Часть 1
В небольшом городке Сокол в единственном старом родильном доме – переполох. Всегда миловидная и смешливая Людочка, молодая старательная медсестра отделения новорожденных, плачет.
Всё дело в том, что одна из мамочек, когда принесли ей ребенка кормить второй уж раз, вдруг раскричалась, заявила о том, что ребенок этот не ее – его подменили. Людочка пыталась пациентку успокоить, даже развернула плачущую корчащуюся голодную девочку, демонстрируя бирочки. Но девушка бросилась к каталке, начала хватать других детей, потом выскочила в коридор в истерике, требуя принести ей ее ребенка.
– Так с чего она решила -то? – спрашивал плачущую Людочку подошедший врач неонотолог Аркадий Юрьевич Голованов.
Рядом стояла опытная акушерка Валентина Петровна Дубравина и молодая врач, принимавшая роды, Софья Александровна Короленко.
– Я не знаю, – захлебывалась в рассказе Людочка, – Я всех четверых везла. А девочка плакала, вот и повезла ее первой в двадцать третью. Левашова взяла, а потом как вскочит, на койку ее бросила и давай всех хватать. Там Наталья свою от нее отворачивает, а она как толкнет ее, чуть ребенка не уронили. Я так испугалась, бирки ей показываю, – Люда опять заплакала и говорила уже сквозь слезы, – Этих от нее закрываю, а она хватает. Глаза сумасшедшие.
– Не плачьте, Люда, Вы ни в чем не виноваты.
– Ой, я так испугалась, Господи, – утирала глаза Людочка, – Это ж дети!
– Так она так и не покормила ребенка?
– Да какое там! Я всех увезла, даже у Натальи забрала. Она потом в двадцать второй кормила. Тетя Таня носила их. Меня трясло всю.
– Вы все правильно сделали, Людочка. Всё правильно. Это ж второе кормление? А утром она нормально кормила? – спросила Валентина Петровна.
– Так не я ж была. Светлана. Но там все в порядке, запись есть. И ничего она мне не говорила. Смена, как смена, – Люда хлюпала носом.
Все трое, два врача и акушерка направились в двадцать третью палату. Рядом с лежащей Левашовой сидела тетя Таня. Так все звали санитарку, проработавшую тут, в старом роддоме, всю свою жизнь. Увидев их, она встала, покачала головой с сожалением и вышла из палаты. Попросили удалиться и Наталью – единственную на данный момент соседку по палате.
– Мария Андреевна, Вашу девочку накормили, не волнуйтесь. А то, что Вы ее не признали, иногда случается. Дети меняются в течении первых часов, уходит синюшность, головка форму меняет, сходит отечность, которая бывает при рождении, – спокойно пояснял Аркадий Юрьевич.
Пациентка смотрела на него равнодушно, как будто сквозь его. На вопросы не отвечала. Она лежала на койке, руки поверх одеяла, неестественно натянуты ладонями внутрь, как будто она стояла по стойке смирно.
Волнистые волосы разбросаны беспорядочно, синие подглазины, белые губы. Но, несмотря на эту послеродовую болезненность, было ясно – она была молода и красива.
– Психиатра позовите, – обернулся врач к молодой своей коллеге.
– Не надо психиатра, – вдруг тихо сказала девушка, – Я покормлю ребенка.
– Ну вот, – выдохнул врач, – Вот и отлично. Но принесут Вам его, Мария, на следующее кормление. Вы уж, пожалуйста, не подведите. Не пугайте нас больше. А ребенок... ребенок ещё, ох, как изменится. Вот увидите.
Аркадий Юрьевич просил Людочку все кормление быть рядом с кормящей, следить.
– А психиатра? Аркадий Юрич, а психиатра? – сомневалась врач Софья Александровна.
– Не надо пока, не волнуйте ее. А я позвоню Астафьеву, сам проконсультируюсь.
Вечером Люда понесла ребенка напугавшей ее мамочке. И шло все хорошо. Людочка помогла, ребенка подложила к груди. Лёжа на боку, пациентка начала кормление. Правой рукой поглаживала одеялко, в которое была плотно завернута девочка, смотрела на нее безотрывно, серьезно и как-то задумчиво.
– А развернуть ее, показать мне можете?
Но Людочка была ещё напряжена, спешила отнести на кормление других детей. Она протянула руки, взяла заснувшую малышку.
– Сейчас некогда совсем. Давайте завтра покажу Вашу девочку.
– Она не моя, – спокойно произнесла мамочка, – Ну, завтра так завтра.
Люда вышла недоуменная.
