Так будут приветствовать Рябова-младшего в день празднования победы наш шведами…
Рябов, Иевлев, Крыков… Все они входят в роман молодыми людьми, но уже со сложившимися характерами. Но ведь есть в книге и персонажи, которых мы можем наблюдать с самого начала их пути.
Вернувшись с верфи, Рябов узнаёт радостную новость – Таисья, «плача счастливыми обильными слезами», сообщает: «Ванечка, рожать мне скоро. Ребёночек у нас будет...»
И этот «ребёночек», Ванятка, а потом и Иван Иванович, займёт своё место в повествовании. Портрет его дан в сцене возвращения отца: «Во дворе мальчик, стриженный под горшок, розоволицый, крепенький, словно репка, поднял на кормщика зелёные с искрами глаза». Но познакомимся мы с ним ещё раньше, когда Иевлев придёт к ним в дом и увидит своего крестника, «того Ванятку, который в сапожках и вышитой рубашечке стоял сейчас возле матери и спокойно, лукавым, отцовским взглядом смотрел на незнакомого офицера со шпагою». Капитан-командор заметит, что «выражение особой материнской гордости озарило лицо» Таисьи, а кроме того, поразит его умение ребёнка держаться и его сходство с отцом: «"Здравствуй на все четыре ветра, коли не шутишь", - голосом, исполненным достоинства, и без поклона ответило дитя Иевлеву, и страшно стало, - так вспомнился сам Рябов в тот час, когда не хотел он поклониться Апраксину на взгорье у Двины и когда не поклонился самому Петру Алексеевичу»
Мальчик, практически не видевший отца, тем не менее, его любил, много о нём слышал (вспомним, какой гордостью прозвучат его слова «Тятя мой!», когда Таисья покажет вырезанную Крыковым статуэтку «рыбаря в море»; вспомним его радость при возвращении отца) и уже ясно представляет себе свой путь. На вопрос крёстного, кем он будет, ответит сразу: «Рыбаком буду! Морского дела старателем, вот кем!» И уже начинает готовиться к делу: автор расскажет, что Иевлев «положил на стол серебряный рубль "на гостинцы для крестника", - так делывал всегда, ежели навещал избу на Мхах. По молчаливому уговору Таисья копила эти деньги – сироте на чёрный день. Ванятка насчёт чёрного дня не догадывался, но рублевикам вёл счёт, прикидывая, когда их наберётся столько, чтобы начать строить себе добрый карбас». Когда Таисья расскажет о приглашении кормщить, он тут же добавит: «Вот погодим малость, да и я пойду!» А вернувшемуся отцу практически сразу заявит, что «жениться не будет»: «Да ну их, баб! Я в море пойду - а они выть!»
В доме он ведёт себя как хозяин, вместе с матерью потчуя тех, кто пришёл поздравить Крыкова с производством в капитаны, пытаясь, хоть и без особого успеха, занимать приезжих разговорами: «Девочки, не отвечая, причмокивая, с аппетитом ели масленые блины.
- Вы безъязыкие? - спросил Ванятка.
- Мы кушать хотим! - сказала старшая.
- Ну, кушайте! - дозволил Ванятка».
Как и почти все мальчишки, Ванятка интересуется шпагами – и у Иевлева, и у «дяди Афони», ждёт, когда сделают ему «пушку, чтобы палила». И в крепость хочет приехать в нужный момент:
«- Да что!.. Кабы из пушек палили... А то давеча ни одна не пальнула.
- Может, и станем палить! - с короткой усмешкой сказал Сильвестр Петрович. - Ты уж приезжай...
- Ждите! - велел Ванятка».
