Поезд только тронулся, и я радовалась, что попала в относительно тихое купе. Рядом ехала молодая мама с мальчишкой лет пяти. С виду обычные пассажиры: женщина сразу достала телефон, уткнулась в экран, а ребёнок, наоборот, прыгал, вертелся и то и дело совал нос в чужие вещи.
Я постелила свежую постель, аккуратно уложила подушку, решила прилечь — впереди ночь и длинная дорога. Белоснежное бельё приятно хрустело, и я мысленно поблагодарила себя, что взяла купе, а не плацкарт.
И тут мальчик, довольный и радостный, развернул шоколадку. Ему явно дали сладость, чтобы хоть немного усидел на месте. Но вместо того чтобы есть аккуратно, он в два укуса размазал половину плитки по своим ладоням, а потом — прямиком на мою постель.
Коричневые пятна поползли по белым простыням, подушка за минуту превратилась в грязное полотнище.
— Мам! — весело крикнул мальчик. — Смотри, я картину нарисовал!
Я вскочила, а сердце ухнуло вниз.
— Что вы делаете?! Это же моё бельё! — я повернулась к его матери.
А та, не отрываясь от телефона, лениво пожала плечами:
— Ну, ребёнок же… Что поделаешь?
Внутри у меня всё закипело.
Всего лишь шоколад?
Я смотрела на испорченное бельё и не верила своим глазам. Белая простыня, за которую я заплатила, выглядела так, будто по ней прошёлся маляр с ведром коричневой краски.
— Простите, но это уже перебор! — я обратилась к матери мальчика. — Ваш сын испортил мою постель!
Она лениво подняла глаза от телефона и с демонстративным спокойствием ответила:
— Ну и что? Шоколад же, а не грязь. Высохнет, постираешь потом.
Я почувствовала, как внутри меня поднимается волна возмущения.
— Это не мои домашние простыни, а постельное бельё в поезде! Оно выдано мне, и теперь оно в таком виде, что ложиться невозможно.
Мальчик в это время весело хохотал и продолжал возить липкими руками по одеялу.
Мать даже не попыталась остановить его.
— Да оставьте вы ребёнка в покое. Хотите — сами вытрите. У меня других дел полно.
В коридоре кто-то из пассажиров, услышав перепалку, уже притормозил и заглянул в купе.
— Что случилось? — спросила женщина средних лет.
Я показала на простыню. Та ахнула:
— Да это же безобразие!
Но мама мальчика только усмехнулась.
— Да чего вы раздули? Поднимите скандал из-за какой-то ерунды!
Я сжала кулаки. «Ерунда» заключалась в том, что на моём месте теперь невозможно спать, а виновные вели себя так, будто я им должна.
Спор о белье
Я решительно встала и вышла в коридор. Сердце стучало в висках: если промолчу — всю ночь придётся спать на грязной постели.
— Где проводница? — спросила я у пассажиров в коридоре.
— В соседнем вагоне, чай разносит, — подсказали мне.
Я дошла до неё и, почти не скрывая возмущения, объяснила:
— Простите, но у меня в купе ребёнок измазал всё бельё шоколадом. Ложиться невозможно. Мне нужно заменить постель.
Проводница нахмурилась.
— Бельё? Шоколадом? — она вздохнула. — Но у меня сменных комплектов осталось очень мало. На всех не хватит.
— Это не моя вина! — я повысила голос. — Я его не пачкала!
Мы вернулись в купе. Проводница увидела «картину» мальчика и ахнула: белая простыня и подушка были в тёмных липких разводах.
— Мамочка, — строго сказала она, обращаясь к женщине, — а почему вы не следите за ребёнком?
Та даже не вздрогнула, а только хмыкнула:
— Ребёнок играет. Что теперь — казнить его за это? Вы же проводница, у вас наверняка есть ещё бельё.
— А у вас совесть есть? — вмешалась соседка по коридору, которая пришла посмотреть. — Девушка же на таком спать не может!
Мать только отмахнулась:
— Господи, ну постирается потом. Раздули из мухи слона.
Проводница растерялась: с одной стороны — пассажир с испорченным бельём, с другой — мама с ребёнком, которая не собиралась брать на себя никакой ответственности.
Вагон гудел: люди начали поддакивать то мне, то матери мальчика. Атмосфера в купе накалялась, и было понятно — просто так этот вопрос не решится.
Кто заплатит за шоколад?
Я уже не могла сдерживаться. Липкие разводы на белой ткани перед глазами только усиливали злость.
— Хорошо, — твёрдо сказала я, глядя прямо на мать мальчика. — Если это ваш ребёнок испортил постель, значит, вы должны возместить ущерб. У проводницы можно купить новый комплект. Оплатите — и вопрос закрыт.
Я повернулась к проводнице:
— Сколько стоит новый набор белья?
Та сразу оживилась:
— Сто восемьдесят рублей, — ответила она, стараясь не вмешиваться в суть спора.