Господи, да что ж это! Опять – двадцать пять.
Девочка родилась день назад. Она видела ее впервые в это дежурство. В первый день кормить ее матери не носили: тяжёлые роды, определенные процедуры с ребенком. Понесли ранним утром сегодняшнего дня. Ребенок обычный, здоровый.
Вчера выписали двух родивших с новорожденными. Сейчас в послеродовом всего-то четверо малышей. Два мальчика и две девочки. Перепутать невозможно.
Что ж не так с этой Левашовой? И почему Аркадий Юрьевич не стал звать психиатра? С ней же явно не все в порядке.
Но больше Людочку волновала своя судьба. Инцидент этот не делал ей чести, мог вызвать массу пересудов в роддоме и в городе. А ей так хотелось зарекомендовать себя отличной медсестрой.
Она склонилась над журналом, пролистала, прочитала данные и опять заплакала.
***
Ее ручки и ножки согнуты, мокрая, чуток синюшная, она нехорошо сопит, потому что ноздреньки ее совсем крохотные, узенькие. Удивительно – как вообще попадает туда воздух. Головка маленькая, высокий лобик, а волосики лишь на затылке и, почему-то, пушок на шейке и плечах. Но тут ее уносят, и Маша уже не видит ребенка, видит только спину медсестры и мелькающие белые халаты.
Она запомнила свою девочку. Очень хорошо запомнила.
Ее начали шить, больно, она вздрагивала, охала, а потом укололи – и она уснула.
С трудом припоминала, как принесли ребенка рано утром кормить. То ли сама ещё не проснулась, то ли кормление было таким стремительным, но она никак не могла вспомнить, как выглядела девочка в это утреннее кормление.
А когда ребенка принесли второй раз, она вдруг четко поняла – это не тот ребенок, которого она родила. Да, он был запеленан с головкой в голубое рябое плотное покрывало, видно было лишь личико, но оно было совсем другим: большая головка, широкий курносый носик, круглые, задранные вверх ноздри, низкие, почти над бровками начинающиеся волосики. И ещё щёчки – у ее новорожденного ребенка не было таких больших щек.
Маша смотрела в потолок, она догадывалась, что могло произойти. Все страхи, которые улеглись, которые притупились и ушли в прошлое, вернулись со страшной многократной силой.
Полгода назад, в Москве, она вздрагивала в съемной квартире от звуков, доносящихся с лестницы. Вставала, доставала из шкафа пузырек валерианки, капала себе в стакан и долго потом сидела на маленькой старой кухне. Раньше она вообще не замечала этих звуков. Спала спокойно, утром вставала и шла на учебу.
О том, что произошло с ней, она не рассказывала никому. Об этом знали он и она. Сейчас она понимала – это была ошибка. Это была самая большая ее ошибка.
А начиналось все так позитивно.
Их, нескольких студенток-комсомолок из института, отправили на встречу делегатов XXIV съезда партии. Освободили от пар, провели инструктаж. Они искренне радовались. Быть участником такого исторического события – дело важное.
Маша и ещё несколько девочек оказались среди членов оргкомитета. Обаятельный их руководитель Леонид Саидович Гарин был строг, мог и прикрикнуть. Но он был опытен в делах встреч и размещения делегаций, был хорош собой, пах дорогим мускусно-древесным одеколоном. Тонкий, решительный, быстрый, он влюбил в себя всех девчонок сразу.
– Так, девчуни, на Казанский едем. Автобус возле гостиницы "Москва" ровно в шесть утра, но прибудете к пяти, нам ещё программы, расписание и приглашения по номерам разнести надо будет. Не проспите, а, красавицы? – весело спрашивал он.
Девчонки заверяли – не подведут. Даже думать об этом не стоило – такая ответственность, такое событие! И они стали его участниками.
Взялись с энтузиазмом. И как-то так оказывалось, что Маша всегда была рядом с Гариным. Прошел съезд, но он продолжил привлекать девчонок. Летом организовывался в Москве слёт молодежи, соревнования и кинофестиваль. Гарин сделал так, что работа девчонок оплачивалась, и они все лето проработали в Москве. Маша тогда первый раз не поехала домой к маме в Вологодскую область.
– Мамуль, зато я денежек заработаю. У нас столько не заработаешь. Не скучай, – звонила она маме с телеграфа.
Да чего говорить: для девчонок из провинции вращение в высших московских кругах было честью и возможностью зацепиться за работу в столице. Они впервые увидели воочию тех, кого видели лишь по телевизору, горели энтузиазмом.
