Когда рассчитываешь на соблазнение хозяйки, но правда гораздо жёстче.
Меня зовут Артём. Моя вселенная вот уже полгода измеряется длиной колесной базы автомобиля представительского класса, пахнет ароматизатором «ледяной бриз» и дорогой кожей салона, а её главное созвездие — отражение в зеркале заднего вида глаз моей хозяйки, Алисы Гордеевой.
Когда я устраивался на эту работу, в моей голове крутился дешёвый голливудский сценарий. Вы, наверное, его знаете: молодая, увядающая от скуки в золотой клетке жена могущественного олигарха, который вечно на деловых совещаниях где-то между Цюрихом и Дубаем. И я, молодой, не лишённый, как мне казалось, некоторой брутальности водитель, который становится объектом ее тайных вожделений и фантазий. Я ждал томных взглядов в зеркало, «случайных» прикосновений к моей руке, когда она садилась в машину, загадочных полуулыбок. Я даже репетировал в уме свои ответы — сдержанные, но с намеком на готовность к авантюре.
Реальность, как это часто бывает, оказалась куда банальнее.
Первым звоночком стали «внеплановые» маршруты.
– Артём, надо заскочить в бизнес-центр на Преображенской? Мне нужно на пять минут, подписать документы.
Пять минут превращались в сорок. Потом появился он.
Пётр. Он не был похож на загорелого мачо из моих фантазий. Это был парень моих лет, одетый с нарочитой небрежностью, которая стоит как мой трехмесячный оклад: потертые кеды лимитированной серии, свитер, от которого пахнет деньгами и парижским бутиком, часы на тонком запястье, которые тикали громче, чем моя совесть. Он выходил из подъезда с такой небрежной уверенностью, будто мир был его личной песочницей, а все остальные — приглашенными поиграть на его условиях.
Алиса выходила за ним — сияющая, растрепанная, с припухшими от поцелуев губами и взглядом затуманенным тем особенным блеском, который не спутаешь с радостью от удачной покупки. В первый раз, поймав мой взгляд в зеркале, она смутилась и отвела глаза. Во второй — уже нет. К третьему она, выходя от него, могла бросить: «Артем, не болтайте лишнего? Сергей Михайлович не любит сплетен». Это звучало как просьба, но пахло приказом.
Однажды Пётр проводил её до машины. Похлопал ладонью по капоту, как по крупу доброго скакуна, наклонился к моему открытому окну, и я почувствовал запах дорогого виски и его наглого, самодовольного превосходства.
– Эй, шкипер, — хрипло бросил он. — Береги мой главный груз. Хрупкий, понимаешь ли.
Алиса засмеялась его «остроумию», смущенно и восторженно, как девочка. Меня же от этой фразы просто передёрнуло. Я был для него не человеком, а функцией. Эдаким автопилотом их любовной лодки.
Вечером того же дня, когда Сергей Михайлович был в очередной раз «в отъезде», Алиса позвала меня в его кабинет. Комната была огромной и мрачной, как склеп: темное дерево, кожа, портрет самого хозяина на стене, смотрящего на меня с холодной проницательностью.
– Артём, — начала она, нервно теребя массивную золотое колечко на пальце. — Вы стали нам практически… членом семьи. Нашим доверенным лицом. Вы видите больше, чем другие. И я ценю вашу… деликатность.
Она говорила витиевато, но смысл был прост и груб, как удар кирпичом: «Ты всё видел. Мой муж не должен узнать. Молчание стоит денег».
И она положила на лакированную столешницу толстый, брикетообразный конверт. Гораздо толще моей месячной зарплаты.
Я взял. Конечно, взял. Что мне оставалось? Геройствовать? Устраивать сцену морального возмущения? Я не герой, я водитель. Ипотека, которую надо платить, и мама в другом городе, которой я помогаю. Я взял конверт, почувствовав, как что-то внутри меня надламывается с тихим, противным хрустом.
Так началась наша странная и мерзкая игра. Я стал высокооплачиваемым автопилотом и одновременно соучастником. Я возил её на свидания, часами торчал у подъездов чужих элитных домов, считая чужие окна и гадая, какое именно из них принадлежит Петру, и получал свои «премии за лояльность». Мои мечты о соблазнении превратились в горькую реальность подкупа. Я был для Алисы не мужчиной, а живым автопилотом для её автомобиля. Иногда, глядя на меня в зеркало, она словно прочитывала мои старые мысли и её взгляд становился насмешливым, почти жалеющим. «Бедный мальчик, ты хотел игры во взрослые игрушки? Вот тебе настоящие взрослые игрушки — они пахнут не страстью, а купюрами».
Я начал ненавидеть её смех, доносящийся с заднего сиденья, когда она говорила по телефону с ним. Я ненавидел Петра за его наглость. Я ненавидел Сергея Михайловича за его слепоту. И больше всего я ненавидел себя за то, что каждый раз брал эти конверты и говорил: «Спасибо, Алиса Викторовна. Будьте уверены».
Мысли о том, чтобы всё бросить, приходили постоянно. Но меня держал не только страх и не только деньги. Мною двигало какое-то больное, извращенное любопытство. Чем это всё это закончится? Как долго продлится этот маскарад? Я стал заложником собственного любопытства.
И развязка наступила.
Погода была отвратительной, мелкий осенний дождь заляпывал стекла. Алиса, сидевшая сзади, вся извивалась от нетерпения.
– Артём, на Новорижское. На дачу. Там ремонт, мне нужно встретиться с прорабом.
Вранье было настолько топорным, что даже не требовало комментариев. У них была новая дача в закрытом поселке, но её только достроили, и отделка должна будет начаться в следующем году.
Мы приехали. Дом был огромным, темным и пустым, как череп. Она выскочила из машины, не дав мне даже открыть дверь, и скрылась в подъезде, куда её впустил тот самый «прораб» в лице Петра. Он кивнул мне с порога, ухмыляясь. Дескать, занимай свой пост, сторожевой пёс.
Я остался в машине, включил подогрев сидений и смотрел, как дождь рисует на лобовом стекле абстрактные картины моего падения. В голову лезли идиотские мысли. «Интересно, — подумал я, — у них там на полу, что ли? Или на подоконнике? Может, привезли с собой надувной матрас? Романтика, блин». Это был чёрный, горький юмор, призванный хоть как-то отгородиться от унизительности моего положения.
И тут зазвонил мой телефон. На дисплее горело имя: «Сергей Михайлович». У меня похолодели все руки и по спине потек холодный пот. Он звонил мне впервые за всё время, что я работаю у них. Все вопросы всегда решались через секретаря или саму Алису.
Я взял трубку, чувствуя, как потеют ладони.
– Артём, где Алиса? — голос был ровным, спокойным, безэмоциональным. Именно это и пугало больше всего.
Мозг заработал с бешеной скоростью. Я выдал заученную, отрепетированную ложь:
– Алиса Викторовна по делам благотворительного фонда. Встреча с подопечными в… коворкинге.
С другой стороны, повисла мертвая, давящая тишина. Она длилась так долго, что я уже решил, что связь прервалась.
– Ясно, — наконец произнес он. И в этом «ясно» прозвучал приговор. — Жду вас дома. Через час. Это срочно.
Он положил трубку. У меня в животе все оборвалось. Он знал. Он все знал. И я только что, своим враньем, поставил себя на одну доску с Алисой. Я стал соучастником не по молчанию, а по деянию.
Я начал звонить Алисе. Она взяла трубку на пятый гудок, раздраженно:
– Артем, что такое? Я занята!
– Алиса Викторовна, вам звонил супруг. Он ждет нас дома. Через час. И.… он... он звучал странно.
На другом конце сначала повисло молчание, а потом раздался короткий, почти истеричный смешок.
– Ну вот… Ладно, хорошо. Жди в машине.
Через десять минут она выскочила из подъезда. Вид у нее был взволнованный, но не испуганный, а скорее возбужденный. Её будто подхлестывала эта опасность.
– Поехали, Артём, быстро! Не стоит его злить.
Всю дорогу она молчала, глядя в окно, но по ней было видно — она не паникует, она придумывает версию, оправдания, играет в очередную игру.
Мы подъехали к дому. Обычно в это время здесь кипела жизнь — мерцали огни, ходила охрана, суетилась прислуга. Сейчас особняк стоял, как вымерший, погруженный в кромешную тьму. Только в окне кабинета Сергея Михайловича горел свет — ровный, холодный, как прожектор на допросе.
– Как-то… тихо, — пробормотала Алиса, и её бравада наконец начала давать трещину. Она неуверенно вышла из машины. Я должен был ехать в гараж, но какое-то шестое чувство, смесь животного страха и мазохистского желания увидеть развязку, заставило меня заглушить двигатель и остаться. Я вошел через чёрный ход, который использовал, чтобы не попадаться на глаза гостям и поднялся на второй этаж по лестнице прислуги.
Из кабинета доносились голоса. Не крики. Тихая, размеренная, металлическая речь Сергея Михайловича. Это было в тысячу раз страшнее любого крика. Я подкрался к приоткрытой тяжелой дубовой двери и замер.
Картина была выписана маслом в стиле «семейная драма с угрозами». Сергей Михайлович сидел в своем кресле за массивным столом, как судья на возвышении. Напротив него, на неудобном стуле, сидел Пётр. Как интересно он сюда добрался быстрее нас? Но это был уже не тот наглый щёголь. Он был бледен, его волосы растрёпаны, а взгляд бегал по комнате, не в силах встретиться ни с чьими глазами. Алиса стояла на коленях рядом с креслом мужа, обхватив его ноги, и тихо, надрывно плакала.
– …я не понимала, что делаю, Сережа! Он меня запутал, околдовал! Ты же знаешь, я слабая… Я думала, это просто флирт, а он… он ко мне пристал! — ее слова были отработаны до автоматизма, но звучали фальшиво и жалко.
Пётр молчал, глядя в какой-то узор на персидском ковре.
Сергей Михайлович медленно поднял глаза. И посмотрел прямо на меня в щель двери. Казалось, он видел меня все это время.
– Войди, Артём, — произнес он все тем же ровным, бесстрастным тоном. — Нечего подслушивать у дверей.
Я вошёл, чувствуя, как пол уходит из-под ног. Комната показалась ледяным склепом.
– Моя жена, — начал Сергей Михайлович, словно делая доклад, — утверждает, что этот молодой человек воспользовался её душевной слабостью и чуть ли не силой склонил её к связи. Что ты на это скажешь? — он резко повернул голову в сторону Петра.
Пётр медленно поднял голову. В его глазах не было страха. Там была злоба. Злоба загнанного в угол животного, которое готово укусить, даже зная, что его прибьют.
– Врешь ты всё, Алиска, — его голос был хриплым. — Это ты вешалась мне на шею, как собачка. Твои подарки, твои истерики, если я не приезжал… Твой муж всё знает. И про этого молчаливого водятла, — он кивнул в мою сторону, — тоже. Он всё видел и молчал. За твои же деньги, между прочим. Она ему платила, Сергей Михайлович, чтобы ты не узнал. Он твой главный свидетель, и он же — на её содержании.
В комнате повисла тишина, которую можно было резать ножом. Я ждал всего — воплей, гнева, обвинений в мой адрес. Я мысленно уже прощался с жизнью и ипотекой.
Но Сергей Михайлович… улыбнулся. Это была холодная, безжизненная улыбка человека, который смотрит на неудачный эксперимент.
– Спасибо за искренность, Пётр. Ценю. Хоть кто-то оказался способен на правду в этой комнате.
Потом он посмотрел на Алису с таким ледяным презрением, что ей стало физически плохо, и она обхватила себя руками.
– Противно. До тошноты противно. Я думал, ты проявишь больше фантазии.
Наконец его взгляд упал на меня.
– А ты, Артём, оказался слаб. Очень слаб. Молчание — это одно. А вот стать наёмным алиби, соучастником… это уже другая статья, как говорят юристы.
Я попытался что-то сказать, издать какой-то звук, но горло было сжато тисками.
– Я знаю, — продолжил он. — Я знаю всё. С самого первого её визита к нему в «бизнес-центр». Конверты, которые она тебе давала, были из моего сейфа. Я сам клал в них деньги. Мне было… интересно. На что способен человек за определенную сумму. Ты, я вижу, способен на многое. Молчание, вранье, самоуничижение. Комплекс услуг, так сказать.
Я стоял, чувствуя, как краснею, бледнею и снова краснею от бессильного стыда. Я был не пешкой. Я был подопытной крысой в лабиринте его циничного эксперимента.
– А ты, — он повернулся к Петру, — был нужен для остроты ощущений. Риска. Я всегда знал, что она неверна. Но раньше это были такие же, как она, пустые мажоры на папины деньги. Скучно. А ты… ты другое. Ты сам всего добился. Ты пробивался с самого низа, ты голодный, ты опасный. Я платил тебе за то, чтобы ты был рядом с ней. Думал, она хотя бы научится чему-то у тебя — хватке, целеустремленности. Но нет. Она просто захотела покувыркаться с тобой, чтобы почувствовать «остроту жизни». А ты… ты оказался просто наемным альфонсом с придуманной легендой. Я нанимал тебя, чтобы ты развлекал мою жену, а не таскал её по пустым домам и съёмным квартирам.
Пётр смотрел на него с открытым ртом. Его наглость испарилась, сменившись шоком. Он тоже был пешкой. Дорогой, эксклюзивной, но пешкой.
– Ты… ты платил ему? — прошептала Алиса, и в ее голосе было столько потрясения, что это прозвучало почти комично.
– Конечно, дорогая. Хороший актерский труд должен оплачиваться. Он же не просто так с тобой в «Метрополь» ходил ужинать. У меня на всё есть счета. И на его «бизнес», который я же и финансирую. И на его квартиру. И даже на те самые кеды, которые тебе так нравятся. Он мой сотрудник, можно сказать. Из отдела развлечений жены.
Сергей Михайлович подошел ко мне вплотную.
– Ты думал, ты водитель? Нет. Ты был предохранителем. Стрелочником. Удобным виновником на случай, если всё вскроется и потребуется крайний. Но, как видишь, сценарий изменился.
Он повернулся к жене и её любовнику, вернее, к своему развлечению и своему сотруднику.
– Ты заплатила ему за молчание передо мной. А теперь я заплачу ему за молчание перед всеми остальными. Чтобы никто и никогда не узнал, какая вы жалкая, ничтожная компания.
Он вернулся к столу, открыл ящик и достал оттуда ещё один конверт. Он был втрое толще всех предыдущих, вместе взятых.
– Это твоя зарплата за три года вперёд. С учётом премии за моральный ущерб, — он усмехнулся. — Ты идешь, собираешь свои вещи и исчезаешь. Сегодня. Сейчас. И если я хоть раз услышу где-то эту историю, ты узнаешь, что бывает с людьми, которые меня подводят. Понятно?
Я молча взял конверт и кивнул. Он был невероятно тяжелым. Тяжелее всей моей унизительной службы в этом доме.
Я вышел из кабинета, не глядя на Алису, которая рыдала, уткнувшись лицом в ковер, и на Петра, который смотрел в одну точку, превратившись из наглого хама в жалкую, развенчанную куклу.
Я уезжал из их идеального, прогнившего насквозь мира в промозглую ночь. И в кармане у меня лежали не деньги. Это была плата за то, чтобы стать призраком. За то, чтобы забыть свое имя, свое лицо и ту глупую, наивную мечту о запретной страсти, которая привела меня в этот ад. Самая дорогая и самая горькая плата за то, чтобы наконец-то понять: в некоторых играх ты никогда не бываешь игроком. Только разменной монетой. Или мишенью для чьего-то чёрного, беспощадного юмора.
Спасибо за внимание! Обязательно оставьте свое мнение в комментариях.
Прочитайте другие мои рассказы:
Обязательно:
- Поставьте 👍, если понравился рассказ