Я снова посмотрела на женщину.
— Всего-то! Сто восемьдесят рублей. Ваш ребёнок испортил, так что будьте добры.
Но мамаша даже не шелохнулась. Улыбнулась криво и, не отрываясь от телефона, произнесла:
— Заплатить? За что? За то, что мой ребёнок — ребёнок? Нет уж, не дождётесь. Пусть железная дорога сама меняет бельё, а я платить не собираюсь.
Я вскипела:
— Вы серьёзно? Значит, портить чужие вещи можно, а отвечать за это не надо?!
Женщина равнодушно пожала плечами:
— Вы слишком нервная. Вот потому и одна едете. Ребёнок всего лишь поел шоколад. Вы бы лучше радовались, что у вас здоровый сосед, а не придирались.
Эти слова прозвучали как пощёчина. Вагон загудел.
— Наглость какая! — шептались пассажиры.
— Всё верно девушка говорит: кто испортил, тот и платит!
Но мать мальчика не сдавалась, её глаза блестели вызовом.
— Я платить ничего не буду. Хотите новое бельё? Сами покупайте.
Проводница нервно переступала с ноги на ногу, но вмешиваться дальше не решалась.
Напряжение накалялось: две женщины стояли друг напротив друга, и было ясно — одна ждёт справедливости, другая в наглую отказывается признавать вину.
Цена принципа
Проводница наконец не выдержала. До этого она стояла молча, явно надеясь, что конфликт сам собой утихнет. Но когда мать мальчика в третий раз повторила «ничего платить не буду», её терпение лопнуло.
— Женщина, — резко сказала проводница, — давайте по порядку. Ваш ребёнок испортил постельное бельё. По правилам пассажир обязан возместить ущерб. Если вы отказываетесь, я вызываю начальника поезда. А дальше он составляет акт, и с вас взыщут штраф в три раза дороже.
Эти слова прозвучали твёрдо и уверенно. В вагоне воцарилась тишина. Даже мальчик замер, перестав возиться с фантиком от шоколадки.
Мать покраснела, но не сдавалась:
— Штраф? Вы меня пугаете? У меня ребёнок, я — мать!
Проводница не моргнула.
— И что? Наличие ребёнка не освобождает от ответственности. У нас всё фиксируется. Хотите разбираться — будем вызывать начальника, а потом и полицию на ближайшей станции.
Толпа пассажиров в коридоре загудела:
— Правильно! Пусть платит!
— Давно пора таких наглецов на место ставить.
Мать оглянулась — видимо, впервые поняла, что публика не на её стороне. Губы её задрожали, но она всё же достала кошелёк и, швырнув на стол две сотенные купюры, процедила:
— Берите. Ну что, довольны теперь?
Проводница спокойно взяла деньги и протянула мне новый комплект белья.
— Вот. Теперь всё по правилам.
Я благодарно кивнула, чувствуя, как напряжение уходит. А мать, зажав ребёнка за руку, отвернулась к окну, демонстративно делая вид, что разговора не было.
В вагоне снова стало тихо, но воздух ещё дрожал от недавнего скандала.
Утро после шоколадной войны
Утро в поезде всегда пахнет чаем из подстаканников и торопливыми сборами. Люди уже суетились в коридоре, паковали сумки, натягивали куртки. Атмосфера казалась привычной, но взгляды пассажиров время от времени скользили к нашему купе.
Мальчик сидел на полке, сонно теряя глаза, и жевал очередную шоколадку. Казалось, ночной скандал прошёл мимо него — он не понял, что именно натворил. Для него это всё была игра.
Его мать, наоборот, сидела с каменным лицом, уткнувшись в телефон. Она делала вид, что ничего не произошло, будто не она вчера отказывалась платить и не она бросала деньги с видом жертвы. Но разговоров вокруг было уже не избежать.
— Вот наглость, — шептались в коридоре две женщины, укладывая сумки. — Ещё и ребёнка выставила прикрытием.
— Хорошо хоть проводница жёстко среагировала, а то бы девчонка всю ночь на грязной простыне лежала, — добавил мужчина, проходя мимо.
Проводница утром тоже заглянула в купе, разносила чай. Когда её взгляд упал на мать мальчика, она нарочито холодно кивнула и пошла дальше, даже не дожидаясь ответа. Все поняли — для неё этот пассажир навсегда остался помеченным как «проблемный».
А я аккуратно сложила свежее бельё и уложила его обратно в чехол. Вышла в коридор, чтобы встретить станцию, и вдруг почувствовала лёгкость. Я не дала себя унизить, настояла на справедливости — и это оказалось важнее любых испачканных простыней.
Поезд мягко остановился. Люди поспешили к выходу. Мать с мальчиком торопливо выскочили вперёд, даже не оглядываясь. А я вышла последней — спокойно, с чувством, что эту дорогу я всё-таки выиграла.
В поезде, как и в жизни, важно помнить: чужая наглость заканчивается там, где начинается твёрдое «нет».