Они плели косы в баранки, носили фланелевые халатики в общаге, жарили картошку на общей кухне. Они впервые увидели красивую жизнь, красивых женщин и мужчин из высших эшелонов власти.
Случилось все в сентябре. Леонид Саидович просто объявил, что Маша летит с делегацией в Ташкент на открытие какого-то института. Тогда уже Маша, конечно, понимала, что нравится ему.
– Машка, Гарин не отстанет. Чего делать будешь? – то ли завидовала, то ли беспокоилась за подругу Наташа.
– Не знаю, Наташ. Думаешь, заболеть? Не ехать?
– Догадается, что симулируешь. Он не дурак какой. Хитрый лис. Хуже б не наделать. Всем нам тогда худо будет.
– Вот и я так подумала, – Маша вздохнула, поехать ей хотелось, – Наташ, а может это и есть настоящая любовь? Мне кажется, я люблю его.
– Понятно уж. Только женат же. Вот в чем дело. Смотри, подруга.
Подруга не досмотрела. В Ташкенте их встретила персональная "Волга", и Гарин вдруг открыл перед Машей дверь. Перед студенткой-помощницей, на которую совсем недавно мог и голос повысить. Он был обходителен, восхитителен, летал вокруг Маши, окружил ее такой аурой несчастного немолодого и безнадежно влюбленного мужчины, что Маша поверила.
В гостинице Ташкента они сблизились. Он был первым ее мужчиной, вполне бережным и тактичным.
Вскоре в Москве Леонид снял Маше квартиру. Песню пел известную, банальную – про то, что развестись пока не может, но процесс разрыва с женой запущен. Маша верила.
Пришлось отгородиться от подруг, от Наташки. Маша мало училась и много работала по заданиям Леонида. Все проблемы с пропусками занятий были решены столичным горкомом партии – у Маши было оформлено свободное посещение.
Чего уж говорить? Маша влюбилась. Эту любовь невозможно было рассказать маме, невозможно пояснить девчонкам. Она понимала всю некрасивость ситуации – вот уж никогда не думала, что она, скромница, комсомолка и отличница станет, страшно сказать – любовницей.
Но таковой она себя не считала. Просто нужно Леониду время, вот и все. А вскоре станут они семьёй. Обязательно станут. А на тот момент он решал все ее проблемы. У Маши появились деньги, красивые наряды, интересные поездки.
Когда явилась на зимнюю сессию в новой серой шубке, девчонки покосились, переглянулись. Стало страшно неловко, хотелось убежать, переодеться в свое черное пальтецо с цигейкой. Она, краснея, подошла к ним, поздоровалась, желая казаться беззаботной и счастливой.
Эту зимнюю сессию сдала она плохо, но Леонид махнул рукой.
– Маш, я могу конечно подсуетиться, но главное – диплом получить. А вкладыш с оценками можешь и выкинуть. Ты уже на своем поприще знаешь больше их в пять раз. Так что, забудь...
Сам Леонид родился и вырос в Подмосковье, в простой семье. Отец его торговал на рынке, был он родом из Армении, а мать – русская.
А вот тесть его раньше был большим человеком в Министерстве. Детей у Леонида с женой не было. Сначала он был уверен – жена досталась ему "выгодная", но не здоровая. Имелось у нее генетическое заболевание. Была она очень близорукий, короткошеей и угловатой. Женился, скорее, на должности, которую пророчил ему будущий тесть.
Он и познакомил с дочкой. Позвал на обкомовскую дачу, обговорить детали новой должности, а там она – Ирена. Намек толковым помощником был понят. Вскоре играли грандиозную свадьбу.
Через пару лет, по настоянию семьи, оба обследовались – хотелось детей. Результат шокировал – в бездетности виноват Леонид. Женщин он любил, гордился своей мужской силой, но перед ним лежала официальная бумага с диагнозом: астенозооспермия. В общем, его сперматозоиды не слишком активны.
Поэтому он очень удивился, когда в марте сообщила ему Маша о своей беременности.
– Маш, у меня не может быть детей. А если и может ... В общем, надо ехать в больницу. Там помогут.
– Что помогут? Леня... Леня, ты хочешь, чтоб я делала аборт? Леня!
– Маша, у меня не может быть здоровых детей. Ты пойми...
Маша плакала, умоляла ребенка оставить, но он стоял на своем. И она, прорыдав пару ночей, поплыла по течению. Так значит так. Пусть везёт. Тем более – он обещал, что будет лучшая клиника, а она просто уснет и проснется.
