Коллеги, конечно, замечали перемены.
— Наташка, смотри-ка, наш Кремень-то оттаял, — шептала мне Анна Петровна, наблюдая, как Воронов, проходя мимо меня, впервые за все время почти улыбнулся. — Это ты на него так действуешь, солнышко наше? Растопила ледник?
Я только краснела и отмахивалась, но на душе становилось тепло.
Потом он начал ждать меня после смены. Сначала это было «случайно». Я выходила из больницы, укутываясь в шарф, а он стоял у крыльца, делая вид, что просто дышит воздухом.
— Домой? — спрашивал он, будто мы встретились невзначай.
— Домой.
— По пути, — коротко бросал он, и мы шли.
Мы шли по темным, сонным улицам, под светом редких фонарей, и говорили. Вернее, говорил в основном он. А я слушала, боясь пропустить хоть слово. Он рассказывал о своих студенческих годах в старом, обшарпанном общежитии, о первом самостоятельном аппендиците, когда у него от страха дрожали не только руки, но и колени. Он рассказывал о своем первом спасенном пациенте — маленьком мальчике, который подарил ему потом криво нарисованный танк с надписью «Спасибо, доктар!».
Я смотрела на его профиль в свете фонарей и видела, как теплеет его взгляд, когда он вспоминает что-то хорошее. Видела, как разглаживаются жесткие складки у рта, которые, казалось, были высечены на его лице навечно. Он даже научился улыбаться. Сначала это была лишь тень улыбки, кривоватая, неумелая, словно мышцы лица забыли, как это делается. Но это была его улыбка. И предназначалась она только мне.
Я открывала для себя совершенно другого Дмитрия. Того, которого не знал никто в больнице. Оказалось, что за броней «сухаря» и «ходячего устава» скрывается умный, начитанный, невероятно интересный человек с тонким, саркастичным чувством юмора.
Однажды мы зашли в маленькую кофейню, чтобы согреться. По телевизору показывали какой-то современный комедийный сериал.
— Удивительно, — сказал Дима, помешивая свой эспрессо. — Раньше, чтобы рассмешить человека, нужно было придумать хорошую шутку. А теперь достаточно просто громко крикнуть и упасть.
— А вы что любите? — спросила я.
— «Девчат», — без паузы ответил он. — И «Служебный роман». Могу цитировать наизусть.
— Да ладно? — не поверила я.
— «Мымра! — тут же с идеальной интонацией произнес он. — Встаньте, когда с вами разговаривает товарищ Новосельцев!».
Я расхохоталась. А он смотрел на меня, и в его глазах плясали смешинки.
Оказалось, он обожает старые советские комедии и органически не переносит оперу. «Не могу слушать, как люди два часа поют о том, что они сейчас умрут, и никак не могут умереть», — объяснял он.
А еще у него была одна совершенно детская, трогательная слабость. Он до дрожи боялся бездомных собак. Однажды, когда мы шли по парку, из-за кустов выскочила и залаяла на нас небольшая дворняга. Дима инстинктивно сделал шаг назад, загородив меня собой. Его лицо было напряженным.
— Вы боитесь? — удивилась я.
— Очень, — честно признался он. — С детства. Укусили сильно.
Я взяла его за руку.
— Она же не злая, она просто испугалась. Смотрите.
Я присела на корточки и протянула руку к собаке. Она перестала лаять и виновато завиляла хвостом. И тут я увидела, как Дима полез во внутренний карман своего дорогого пальто и достал оттуда… маленький, шуршащий пакетик с собачьим кормом. Он молча высыпал горстку на землю.
— Вы носите с собой корм? — изумлению моему не было предела.
— Всегда, — буркнул он, краснея, как мальчишка. — Боюсь, но… жалко же.
В этот момент я поняла, что пропала окончательно. Мое сердце растаяло, как пломбир на июльском солнце. Этот суровый, гениальный хирург, который не боялся ни крови, ни смерти, носил в кармане корм для собак, которых боялся.
Наши прогулки становились все дольше. Он провожал меня до самого дома и долго стоял под окнами, пока я не махала ему из окна. Мы могли говорить часами. О книгах, о музыке, о детских мечтах. Я узнала, что в детстве он хотел стать не врачом, а астрономом и до сих пор может часами смотреть на звезды. А он узнал, что я пишу стихи, и заставил меня прочитать ему одно. Я читала, замирая от смущения, а он слушал, закрыв глаза. «Красиво, — сказал он потом. — Как будто ручей журчит».
Приближался Новый год. Город утопал в огнях и предпраздничной суете. В тот вечер выпал первый настоящий снег — крупными, пушистыми хлопьями, которые медленно кружились в свете фонарей. Мы гуляли по заснеженному парку. Тишина стояла такая, что было слышно, как снежинки опускаются на землю.
Он остановился под старым, раскидистым кленом, ветви которого были покрыты снежными шапками. Взял мою руку в свою. Его ладонь была горячей и сильной, и от этого контраста с морозным воздухом у меня по всему телу пробежали мурашки.
— Наташа, — сказал он тихо, и его голос, обычно такой властный, сейчас звучал немного неуверенно. Он смотрел мне прямо в глаза, и в его взгляде было столько нежности, что у меня перехватило дыхание. — Я, наверное, совсем разучился говорить правильные, красивые слова. Мой лексикон — это «анатомия», «диагноз» и «прогноз». Но…
Он сделал паузу, подбирая слова.
— Мне кажется, я всю жизнь носил эту свою броню не просто так. Я носил ее, чтобы однажды встретить того, кто не испугается холода, кто увидит, что за ней. Того, для кого захочется ее снять. И этим человеком оказались вы. Вы пришли в мою зиму и принесли с собой солнце.
Мое сердце забилось так сильно, что, казалось, его стук был слышен на всю аллею. Он осторожно, почти благоговейно, коснулся пальцами моей щеки, убирая прилипшую снежинку.
— Я не знаю, как это называется, — продолжил он шепотом. — Но я знаю, что когда я не вижу вас, мне не хватает воздуха. А когда вы рядом — я снова учусь дышать.
Он медленно наклонился и притянул меня к себе. И осторожно, трепетно поцеловал. И в этом первом поцелуе, в прикосновении его губ, не было ни холода, ни резкости, ни тени того Воронова, которого я знала раньше. Только бесконечная нежность и тепло, которых ему самому так долго не хватало.
Я обняла его, уткнувшись в его плечо, пахнущее морозом и чем-то еще, родным и уютным. И в этот момент я поняла, что нашла своего «кремня». Нашла человека, за каменной стеной которого было спрятано самое большое и самое горячее сердце. И что иногда за самой суровой внешностью скрывается самая ранимая душа, которая просто очень долго ждала своего «солнышка», чтобы наконец-то оттаять.
Часть 1
Часть 2
Часть 3