Во время боя он проявит самостоятельность: выйдя из погреба, увидит, как «ярко и весело горела крыша избы капитан-командора, та самая, где не раз он, Ванятка, гостил, где нынче остался его игрушечный, со всею оснасткою, сделанной отцом, корабль и где стояли люльки с куклами его подружек - иевлевских дочек». И поняв, что «крепостные монахи» выносят из избы «вещи, которые ни Ванятку, ни девочек не интересовали: ни корабля, ни люлек с куклами монахи не несли», решает сам взяться за дело. Он «переждал, пока возле вёдер не будет никого из монахов, быстро вылил воду себе на голову и так же бочком, плечом вперед вошёл в сени… Здесь кто-то схватил его за вихор, но он вырвался и побежал по знакомым горницам - туда, где он оставил свой оснащённый корабль среди кукол и люлек, среди лоскутков и других игрушек. Дым разъедал ему глаза, он почти ничего не видел, но всё-таки нашёл и корабль, и люльки, и кукол, и короб с лоскутками. Завернув всё это в какую-то тряпку, он по пути ещё подобрал три книги, которые давеча читал Сильвестр Петрович, и нагруженный своей добычей, чёрный и закоптелый выскочил на крыльцо, где кто-то из монахов поймал его и дал ему хорошую затрещину». И, конечно, великолепен его ответ на вопрос, «как там было, очень ли страшно или ничего»: «Да ну! Ничего там и нет такого... Дымно и палёным воняет, а так взойти и выйти даже вам можно, ничего...»
И, разумеется, появление Ванятки в момент празднования победы вовсе не случайно.
После слов Иевлева «Возьми Ванятку, боцман!» Семисадов «шагнул вперёд, сильными руками высоко держа Ванятку, словно бы показал его народу; потом одним движением поставил мальчика крепкими ножками, обутыми в сапожки с подковками, на синий шёлк флагов, вымпелов, гюйсов… Ванятка постоял на шелках, застеснялся, огляделся, будто привыкая, потом, не зная, куда девать руки, сунул их за вышитый поясок испачканной на пожаре рубашки и пошёл по флагам, по синему с золотом шёлку, пошёл к тем, кто бился весь нынешний день со шведом». И услышим мы от собравшихся:
«- Слава!
- Любо!
- Рябовский мальчонка!
- Любо нам, любо! Так делаешь, капитан-командор!
- Что на мель корабль посадил - того сирота!
- Добро ему».
И позднее, в скорбном и торжественном шествии, когда в крепость понесут шпагу Крыкова, он всё время будет идти рядом с отцом.
А потом нам расскажут, как Ванятка помогал Марии Никитишне наколоть дрова («Не я колола - Ванятка! - улыбнулась Марья Никитишна. - Он не дал!») Расскажут и о другой его доблести: «Давеча девы - Верунька да Иринка – мыша забоялись, он того мыша помелом и погнал. Мужик!» И про «проворство» Ванятки, когда он «скакал верхом на подслеповатом мерине», а «девы ахали», тоже…
Он останется всё же маленьким мальчишкой (вспомним, как по возвращении Рябова из тундры он «выскочил на крыльцо, ещё не разлепив сонных глаз, ахнул, увидев отца, смешно завизжал на олешек, что, словно в тундре, похаживали себе на крепких копытцах по двору», а затем станет помогать отцу парить «самоедина» Сермика).
Но будет этот мальчик помнить и о главном. Не случайны же его вопросы о шведском корабле («Тять, а то верно, что ты воровской корабль на мель посадил перед пушками?») и о шрамах отца: «За то и раны, батя?.. Честные, значит, раны, тять?»
И появится у него новая мечта, о которой расскажет он самому царю (не зная, конечно, с кем говорит): «Вырасту как надо, пойду к царю в белокаменны палаты, поклонюсь большим обычаем, попрошу его, нашего батюшку: "Царь-государь, ясное солнышко, не вели казнить, вели миловать, прикажи слово молвить: дед мой Савватий кормщиком в море хаживал, отец мой Иван на твоей государевой службе, прикажи и мне на большом корабле в океан-море идти..." И поцелует меня царь-государь, ясное солнышко, в уста сахарные, и даст мне в рученьки саблю вострую, булатную, и одарит меня казной несчётною...»
И начнёт осуществлять своё «нерушимое решение»…
Если понравилась статья, голосуйте и подписывайтесь на мой канал!Уведомления о новых публикациях, вы можете получать, если активизируете "колокольчик" на моём канале
Путеводитель по циклу здесь
Навигатор по всему каналу здесь
