь ответ на твои вопросы: к сожалению, мама твоя умерла. И другой у тебя просто-напросто – нет.
Поднялась и Агния.
– И не совершай ошибок своих близких, девочка. Учись на их ошибках. Исключи ее из жизни своей, как она тебя исключила. Просто – забудь. Хоть и не легко это. Сирота ты. А она больше тебя не побеспокоит. Мне так кажется. Совести -то у нее нет и не будет, а вот страх Божий ещё есть – почуяла я.
В дороге Артем молчал, понимал, что нужно ей время обдумать услышанное. А она думала о маме, о тётке. О степени генетического и духовного ее родства.
Мама – вот, кто был роднее всех для нее. И что там говорила Агния? Что пристрастие к музыке у нее от Виктории? Ох, если б знала она, сколько труда и души вложила в нее мама, чтоб стала она тем, кем стала. И как тонко чувствовала мама музыку!
Мы не знаем, что таится в нас. А вот разбудить это потаённое – задача родителей.
И теперь понятно было, почему не рассказала ей мама об удочерении. Боялась за нее. Сестра, причинившая так много боли близким, не внушала доверия. Она пыталась оградить от нее Галю. Спасала.
Но не учла мама, что гены ее – сильные гены. И за себя постоять она вполне сможет. И, если и потерялась она поначалу, то вот теперь была в себе она уверена. Сможет! Она сильная. Она выросла сильной – и вот как раз возможно, что эту силу унаследовала у родной своей матери по крови.
Теперь Галина была уверена – всё будет хорошо.
Артем привез домой ее уже вечером. Они поднялись в квартиру, пили чай. Потом Артем вешал картину, подаренную Галине Софьей, на ней изображена их дача. И Артем, учитывая вечернее время, пытался забивать гвоздь в стену "тихо". Они хихикали, им хорошо было вместе.
И так легко было говорить обо всем. Она рассказала о своем несостоявшемся браке, он – о своем развалившемся.
Он настоял на том, чтоб сыграла она на фортепиано, и она заиграла "Сентиментальный вальс" Чайковского, и звучал он, как посвящение деду, бабушке, маме и отцу, как благодарность им за ее безоблачное и счастливое детство, за насыщенную юность. Как прощание с детскими страхами, как встреча с будущим – ясным и светлым.
Артем уезжал.
– Ну, мы ещё увидимся, Ева. Я позвоню...
– А почему Ева? – она удивлённо подняла брови.
– Ну, яблоко же... Пинк- леди... А я – Адам, вкусил. А матерь моя – змея - искусительница. Это ж она тебе яблоки подсунула. Давно-о меня женить мечтает..., – улыбался он, спускаясь с лестницы.
А потом долго и смешно махал ей рукою за окном и скользил на обледеневшем асфальте.
И Галя почувствовала вдруг всё наперед.
Так и будет в ее жизни ...
Эта квартира, Артём, дедова дача, родные запахи, звуки и, дорогие сердцу, такие близкие люди.
И никакой тетки – генетической матери там, в своем будущем, она не увидела.
***
Друзья, не забудьте делиться ссылкой на начало рассказа , если он понравился.
А я жду подписчиков на канал Рассеянный хореограф)
И читайте другие мои повести: