Фраза упала в тишину кухни, как грязный камень в чистый колодец. «Дети слишком шумят, пусть уезжают к бабушке». Ольга замерла с ножом над картофелиной, ощущая, как липкий крахмал начинает сохнуть на пальцах. За окном весеннее солнце заливало двор типовой тульской девятиэтажки, и смех внуков, пятилетней Сони и восьмилетнего Миши, казался ей самой правильной музыкой на свете. Они строили замок из диванных подушек в большой комнате, и их возня была звуком жизни, звуком полного, настоящего дома.
Золовка, Марина, стояла в дверях, подбоченившись. Ей было сорок пять, на семь лет младше Ольги, и последние полгода она жила у них. После неудачного романа и потери работы в Москве она вернулась в родной город — побитая, озлобленная и уверенная, что весь мир ей должен. Особенно брат и его жена.
Ольга медленно положила нож на разделочную доску. Она не повернулась. Она смотрела на свои руки. Руки библиотекаря, привыкшие к тишине и шелесту страниц. Но сейчас в них просыпалась какая-то другая, давно забытая сила.
— Куда уезжают? — спросила она так тихо, что Марина не сразу расслышала.
— К сватам, куда еще! — фыркнула золовка, проходя к холодильнику. — У Ирины с Игорем своя жизнь, пусть сами ими занимаются. У меня голова раскалывается от этого визга. Я работать пытаюсь, между прочим.
«Работать» означало сидеть в интернете, рассылая резюме, на которые никто не отвечал. Холодильник открылся с недовольным вздохом. Ольга услышала, как звякнула банка с огурцами. Она представила Маринины пальцы с облупившимся бордовым лаком, выуживающие соленый огурец. И в этот момент что-то щелкнуло. Не в холодильнике. В ней.
Она не ответила. Она молча вымыла руки, тщательно, ноготь за ногтем, вытерла их полотенцем с вышитыми васильками — подарком дочери на прошлый день рождения. Потом вышла из кухни. В гостиной внуки, ничего не подозревая, водружали плюшевого медведя на вершину подушечной крепости. Соня увидела ее и радостно закричала: «Ба, смотри, у нас башня!»
Ольга улыбнулась ей. Не дежурной, а настоящей, теплой улыбкой.
— Молодцы, мои хорошие. Очень красиво.
Она прошла в коридор, открыла встроенный шкаф, где на верхней полке пылились чемоданы. Достала средний, синий, с уродливым цветочным принтом. Тот, с которым Марина приехала полгода назад. Она открыла его прямо посреди коридора и пошла в комнату, которую они уступили золовке.
Марина вышла из кухни, хрустя огурцом, и застыла.
— Ты что делаешь?
Ольга не ответила. Она открыла шкаф в маленькой комнате. Вещи Марины висели вперемешку с какими-то старыми вещами Андрея, ее мужа. Она аккуратно, даже брезгливо, сняла с вешалки цветастое платье, сложила его и положила в чемодан. Потом — джинсы. Кофту. Еще одну.
— Ты сдурела? Оля! — голос Марины поднялся до визга, того самого, который ее так раздражал в детях. — Ты что себе позволяешь?!
Ольга продолжала молча. С туалетного столика она сгребла в косметичку баночки с кремами, помады, флакончик дешевых духов, резкий запах которых, казалось, въелся в стены. Из-под кровати выдвинула коробку с обувью.
Дверь в квартиру открылась. Пришел Андрей. Он работал инженером на заводе, возвращался всегда в одно и то же время. Усталый, пахнущий машинным маслом и чем-то еще, казенным.
— Что здесь происходит? — его голос был растерянным. Он увидел жену, методично укладывающую вещи сестры в чемодан, и саму сестру, побагровевшую от ярости.
— Она меня выгоняет! — взвыла Марина. — Твоя жена меня из дома выгоняет! Просто за то, что я сказала, что дети шумят!
Андрей посмотрел на Ольгу. В его глазах была мольба. Та самая мольба, которую она видела десятки, сотни раз за тридцать лет их совместной жизни. «Оля, ну не надо. Оля, будь мудрее. Оля, уступи».
— Оль, — начал он. — Ну что ты… Это же Марина. Сестра моя. Куда она пойдет?
Ольга застегнула молнию на набитом чемодане. Подняла на мужа глаза. Спокойные, холодные, ясные, как небо после грозы.
— Она пойдет туда, откуда пришла. Или куда захочет. Это ее дело, Андрей. Но в моем доме, — она сделала паузу, отчетливо произнося каждое слово, — в моем доме никто не будет говорить моим внукам, что им здесь не место.
