«Сказка о рыбаке и рыбке» - единственная пушкинская сказка, написанная белым стихом. Это обстоятельство, как и всё у Александра Сергеевича, не случайно (см. об этом Часть I и Часть II), белый стих в качестве художественного средства выбран с определенным замыслом. Многообразие смыслов, вложенных друг в друга, - вообще характерная и даже характеризующая черта произведений Пушкина, сказки не исключение.
АНТОН МЕРЖИЕВСКИЙ
Смыслы внутри смыслов (продолжение)
Когда речь заходит о текстах масштабных, т.н. «крупных формах», ни у кого не вызывает сомнений, что талантливые (тем более, гениальные) авторы закладывают в них множество, бездну смыслов, некоторые из которых, однако, неочевидны, особенно при первом прочтении. Вот почему полезно иногда перечитывать классиков!
Например, в упомянутом ранее «Евгении Онегине» легко считывается личная (и, отчасти, социальная) трагедия заглавного протагониста. Она настолько бросается в глаза, что заслоняет другую, несколько завуалированную и потому ускользающую, но не менее отчаянную личную трагедию Татьяны.
Трагедия вовсе не в разочаровании первой любви (это вообще не трагедия в принципе). Фатальная, необратимая катастрофа состоит в том, что Татьяна превращается в великосветскую даму, с присущими её новому кругу предрассудками и стереотипами. Она подозревает и обвиняет Евгения в попытке самоутвердиться за счет её приобретенного положения в обществе (что можно было бы списать на женскую обиду: «Урок ваш выслушала я? Теперь уж очередь моя» - это, в общем-то, неприкрытое злорадство), а потом читает высокомерную нотацию, фактически высмеивающую любовь как таковую:
Холодный строгий разговор....
Я предпочла б обидной страсти
И этим письмам и слезам.
и далее
…что к моим ногам
Вас привело? Какая малость!
Как с вашим сердцем и умом
Быть чувства мелкого рабом?[1]
Татьяна бывшая Ларина (здесь именно бывшая, не урожденная) видит теперь любовь как мелкое, недостойное чувство – вот что страшно. Вдвойне страшно оттого, что она понимает обесценивающую её трансформацию («…я тогда моложе, Я лучше, кажется, была»), но понимает также и свое бессилие («…судьба моя Уж решена»). Она по-прежнему любит Евгения («Я вас люблю (к чему лукавить?)»), но любовь не достойна законодательницы мод и, как бы мы сказали, «иконы стиля». Татьяна прикрывается семейным статусом («…я другому отдана; Я буду век ему верна»), но сама принимает правила игры и не собирается от нее отказываться, у нее хорошо получается.
Здесь, именно в этом моменте сходятся две личные трагедии («А счастье было так возможно, Так близко!..»): вначале Онегин благородно, но холодно и бессердечно читает нотацию влюбленной Тане, в конце новоявленная княгиня честно, но также отстраненно поучает безнадежно влюбленного Евгения; теперь уже она бессердечна.
Онегин не разглядел и опоздал. Но если не разглядел только по собственной «вине», то опоздал по «вине» Татьяны, которая эффективно и необратимо подстроилась под великосветские правила, не самые худшие вообще-то, но в ее случае безнадежно калечащие душу. Татьяна не способна даже просто посочувствовать Евгению, только упивается жалостью к себе.
Сопряжение двух трагических линий противоположной направленности рождает не катарсис, а ошеломляющее разочарование. Это намного сильнее первоначального замысла Пушкина, согласно которому Татьяна оставалась безнадежно влюбленной в Онегина. Героиня поступила по-своему и «выскочила замуж». Что ж, у великих авторов персонажи, порой, ведут себя очень своевольно.
