В русском языке есть слова, которые становятся экзотическими. Они ещё звучат время от времени в нашей речи, но слышатся все реже. Такие исчезающие слова никак не связаны с иностранными заимствованиями, как могли бы подумать некоторые мои читатели. Нет, их не заменяют вездесущие англицизмы. Эти слова нельзя отнести и к историзмам — вышедшим из употребления обозначениям исчезнувших предметов и явлений, как, например, «приказчик», «пищаль», «волость» и др. Просто почему-то они перестают быть востребованы, хотя явления, ими обозначаемые, в жизни существуют и даже иногда процветают.
И кстати, среди таких полузабытых слов есть очень интересные, имеющие свои истории и даже загадки. Сегодня я хочу рассказать о трёх таких интересных понятиях.
Ябеда
Ещё сравнительно недавно, в пору моего детства и юности (ага, недавно — 50–60 лет назад) это слово звучало довольно часто. Так называли в основном детей, которые любили ябедничать — жаловаться на других ребят, рассказывали взрослым об их проступках. То есть занимались тем, что во взрослой жизни называется доносительством. Взрослого же человека ябедой могли назвать разве что в шутку.
И в отношении этого слова возникает сразу несколько вопросов:
- Почему такая возрастная дифференциация?
- Откуда произошло это слово?
- И почему оно так странно звучит, словно бы не совсем русское?
Разберёмся, обратившись к истории. Оказывается, действительно это слово заимствованное, но очень-очень давно. Происходит оно от древнескандинавского «embaetti», что означает «служба» или «должность». В Средневековой Руси «ябетником» («ѧбетникъ» — именно так тогда писалось, это не ошибка) называли человека, отвечавшего за соблюдение правовых норм, то есть судью. Хотя в XII–XIII веках, когда начали использовать это слово, судей в современном понимании на Руси не было, но существовали специальные княжьи люди, которые разбирали челобитные и решали, о каких из них стоит сообщить князю, какими можно самостоятельно заняться, допросив виновных, а на какие вообще внимания не обращать. Вот если попадалось что-то серьёзное и требовалось внимание князя, то ябетник ему о том и доносил.
Собственно, получается, что с фактом доноса это слово было связано изначально, но не напрямую. Постепенно менялось значение термина, и «ябедами» стали называть доносчиков. Изменение значения относят к XV-XVI векам, тогда же произошло изменение написания слова. По одной из версий, донос-ябеда в сознании людей был связан с бедой, поэтому в слове буква «т» заменилась на букву «д».
Связь с судебным делопроизводством и официальными службами слово начало утрачивать ещё в XIX веке, заменившись заимствованным словом «фискал». Но слово «ябеда» сохранилось в среде школяров и семинаристов, так называли тех, кто наушничал и доносил учителям и наставникам на своих однокашников. Причём это было полуофициальное занятие — в каждом учебном заведении были такие приближённые к дирекции ученики.
После революции ябедами стали называть всех детей, жалующихся взрослым на своих сверстников. А сейчас это слово выходит из употребления, в речи молодого поколения встречается всё реже. Стоит ли об этом пожалеть, как вы считаете? Обеднеет ли русский язык, если «ябеды» исчезнут из нашей речи?
Прощелыга
Это слово было в ходу в XVIII-XIX веках, и сейчас ещё его можно услышать, но всё реже, а молодёжь и значение его часто понимает смутно, не говоря уже о происхождении. Кстати, к «прощению» слово «прощелыга» никакого отношения не имеет. Означает оно человека хитрого, пронырливого, не совсем ещё пропащего мошенника и вора, но всё же изрядного пройдоху. То есть, можно сказать, слово это ругательное.
А происхождение его понять несложно, если учесть, что «про» здесь приставка, а «щел» — корень. И ближайшим родственником «прощелыги» является слово «щель». Вот такой это человек в любую щель без мыла пролезет. В ряде жизненных ситуаций умение весьма полезное.
Щелкопёр
Ещё одно звучное слово, но к «щели» уже никакого отношения не имеющее. Звучало оно с неприязнью, а означало первоначально недобросовестного писаря, кляузника и того же прощелыгу, пишущего доносы и пасквили. Сидит такая канцелярская крыса в присутственном месте и жалобы малограмотных обывателей и крестьян записывает, за свой труд мзду берёт, а что там в этой важной бумаге написал, неизвестно, может, под суд тебя подвёл, может, последнего достояния лишил.
Появилось слово «щелкопёр» в XVIII веке, а в XIX несколько изменило значение. Тогда щелкопёрами чаще стали называть журналистов и газетчиков, распространяющих сплетни и раздувающих своими статейками скандалы, или низкосортных писателей. Помните, у Н. В. Гоголя в «Ревизоре»: «Найдётся щелкопёр, бумагомарака, в комедию тебя вставит».
В этимологии этого слова явно заметна связь с пером, но почему оно щёлкает? Потому что в прошлом, прежде чем начать писать, перо нужно было правильно заточить, и вот там-то как раз и присутствовало это щёлканье. Процесс работы с гусиным пером очень хорошо описал в своём произведении «Щелкопёр» Сергей Васильевич Максимов (1831–1901) — этнограф и писатель XIX века. Вот небольшой отрывок:
«Каждый писец обязан был выработать в себе уменье чинить перья, и, конечно, не всякому оно давалось, но зато иными достигалось до высокой степени совершенства и поразительного искусства, чему доводилось не только удивляться, но и любоваться. Ловко срежет он с комля пера ровно столько, чтобы можно было надрезать расщеп, и оба раза щелкает. Повернёт перо на другую сторону и опять щелкнет, снова срезавши из ствола или дудки пера именно столько места, чтобы начать очин. Прежде всего, конечно, он вынет из дудки сердцевину, прикинет перо на свет, прищурит глаз, поскоблит обушком ножа цепкую пленку, на ногте большого пальца левой руки отщелкнет в последний раз с кончика расщепа ровно столько, сколько нужно по вкусу любого писца. Перо теперь окончательно излажено "по руке". Отмахнувши кончик бородки, иной для доброго приятеля из той же бородки сделает елочку — и получается готовое оружие для прицелов. Скрипит оно в руках другого умелого мастера, который действует так же, склонив голову набок, откинув глаза в одну сторону, а, пожалуй, даже и язык на отброс. До сих пор перо только щелкало под перочинным ножом на весу и на свету — теперь оно заскрипело в упор по белой бумаге. Стало, словом, так, как предлагается досужей загадкой: голову срезали, сердце вынули, дали пить, стали говорить. А затем бумага терпит, перо пишет — на темные глаза деревенского люда, приученного не верить тому, у кого перо за ухом, — пишет про то, что не стешешь и не вырубишь потом топором, и зачастую недоброе на чужую голову».
Для современного человека технология, конечно, уж больно хитрая и малопонятная. Кстати, автор — тот самый С. В. Максимов, кто написал известную и сейчас, много раз переизданную этнографическую книгу «Нечистая, неведомая и крестная сила».
Вот такие сегодня мне вспомнились слова, как-то они оказались все ругательные или, по-научному, с негативной коннотацией. Но зато звучные, яркие и интересные.