Но в назначенный день он не приехал. Потом объяснил, что помешали ему дела государственной важности. Он, по-прежнему, обеспечивал ее работой, но некоторое время не приезжал. Маша волновалась, не спала ночами, похудела. С одной стороны – уходило время, а с другой – появлялась надежда, что ребёночка она родит. Она клала руки на живот, но старалась не думать о ребенке глубоко – Леонид сказал, что он нездоров.
А потом он заявил страшное. Предложил ей родить и отдать ребенка им с женой.
– Что? Ты же сказал, что ребенок может быть больным. Что ты не здоров.
– Отдельная история, Маш. Меня обманули, в общем. Всё очень сложно, тебе не понять. А сейчас я организую тебе и сессию, и перевод на пятый курс. Не волнуйся. Родишь в хорошей клинике и спокойно выйдешь на учебу осенью.
– Так значит, мой ребенок здоровый? – она схватилась за живот обеими руками.
– Надо обследоваться. Поедешь в клинику в Красногорске. Там знакомый врач нашей семьи работает. Он все устроит. Тебя отвезут.
И пришло осознание. Нет, она не была дурочкой. Она просто поверила ему. Теперь все встало на свои места. Он никогда не бросит жену. А она – просто его любовница. Такая, каких было у него, наверное, множество. Уже чувствовалось охлаждение. Она надоела ему. Просто раньше эти мысли она гнала, а теперь ...
Маша подняла подбородок и твердо заявила:
– Ребенка своего я никому не отдам. Даже не думай. Даже если нам придется расстаться– не отдам.
Как же наивна она была тогда, предполагая, что расставание – это самое страшное, что может случиться в ее ситуации.
– Ты подумай ещё, Машенька. Это лучший вариант для тебя. А мы в долгу не останемся.
"Мы"... Это "мы" придавило тяжёлым камнем. Неужели жена знает о ней? А может вся его семья уже знает? Рухнул идеальный мир, созданный ею в воображении. Всё встало на свои места.
Утром следующего дня она направилась в ближайшую женскую консультацию. На улице было тепло и сыро, хлюпал под ногами жёлтый тающий снег, перемешанный с песком, а в голове – ералаш.
– Срок ставлю на сентябрь. Плод развивается нормально. Где рожать собираетесь? – строгая маленькая врач была довольна.
– Рожать? Не знаю ещё.
– Ну, решайте. Время есть. Поздравляю, мамочка!
И было так странно услышать это... Мамочка... Какая она мамочка? Она сама совсем недавно перестала вплетать ленты в косы. Так много было тревожного, непонятного и страшного, о чем совсем не хотелось думать.
Выйдя из метро, она уже решила – из квартиры Леонида она уходит. В общежитие вернуться она не могла, место ее давно отдали, но доучиться оставалось месяца два-три, а сбережения, благодаря работе у Леонида, у нее имелись. Даже к маме обращаться не придется. В конце концов продать кое-что можно. Леонид подарил ей пару золотых украшений, а ещё серебро, да и одежда лишняя теперь была.
А дальше?
Деваться ей было некуда. Дальше только домой, к маме. Оформлять академ, как сделала это недавно замужняя беременная сокурсница, и растить ребенка. Мама расстроится очень, но примет, поможет. Она у нее хорошая.
Доска объявлений на остановке пестрела объявлениями о сдаче жилья, но оказалось, что снять недорогое жилье в Москве не так уж и легко. Неделю Маша искала варианты, и, наконец, нашла комнату у старушки в квартире, где проживала и она сама.
Хозяйка была ворчлива, несносно экономна, но Маше потерпеть нужно было немного. К тому же собиралась она подолгу сидеть в институтской библиотеке – учебу нужно было наверстывать, впереди – сессия.
Леониду оставила прощальную записку, новый адрес писать не стала. О своей беременности и расставании с Леонидом она не сказала никому.
В тот вечер, как обычно, возвращалась она домой из читального зала. От метро идти минут двадцать. Она совсем не боялась хулиганов, шла, с наслаждением вдыхая весенний воздух.
И вдруг услышала сзади глухие шаги, оглянулась. За ее спиной – двое. Черные волосы, смуглые бородатые лица, поблескивающие в темноте значки.
– Что вам нужно? – как можно спокойнее спросила она.
Испуг хоть и холодил спину, но ещё не успел овладеть ею полностью. Она ещё надеялась, что это просто прохожие.
– Мария, – один положил ей руку на плечо, она вывернулась, но он ее схватил за предплечье, больно дернул, – Послушай, девочка. Прятаться не нужно. Тот, кому ты нужна, все равно тебя найдет. Одумайся. Сделай так, как просят. Поняла?