Стилистика и смысловые нюансы. Постановка вопросов
Разнообразие смыслов, некоторые из которых раскрываются далеко не сразу, ожидаемо от романа, который писался более 7 лет . Но разве подобная герменевтика может разместиться в крохотном объеме текста, созданного за один день, в котором всего-то одна-единственная сюжетная линия? Рассмотрим (наконец-то!) на примере Золотой рыбки, как это делает Александр Сергеевич Пушкин.
Первое, что бросается в глаза, это стилистические изменения, привнесенные Пушкиным в сюжет померанской народной сказки (точнее, сказки братьев Гримм «О рыбаке и его жене»[2]). Мы уже знаем, что ни одна деталь у Пушкина не случайна, его авторские новации имеют соответствующую смысловую нагрузку.
Во-первых, у Гриммов персонажи сказки не имеют возраста. Это не старик и старуха, а просто рыбак и его жена, вероятно средних лет. Поскольку в Золотой рыбке старик и старуха жили «в ветхой землянке ровно тридцать лет и три года», а браком сочетались, как положено, лет в 15-16, много 17, то не сложно понять, что старику под 50, старуха помладше года на 2-3. Это вполне соответствует реалиям жизни простонародья в XVIII-XIX веках, но все же 50 лет – не запредельная дряхлость даже тогда. Тем ни менее, у Пушкина они именно ветхие старик и старуха, нищие (живут в землянке, единственное имущество – рыболовный невод и прохудившееся корыто), житейски беспомощные (поскольку детей у них, судя по всему, нету). Автор неоднократно и явно неслучайно подчеркивает возраст персонажей, акцентирует на нем внимание. Для чего – вопрос пока открытый.
Во-вторых, в сказке братьев Гримм фигурирует не Золотая рыбка, а волшебная камбала, стандартный волшебный помощник, вроде щуки из сказки про Емелю. Действует, правда, этот помощник, совсем не по сказочным канонам. Камбала демонстративно сердится на рыбака, транслируя раздражение посредством нагнетания непогоды на море (как и Золотая рыбка у Пушкина). Она, в конце концов, наказывает протагониста-рыбака и его жену-антагониста (за что, пока тоже открытый вопрос), чего в подлинной фольклорной сказке не бывает: этическая проблематика в ней отсутствует (см. Часть I), волшебный помощник или предмет может обернуться против героя, только попав в чужие руки и действуя не по своей воле.
Указанные странности в поведении камбалы (а потом и Золотой рыбки) подтверждают версию, что померанская сказка, литературно обработанная Гриммами, имеет источником не только собственно сказочные мотивы, но и более древние мифологические, для которых капризность и непостоянство божеств различного ранга – общее место[3].
Вот только ни померанский первоисточник, ни братья Гримм не помнят о том, что камбала является морским божеством, она просто волшебная рыба, чья историческая сущность раскрывается только через её действия. Пушкин же сразу и наглядно указывает на уникальность Золотой рыбки, которая нарочито не имеет видовой принадлежности, но имеет универсальный языческий маркер божественной сущности – Золотая. Как Александр Сергеевич разглядел или угадал данное обстоятельство – вопрос к нему. Зачем он подчеркивает его внешними атрибутами - вопрос снова (уже третий раз) пока открытый.
В-третьих, желания померанской жены и пушкинской старухи, финализирующие повествование, выглядят радикально различными. Первая захотела стать Римским Папой[4], и камбала ей это обеспечивает, и, в итоге, Богом[5], после чего камбала отнимает все прежние благодеяния. Вторая, как известно, пожелала стать Владычицей морскою, то есть заместить саму морскую богиню – Золотую рыбку - и сделать её своей прислугой «на посылках». Разумеется, осталась, вместе со стариком, у разбитого корыта.
Другие публикации по теме:
******************************************************************************************
[1] А.С. Пушкин. Евгений Онегин. Глава 8, XLV
[2] См. об этом Часть I
[3]Ср. непостоянство, мстительность и капризность богов языческих пантеонов: индийского, греческого, скандинавского…
[4] Не Папессой, именно Папой
[5] Не Богиней, именно Богом