— Но это и мой дом! — взорвался он. — И это моя сестра!
— Да. Знаю. Тридцать лет знаю. Или думала, что знаю. — В ее голосе не было истерики, только смертельная усталость. — Так вот, Андрей. Сейчас ты выберешь. Либо в этом доме остается твоя сестра. Либо я и внуки.
Он смотрел на нее, и на его лице отражалась вся его нерешительность, вся его слабость, которую она столько лет прикрывала своей силой, своей мудростью, своим умением «сгладить углы». Он переводил взгляд с жены на сестру, и в этом метании было все. Он не мог сделать выбор. А его неспособность выбрать и была выбором. В пользу сестры. В пользу своего спокойствия.
— Оля, ну как можно так ставить вопрос… — промямлил он.
Ольга кивнула, будто услышала именно то, что ожидала. Она взяла чемодан за ручку, подкатила его к входной двери. Рядом поставила сумку с обувью.
— Вещи твоей сестры. Пусть уходит.
— Я никуда не пойду! — закричала Марина. — Андрюша, скажи ей!
Андрей стоял посреди коридора, большой, нескладный мужчина, пойманный врасплох. Он выглядел жалко.
Ольга достала из кармана халата телефон.
— Хорошо. Тогда уйду я. Вместе с детьми. Прямо сейчас. Ирина снимет нам квартиру на ночь. А завтра я подам на развод.
Слово «развод» повисло в воздухе, как топор. Андрей побледнел. Марина заткнулась. Даже дети в комнате, почувствовав неладное, затихли.
— Ты… ты серьезно? — прошептал Андрей.
— Я никогда в жизни не была более серьезной, — ответила Ольга и посмотрела ему прямо в глаза.
И он понял. Понял, что это не угроза. Не женский каприз. Это было решение. Окончательное. Он тяжело вздохнул, потер лицо руками. Потом повернулся к сестре.
— Марина, собирай остальное. Я вызову тебе такси. Поживешь пока у тети Вали.
Марина задохнулась от возмущения, но, увидев лицо брата, поняла, что игра проиграна. Она бросилась в свою комнату, злобно швыряя вещи в пакеты.
Ольга стояла, не двигаясь. Она не чувствовала триумфа. Только ледяную пустоту внутри. Будто из нее вынули что-то важное, то, что держало всю конструкцию ее жизни, и теперь все медленно, но неотвратимо осыпалось.
Вечером, когда затихла истерика Марины, хлопнула дверь такси и Андрей, буркнув что-то невнятное, закрылся в спальне, Ольга долго сидела на кухне. Внуки уже спали в детской, обнявшись. Их привезла дочь, Ирина, на выходные. Ольга позвонила ей.
— Мам, что случилось? Миша сказал, тетя Марина кричала.
Ольга рассказала. Спокойно, без деталей, просто факты.
— Я выставила ее вещи. Андрей велел ей уехать к тете Вале.
В трубке помолчали.
— Мам… — голос Ирины был полон сочувствия. — Ты правильно сделала. Давно пора было. Папа… он всегда такой.
— Я знаю, дочка.
— Может, мне забрать ребят? Тебе, наверное, отдохнуть надо.
— Нет. Пусть остаются. Они мне нужны.
Положив трубку, Ольга налила себе воды, но пить не стала. Она смотрела на темное окно, в котором отражалась ее кухня. Тридцать лет. Эта кухня видела все: первые шаги Ирины, ее слезы из-за несчастной любви, студенческие вечеринки, потом — первые шаги Миши, его разбитые коленки. Все здесь было ее, пропитано ее заботами, ее любовью. А сейчас она чувствовала себя в этом пространстве чужой.
Она встала, подошла к бару, который Андрей с гордостью смастерил своими руками лет десять назад. Открыла дверцу и достала бутылку дорогого коньяка, который муж хранил для «особых случаев». Налила в обычный стакан, граммов сто. Вернулась за стол. Сделала глоток. Горькое тепло обожгло горло, но не согрело.
Она позвонила подруге.
— Тань, привет.
— Олька, привет! Что голосом? Помер кто? — Татьяна была ее полной противоположностью: громкая, решительная, хозяйка небольшого цветочного магазина, дважды разведенная и абсолютно счастливая.
— Почти. Мое терпение, — сказала Ольга и сделала еще глоток.
— Так, рассказывай.
И Ольга рассказала. Про детей, про фразу Марины, про чемодан, про молчание Андрея.
— …и я поняла, Тань. Я поняла, что все. Конец.
— Наконец-то! — без тени сочувствия воскликнула Татьяна. — Господи, я думала, этого дня не дождусь! Сколько я тебе говорила, что он не мужик, а подушка для дивана! Мягкий, удобный, но бесхребетный. Ну что, поздравляю с началом новой жизни! Коньяк пьешь? Правильно. Допивай и ложись спать. Завтра с утра приеду, будем составлять план боевых действий.
Ночью Ольга не спала. Она тихонько бродила по квартире, как призрак. Вот кресло, в котором Андрей смотрел футбол, продавив в нем уютную вмятину. Вот полка с ее книгами — Дина Рубина, Людмила Улицкая, классика. Она провела пальцем по корешкам. Это было ее. А что еще было ее в этом доме? Фотографии на стенах: свадьба, Ирина — первоклассница, они втроем на море в Анапе. На всех фото она улыбалась. Интересно, о чем она думала в те моменты? Неужели она была счастлива? Или только думала, что счастлива?
Да. Думала, что знает. Думала, что счастлива. Тридцать лет.
Под утро, когда небо за окном стало серым, она приняла решение. Не только о разводе. О чем-то большем. Она не будет делить эту квартиру, эти воспоминания, эту пыль прошлого. Она просто уйдет.
Утром приехала Татьяна, энергичная, пахнущая кофе и духами «Climat», которые любила с юности. Она без предисловий открыла ноутбук.
— Так. Первое — деньги. У вас общий счет?
— Да.
— Срочно в банк. Снимаешь свою половину. Ровно половину, ни копейкой больше. Ты не воровка, ты забираешь свое. Второе — жилье. На первое время снимем тебе однушку. Где-нибудь в другом районе, чтобы глаза не мозолил. Третье — работа. Твоя библиотека — это хорошо, но копейки. Надо думать.
Они сидели на кухне, и Татьяна, как полководец, рисовала на листке схемы и стрелки. Андрей ушел на работу рано, не позавтракав. Ольга чувствовала его отсутствие как облегчение.
В следующие несколько дней жизнь завертелась с бешеной скоростью. Она сняла деньги. Нашла с помощью риелтора небольшую, но чистую квартиру в Зареченском районе с видом на деревья. Пока Андрей был на работе, она собирала вещи. Только свои. Она не брала ничего из совместно нажитой техники. Ничего из мебели. Она упаковала в коробки свои книги. Мамину швейную машинку «Зингер». Старый проигрыватель и стопку виниловых пластинок — «Машину времени», «Аквариум», Анну Герман. Она бережно завернула в плед детские рисунки внуков и фотографии своих родителей. Ни одной фотографии с Андреем она не взяла. Прошлое было отсечено.
Когда грузчики выносили последнюю коробку, он вернулся. Он смотрел на полупустую квартиру, на голые стены, где остались светлые прямоугольники от фотографий, и в его глазах стоял ужас.
— Оля… что ты делаешь… остановись…
— Я ухожу, Андрей. Я тебе говорила.
— Но я же выгнал Марину! Я сделал, как ты хотела!
— Ты не сделал, как я хотела. Ты сделал так, как было проще тебе, чтобы избежать скандала. Ты не выбрал меня, ты выбрал тишину. А я больше не хочу жить в тишине. Я хочу жить.
Он попытался схватить ее за руку.
— Куда ты пойдешь в твои годы? Оля, одумайся! Кому ты нужна в пятьдесят два? Мы же… мы же всю жизнь вместе.
Эта фраза — «в твои годы» — стала последним ударом молота по крышке гроба их брака. Она высвободила руку.
— Себе. Я нужна себе, Андрей. Оказывается.
Она закрыла за собой дверь. Не оглянулась.
Первые недели в новой квартире были странными. Тишина больше не давила — она звенела возможностями. Ольга разобрала коробки, расставила книги. Подключила проигрыватель и вечером, когда за окном зажигались фонари, слушала старые песни, которые, казалось, понимали ее лучше, чем кто-либо. Она уволилась из библиотеки, взяв расчет. Денег, вырученных от продажи своей доли в старой квартире (Андрей безропотно согласился ее выкупить), и сбережений должно было хватить на первое время.
Однажды, просматривая в интернете объявления, она наткнулась на статью о Калининграде. О том, что это самый западный город России, бывший Кёнигсберг, с другой архитектурой, другим воздухом, с морем рядом. Идея, сперва показавшаяся безумной, начала пускать корни. А почему нет? Ее здесь, в Туле, больше ничего не держало, кроме дочери и внуков. Но они взрослые люди, у них своя жизнь. А у нее? У нее впервые за много лет появилась возможность начать свою.
Разговор с Ириной был непростым.
— Мам, в Калининград? Одна? Зачем?