Маша кивала, испуганная до одурения.
– Учти, а то в гости придем. Где ты живёшь, мы знаем, – он толкнул ее в спину, сильно и бесцеремонно. Она чуть не упала, на глаза навернулись слезы, пошла, а потом побежала, задыхаясь, к подъезду.
Утром она направилась в милицию. Скучающий капитан, позевывая, выслушал ее рассказ. Вот только о беременности говорить не хотелось, и она сказала, что просто сбежала от парня, с которым жила и теперь он подослал молодчиков.
– Так чего вы хотите? Телесные повреждения есть?
– Нет. Но я хочу, чтоб хулиганов наказали. Защиты хочу.
– И чего Вы предлагаете? К каждой девушке, ушедшей от парня, защиту приставлять? Просто вечерами сидите дома, и парней больше не обижайте. Вот и все.
С этого дня поселился в сердце Маши страх. Она стала плохо спать по ночам, вздрагивать от малейшего шума. Стала сторониться людей кавказской наружности даже днём.
Тогда впервые в жизни она почувствовала жуткое беспросветное одиночество. Тогда, ребенок, живший внутри, стал ей ещё дороже.
Хотелось это забыть, но забыть не получилось. Однажды у своего подъезда увидела она жёлтый милицейский "воронок". К ней подошёл милиционер в мышиной милицейской форме.
– Мария Андреевна Левашова?
– Да, я...
– Добрый день. Тут возникли некоторые вопросы по Вашему делу...
– Это по поводу моего заявления? Да? Вы нашли их?
– Давайте пройдем в машину. Там надо расписаться, – он открыл дверцу заднего сиденья.
Она подняла ногу на ступень и вдруг увидела Леонида. Милиционер подхватил ее сзади и почти забросил в машину.
– От, хулиган! – пожурил его Леонид, – Как только таких в милицию берут!– сказал, когда остались они одни, – Привет, Маш. Чего, прячешься от меня?
– Я? Нет. Разве от тебя спрячешься?
– Вот и я так думаю. А думать иногда полезно. Головой, Маш, головой. Давай так договоримся: мы хорошо заплатим, даже больше, чем ты можешь себе представить. Но нужны гарантии, что от ребенка ты откажешься. Сделаем это законно, юридически грамотно и заранее. Вот сейчас поедем и сделаем. Не торопись отказываться от предложения, кто мне придется действовать некрасиво. А я ж все ж таки люблю тебя. Ты носишь моего ребенка. Зачем же усугублять?
– Любишь? Ты любишь? – Маша даже глаза закрыла от такой наглости, – Поэтому подсылаешь этих молодчиков?
– Ты мне выбора не оставила. Уехала неведомо куда. Маш, я ведь везде найду...
– Зачем? – Маша дернулась, резко обернулась к нему, – Ты не знаешь меня! Совсем не знаешь! Я никогда, ты слышишь, никогда не брошу своего ребенка! Это мой и только мой ребенок. Я не буду писать тебя в отцы, я выращу его сама. Я буду хорошей матерью. Тебе не повезло, ты не на ту напал.
– Маша, Машенька, успокойся. Тебе ж волноваться нельзя. Пойми ты, я скоро уже ничего не смогу сделать для тебя. Просто согласись, иначе ты себе сделаешь хуже, Маш...
Это была их последняя встреча. Больше они не встречались и никаких угроз не поступало. Маша уже решила, что все улеглось. Она ещё озиралась на улице, вздрагивала в съемной квартире от звуков, доносящихся с лестницы, но время шло, лечило.
Сессия была закрыта на отлично, справка о беременности дала возможность оформить академ, мама от новости такой поплакала и смирилась, Маша уехала рожать домой – в провинциальный городок Сокол с единственным старым родильным домом.
И вот теперь она лежала на койке, сцепив зубы, глядя в одну точку, как солдат в строю – по стойке смирно.
Она была уверена – ребенка ей подменили.
Ее ручки и ножки согнуты, мокрая, чуток синюшная, она сопит, потому что ноздреньки ее совсем крохотные, узенькие – удивительно, как вообще попадает туда воздух. Головка маленькая, высокий лобик, а волосики лишь на затылке и, почему-то, пушок на шейке и плечах.
Она хорошо запомнила свою девочку.
***
🙏🙏🙏
Подписывайтесь на канал Рассеянный хореограф, чтобы не потерять продолжение этой истории, дорогие читатели.
А пока читайте оконченные повести, если не прочли их ранее: