Осенний ветер гнал по аллее позолоченные листья, шурша ими о бетонные плиты, словно перебирая купюры. Парк был пустынен и тих, если не считать приглушённый гул магистрали где-то за деревьями и тяжёлое, прерывистое дыхание двух мужчин, сидевших на скамейке с видом на сияющее стеклом и сталью здание центра трансплантологии. Воздух был холодным и острым, пах мокрой травой и грустью.
Один из них, Артур, щегольски одетый в пальто, от которого пахло деньгами и дорогим парфюмом, нервно постукивал пальцем по ручке кожаного портфеля. Рядом сидел прямая ему противоположность, Сергей, человек с лицом, измождённым бессонными ночами, и в потрёпанной куртке, просто смотрел куда-то вдаль, на огни клиники, словно надеясь увидеть за одним из них свою надежду. Его руки, грубые от работы, лежали на коленях, сжатые в тщетной попытке найти хоть какую-то опору. Они познакомились здесь, когда приехали в центр трансплантологии навестить родных им людей.
— Представляешь, вся эта свистопляска снова по новой, — внезапно начал Артур, его голос звучал громко, нарушая меланхоличную тишину парка. — Лучшие специалисты, лучшие препараты, чёртов оркестр из трёх человек играл у неё в палате после операции! Я всё купил, Сергей, всё! Думал, деньги решают? Решают. Но эта почка… эта чёртова почка не прижилась. Отторжение. И теперь моя Лиза снова на аппарате, а мне опять нужно раскошеливаться, искать, договариваться… Просто ад какой-то.
Он выдохнул облако пара в холодный воздух, его взгляд скользил по фасаду больницы с собственническим раздражением, будто он смотрел на неисправный, но очень дорогой механизм, который имел наглость выйти из строя. Сергей молчал, его пальцы невольно сжались в кулаки, спрятанные в карманах, ногти впивались в ладони, оставляя красные полумесяцы.
— Говорят, ради Лизы пришлось подвинуть какую-то девочку, она была следующая в листе ожидания, — Артур махнул рукой, словно отмахиваясь от назойливой мухи. — Но я всё порешал и почку отдали Лизе. Были б деньги, не пропадёшь. А ты чего такой тихий? Проблемы?
Сергей медленно повернул к нему голову. В его глазах стояла такая бездонная усталость и боль, что даже самоуверенный Артур на мгновение смолк, почувствовав необъяснимый дискомфорт.
— У меня здесь лежит дочь, — тихо, но чётко произнёс Сергей. Каждое слово давалось ему с усилием, будто он вытаскивал из себя зазубренные гвозди. — Ей пятнадцать. Гломерулонефрит. Последняя стадия. Она ждала свою почку три месяца. Её очередь должна была подойти на прошлой неделе.
Он сделал паузу, вглядываясь в сытое, ухоженное лицо собеседника, ища в нём хоть крупицу понимания и не находя ровным счётом ничего, кроме лёгкого любопытства.
— А потом её внезапно подвинули. Куда-то в конец списка. Врачи разводят руками, говорят – «обстоятельства». Её состояние… оно стало критическим. Пока ты тут рассказываешь про свой оркестр, моя Анечка угасает. Каждый день. Каждый час может стать последним. Мы уже почти… почти простились с ней.
Воздух между ними застыл, стал густым и колким, как стекловата. Артур смотрел на Сергея с неподдельным изумлением, как будто тот заговорил на незнакомом языке. В его мире не было места таким историям, они были досадным статистическим шумом, помехой на пути к комфорту. Его мозг отказывался соединять два этих факта: свои проблемы и проблемы этого затрёпанного человека.
— Ну… бывает, — неуверенно, почти растерянно пробормотал Артур, отводя взгляд к своим начищенным ботинкам. — Судьба такая, наверное. Надо было больше зарабатывать, друг мой. В этой жизни выживает сильнейший. Жестоко, но таков закон.
В этот момент у Сергея зазвонил телефон. Резкий, вибрирующий звук разорвал напряжённую тишину. Он рванулся к нему, поднёс трубку к уху. Его лицо, исхудавшее от бессилия, исказилось мукой, когда он увидел номер звонящего.
— Да? Да, я слушаю! Сейчас! Я уже бегу! — выдохнул он, и его голос сорвался. Не глядя на Артура, не сказав больше ни слова, он пошёл прочь, к больнице, его тень длинной и худой стрелой метнулась по освещённой дорожке, растворяясь в сумерках.
Артур с лёгким презрением, смешанным с облегчением, посмотрел ему вслед.
— Надо больше зарабатывать, — ещё раз повторил он своё кредо, будто заклинание, от которого должно рассасываться всё зло мира. Ему внезапно стало душно, в груди что-то сжалось, заныло. Он списал это на раздражение от неприятного разговора. Он резко поднялся, отряхнул ладони о брюки, как будто стирая с них не только пыль скамейки, но и прилипчивую горечь этого диалога, и направился к своему автомобилю — большому, тёмному, дорогому, стоявшему на почти пустой парковке, как сторожевой пёс.
