Поезд тронулся. Сначала медленно, нехотя, потом все быстрее. За окном поплыли серые коробки домов, промышленные пейзажи, склады. Город отпускал Григория Андреевича, выталкивал из своей утробы. Стук-перестук, стук-перестук. Колеса отбивали ритм, под который так хорошо думалось и вспоминалось. Сначала нахлынуло светлое. Речка, их с Мишкой тайное место за ивняком, самодельные удочки из орешника и первая пойманная рыба, скользкий, серебристый пескарь. Миша задыхался от восторга, сорвал его с крючка и тут же уронил в траву. Они искали его потом полчаса, ползали на коленях и хохотали до слез. А вечером на берегу пекли в костре картошку, и никогда Григорий не пробовал ничего вкуснее той обожженной, пахнущей дымом и землей картофелины. Они делили ее пополам и дули на пальцы.
Григорий Андреевич прикрыл глаза. Он почти почувствовал на языке этот вкус. Братство, куда оно делось? Когда ушло тепло? Разрыв не случился в один день, он зрел годами. Мелкие обиды, несказанные слова, зависть, гордость. Григорий уехал в город, поступил в институт, стал инженером. Мишка остался.
«На земле лучше жить, а не в твоем каменном мешке», – говорил он при редких встречах.
А Григорий видел в этом не любовь к родным местам, а лишь оправдание собственной неудачи.
А потом наступила точка невозврата. Последний телефонный разговор, лет десять, а может все пятнадцать назад. Из-за чего они тогда сцепились? Из-за какой-то глупости, пустяка? Сейчас он казался меньше пылинки в солнечном луче. Кажется, речь шла о деньгах на ремонт родительского дома. Мишка просил помочь, а Григорий устал, вымотался после совещания на заводе, ответил резко и несправедливо.
- Я пенсионер, и все еще тружусь! А вы в поселке бьете баклуши! Выкручивайтесь сами.
После его слов наступила оглушительная тишина. А потом раздался тихий, полный горечи Мишкин голос.
- Я понял тебя, брат. Больше не потревожу. – и он ни разу не напомнил о себе. А гордость не позволила Григорию позвонить первым.
Неделя превратилась в месяц, месяц в год, а год в десятилетие молчания. Григорий помнил до сих пор тяжесть трубки в руке. А теперь это бремя лежало у него на сердце.
Напротив него расположилась молодая семья. Отец, мать и двое ребятишек, почти ровесников. Они шептались о чем-то, делили одно яблоко на двоих, толкали друг друга в бок и тихонько хихикали. Григорий Андреевич смотрел на них, и ему стало физически больно дышать. Он видел не чужих детей, а двух босоногих мальчишек. Эти еще не знали, как легко потерять друг друга на длинной, пыльной дороге жизни.
Сгущались сумерки, а поезд несся в его детство. Мелькали огни далеких деревень, темные силуэты лесов. Григорий Андреевич отвернулся от чужого семейного счастья и прижался лбом к холодному стеклу. В темном окне он увидел свое отражение. Бледное лицо старика с глубокими морщинами и чужими, пустыми глазами. И на мгновение ему показалось, что за его плечом стоял брат, молодой, щербатый, и виновато улыбался ему.
Поезд содрогнулся в последний раз и замер с долгим, жалобным шипением, словно гигантский усталый зверь добрался до своего логова. Колеса отбили последний такт, и оглушительная тишина пришла на смену их мерному стуку. Григорий Андреевич крепче сжал ручку старого чемодана, шагнул из тамбура на обшарпанную, бетонную платформу и остановился как вкопанный. Другой воздух. В городе он сухой, колючий от пыли и выхлопов. Здесь он влажный, живой и наполнен тысячами запахов весенней земли. Талый снег, сырой чернозем и горьковатый, терпкий аромат набухших тополиных почек. Где-то на задах поселка жгли прошлогоднюю листву, и тонкая струйка дыма приносила с собой уютный, щемящий запах костра. Такой воздух он не вдыхал шестьдесят лет, но его тело и легкие узнали мгновенно. Григорий Андреевич огляделся. Приземистое здание вокзала, когда-то выкрашенное в казенный желтый цвет, а теперь краска облупилась и выцвела до белизны. На стене он увидел знакомую трещинку, похожую на черную молнию. Она была здесь и сорок, и пятьдесят лет назад. Ничего не изменилось. Все казалось декорацией к давно отыгранному спектаклю. Только меньше, тусклее, чем хранилось в его памяти. Словно кто-то взял его яркие детские воспоминания и оставил их выгорать под безжалостным солнцем времени. Под раскидистым тополем стояла та же почерневшая от дождей скамейка. На ней сидел сморщенный старик и щурился. Он проводил Григория Андреевича долгим, безразличным взглядом, каким смотрят на проплывающие облака. Из дверей вагонов вышли несколько человек, одетых в легкие куртки. Они бросили на Григория Андреевича быстрые оценивающие взгляды и разошлись. Высокое, вымытое солнце отражалось в зеркалах луж. Григорий Андреевич остался на платформе один. Его чистое городское пальто, начищенные до блеска ботинки, которые он боялся испачкать в вездесущей грязи, его аккуратно повязанный шарф – все это смотрелось здесь нелепо и чужеродно. Он выделялся пятном другого цвета на пробуждающемся холсте этой весны. Он чувствовал себя чужаком по взглядам, по разговорам двух женщин, когда они проходили мимо. Они не знали его, но безошибочно определили породу «городской, приезжий». Мир вокруг просыпался. Нахально чирикали воробьи, с крыши вокзала срывалась звонкая капель. Вся природа наполнялась предчувствием жизни, обновления, начала. А Григорий Андреевич приехал на финал, на похороны, которые состоялись полгода назад. Этот диссонанс между ликующей весной и трауром в его душе ощущался почти физически невыносимо. Он стоял посреди пустой платформы, сжимал ручку чемодана, который вдруг стал неимоверно тяжелым, будто набит не вещами, а всеми теми годами, что он здесь не появлялся. Он гадал, встретят его родственники или нет. Постоял несколько минут, а потом направился к огромному, высоченному пешеходному мосту. Каждая ступенька давалась с трудом. Он держался одной рукой за перила и невольно подумал.
- Зачем такому маленькому поселку такой внушительный пешеходный переход?
Ему нравилось шагать по деревянному настилу, и тут он опять припомнил, что этот мост существовал всегда, и на нем меняли только прогнившие доски. Спуск оказался полегче, и он разглядел, как навстречу ему спешила Светлана. Он сразу узнал племянницу, только годы прибавили ей килограммов. Она подбежала и заключила его в быстрые, деловитые объятия. От нее пахло дешевыми духами и чем-то неуловимо кухонным, кажется, жареным луком. Ее твердые, хозяйские руки быстро похлопали дядю Григория по спине. И в этом жесте не чувствовалось ни капли тепла, лишь формальное исполнение традиции. Улыбка растянула ее полные губы.
- Дядя Гриш! - закричала она громким неестественно радостным голосом.
Григорий Андреевич невольно отвел взгляд от ее ярко-синей куртки.
- А мы уж заждались! – и маленькие цепкие глазки оценили его с ног до головы. – Как доехал? Устал поди с дороги-то?
Они вдвоем подошли к машине, и с водительского места нехотя вылез крепкий мужчина в потертой кожанке.
- Игорь-то мой на работе отпросился, чтобы тебя встретить. – бросила Светлана дяде, но смотрела при этом на мужа.
Игорь коротко кивнул и не поменял выражения лица.
- Здрасьте. – буркнул он и протянул Григорию Андреевичу широкую холодную ладонь.
Они виделись раньше, на похоронах матери Светланы, но с тех пор не обменялись и десятком слов. Игорь смотрел не в глаза, а куда-то за его плечо. Не успел Григорий Андреевич ответить, как Игорь молча шагнул вперед, властно взял в свои руки чемодан и засунул его в багажник. Рука Григория Андреевича внезапно стала легкой и беспомощно повисла в воздухе. Игорь забрал чемодан без спроса, с хозяйской уверенностью, и это покоробило старика.
- Ох, исхудал-то как, дядь Гриш! – запричитала Светлана и ухватила его под локоть.
- Давление не скачет? В городе-то жизнь нервная, не то что у нас. Воздух опять же. Садись.
Она открыла перед ним заднюю дверцу машины. Пока он устраивался на продавленном сиденье, племянница села впереди, рядом с мужем. Мотор Жигулей завелся с натужным старческим кашлем, и салон мгновенно наполнился едким запахом бензина. Даже дешевый сосновый ароматизатор не перебивал его. Машина тронулась, и Григорий Андреевич сразу ощутил на себе ухабы разбитой дороги. Он вжался в колючую обивку заднего сиденья и почувствовал себя пленником в этой таратайке. Светлана тут же возобновила свой монолог. Она болтала без умолку, перескакивала с одной темы на другую. Жаловалась на цены: «Сахар опять подорожал», «Рассада помидоров в этом году не удалась». Голос ровный и монотонный, как жужжание назойливой мухи. Она прощупывала состояние дяди, его слабость, и как бы невзначай бросила фразу.
- Мы уж тут прибрались немного в доме дяди Миши.
Этот маленький камушек для выявления истинных намерений Григория Андреевича.
Продолжение.