— А зачем здесь оставаться, дочка? Чтобы случайно встречать в магазине твоего отца? Или его сестру? Я хочу туда, где меня никто не знает. Где я никого не знаю.
— Но это так далеко…
— Самолеты летают, — улыбнулась Ольга. — Будете ко мне в гости на море приезжать.
В голосе дочери она услышала восхищение, смешанное с тревогой. Но она не отговаривала. Она видела, что ее мать ожила.
Переезд был похож на сон. Поезд, увозящий ее все дальше на запад, стук колес, проплывающие мимо пейзажи. Она смотрела в окно и не думала ни о чем. Она была абсолютно пуста и абсолютно свободна.
Калининград встретил ее влажным балтийским ветром и невысоким, серым небом. Она сняла небольшую двухкомнатную квартиру в старом немецком доме с высокими потолками и скрипучим паркетом. Из ее окна был виден шпиль старой кирхи.
Первые месяцы она просто гуляла. Бродила по острову Канта, по Рыбной деревне, ездила на электричке в Светлогорск и Зеленоградск, часами сидела на берегу холодного, свинцового моря. Она собирала янтарь, который волны выбрасывали на песок после шторма. Маленькие, теплые на ощупь кусочки застывшего солнца.
Однажды она увидела объявление о наборе на курсы по обработке янтаря. И записалась.
В маленькой мастерской, пахнущей смолой и пылью, она впервые взяла в руки инструменты. Ее пальцы, привыкшие к гладкой бумаге, с непривычки болели. Но ей нравилось. Нравилось брать мутный, неказистый камень и, шаг за шагом, снимая лишнее, высвобождать его внутренний свет. Это было похоже на то, что происходило с ней самой.
На курсах она познакомилась с Николаем. Ему было под шестьдесят, бывший моряк, капитан дальнего плавания, вышедший на пенсию. Он был немногословен, с обветренным лицом и очень спокойными, внимательными глазами цвета Балтийского моря. Он тоже пришел на курсы от скуки и одиночества — жена ушла от него год назад к кому-то более успешному.
Они не флиртовали. Они просто разговаривали. О море, о книгах, о янтаре. Он рассказывал ей про порты, в которых бывал, про разные породы деревьев, из смолы которых получился янтарь. Она рассказывала ему про сюжеты книг, которые любила.
Иногда после занятий они вместе шли в маленькое кафе пить облепиховый чай. Их разговоры были легкими и ни к чему не обязывающими. Она впервые за долгие годы почувствовала, что ее слушают. Не из вежливости. А с искренним интересом.
Прошло почти два года с того дня, как она выставила чемодан золовки за дверь. Ее маленькая квартира наполнилась светом и запахом моря. На полках стояли ее книги, на подоконнике — ее первые, еще неумелые, но очень дорогие ей поделки из янтаря: кулон, брошь, несколько отшлифованных кабошонов. Она нашла работу в небольшом частном книжном магазине, где чувствовала себя на своем месте. Она начала рисовать — купила акварель и альбом и просто рисовала море. Таким, каким его видела.
Однажды вечером ей позвонила Ирина.
— Мам, привет! Как ты?
— Хорошо, дочка. Только с прогулки вернулась. Ветер сегодня сильный.
— Я тут с папой виделась, — Ирина замялась. — Он просил передать… в общем, он жалеет. Спрашивал, может, ты вернешься. Марина давно уже съехала, живет отдельно. Он совсем один.
Ольга подошла к окну. За стеклом шумели старые липы. Она смотрела на огни далекого маяка.
— Нет, Ириша. Передай ему, что у меня все хорошо. Я не вернусь.
— Я так и думала, — в голосе дочери слышалась улыбка. — Знаешь, мам, я тобой так горжусь. Правда. Ты такая сильная.
От этих слов у Ольги защипало в глазах. Это была лучшая награда.
— Спасибо, моя хорошая. Как там внуки?
Они еще немного поговорили о детях, о школе, о новой собаке. Попрощались.
Ольга положила телефон на стол. Она улыбалась. Внутри было тихо и светло. Она не просто выжила. Она победила. Она стала счастливее, чем была когда-либо за все свои пятьдесят четыре года.
На телефон пришло сообщение. Она взяла его в руки. На экране светилось: «Ольга, здравствуйте. Погода в субботу обещает быть хорошей. Как насчет поездки в Янтарный? Говорят, там сейчас самый большой выброс камня. Николай».
Она посмотрела на СМС, потом снова в окно, на ночной город. Финал ее истории был открытым, но абсолютно позитивным. Она медленно набрала ответ: «С удовольствием, Николай. В котором часу?»