Он уселся на водительское место, захлопнул дверь. Тишина и запах кожи салона успокаивали его. Он достал сигарету, прикурил от дорогой золотой зажигалки, сделал первую глубокую затяжку. Дым заполнил лёгкие, привычное удовольствие… но вдруг оно сменилось острой, разрывающей, невыносимой болью где-то глубоко в груди. Жгучей. Раздирающей. Артур судорожно открыл рот, пытаясь вдохнуть, но вместо воздуха его горло заполнил беззвучный крик. Сигарета выпала из ослабевших пальцев на дорогой коврик, оставив на нём тёмный опалённый след. Его тело дёрнулось в последнем судорожном спазме, и голова упала на руль, заставив клаксон издавать, хриплый, предсмертный рёв.
На звук сигнала автомобиля подошёл охранник, совершавший обход. Срочно позвали врачей. Но было уже поздно. Обширный инфаркт. Никакие деньги, никакие связи не могли отменить его теперь.
Вокруг завертелась стандартная, отлаженная процедура. При оформлении документов сотрудники больницы, действуя в рамках закона, проверили базу данных и запросили информацию у родственников на предмет возможного несогласия на изъятие органов. Возражений не последовало — возможно, родственников просто не успели найти, а может быть, не очень искали. В системе значилось, что при жизни он не оставлял письменного отказа от посмертного донорства. Этого было достаточно. Формальности были соблюдены. Холодная, безличная машина здравоохранения, которая всегда так восхищала Артура своей эффективностью, закрутилась и для него самого. Циничность ситуации, когда его собственное тело стало ресурсом, была столь удивительна, что даже у видавших виды врачей на мгновение перехватило дыхание. Две почки. Две женщины, нуждающиеся в них. Один донор.
…Сергей стоял у окна в палате реанимации, не веря своим глазам, не веря тихим, ровным звукам мониторов. За стеклом его дочь, бледная, почти прозрачная, но живая, уже шла на поправку. Врач тихо, почти шёпотом, объяснял, что произошло чудо – нашёлся донорский орган, идеально подошедший по всем параметрам. Операция прошла безупречно, почка приживается. Опасность миновала.
Слёзы текли по его щекам, но он не замечал их. Он видел только лёгкий румянец на щеке дочери и слабое движение её век. Камень, месяцами давивший ему на грудь, на сердце, на саму душу, наконец-то сдвинулся с места.
Он вышел в стерильный, пахнущий антисептиком холл, чтобы перевести дух, чтобы осознать случившееся. Его ноги сами понесли его по коридору. И вот он увидел её. Через стекло другой палаты, соседней. Он увидел женщину, тоже только что перенёсшую трансплантацию. Красивую, ухоженную, с дорогим халатом на плечах. И он узнал её. Узнал по фотографиям, которые с гордостью показывал ему Артур. Лиза – жена Артура.
Их глаза встретились на мгновение. В её взгляде была усталость, слабость и та же чистая, животная радость от того, что ты жив. Она не знала его. Не знала, чья почка теперь фильтрует её кровь. Не знала, какой ценой была оплачена её вторая жизнь.
Мимо Сергея, торопливо и с глухим стуком колёс, катили на каталке покрытое простынёй тело. Из-под края белого полотна на мгновение высвободилась рука – холёная, блеснувшая при свете люминесцентных ламп сделанным маникюром. Сергей замер. Он узнал эту руку, она принадлежала Артуру.
Он медленно, очень медленно перевёл взгляд с уходящей в лифт каталки в сторону палаты своей дочери, а потом на окно палаты, где лежала та женщина. Две жизни, разделённые больничной стеной. Две почки, некогда бывшие частью одного целого, одного человека, который считал, что всё на свете можно купить. И который в итоге заплатил за всё сам, сполна, даже не узнав об этом.
В тишине больничных коридоров стоял лишь ровный гул аппаратуры, поддерживающей теперь эти две жизни, и тихий, неузнаваемый звук, сорвавшийся с губ Сергея. То ли смех. То ли стон. То ли молитва, обращённая к той несправедливой и безжалостной силе, что вдруг проявила такую чудовищную, такую идеальную в своей жестокости справедливость.
И только холодное осеннее солнце, пробивавшееся сквозь огромные окна в конце коридора, равнодушно освещало эту сцену, не выбирая, кого обласкать своим светом – грешника или святого, жертву или палача. Потому что жизнь – она на всех одна. И её хрустальный, неумолимый ход иногда выписывает такие зигзаги, от которых замирает сердце и наступает тишина. Полная, всепоглощающая, выжидающая тишина, в которой слышен лишь шелест опавших листьев за окном.
Спасибо за внимание! Обязательно оставьте свое мнение в комментариях.
Рекомендую почитать другие мои рассказы:
Не забудьте:
- Поставить 👍, если понравился рассказ
- Подписаться 📌 на мой канал - https://dzen.ru/silent_mens