– Да погодите Вы, Ульяна Сергеевна. Ну, зачем же сразу паниковать?
– А как не паниковать, Владимир Саныч? Как? Не понравилась мне эта Валентина. Грубая, неотесаная какая-то. Что там с девочкой, когда никого дома нет?
– Ребенок ее боится что ли? – спросила Алевтина Павловна.
– Да, вроде, нет, – пожимала плечами Ульяна, – В общем, что тут обсуждать? Ребенок украден, возможно, его ищут родные родители. Находится у непонятно кого. А мы что, молчать будем?
– Ну, почему не понятно-то? – спорила Алевтина, – Знаем мы и Никиту, и Валю. Да, Валюха всегда такой была – поорать сама не своя. Но ведь не злая.
– Ага... Она детей бьёт. Не злая?
– Ну, ведь не со зла.
Они сидели в учительской вчетвером: директор, Уля, Алевтина и Матвей Степаныч.
Ульяна была на взводе, пыталась донести до всех, что случилось происшествие чрезвычайной важности.
– Это как? Как? Бить ребенка! Бить ребенка не со зла, значит, можно, по-вашему?
– Битие определяет сознание, – протянул Матвей Степанович.
– Какое сознание, Матвей Степаныч? О чем вы говорите!?
– Обычное сознание, – спокойно вставила Алевтина Павловна, – Я вон ... своего Илюху до крови отдубасила, когда в четырнадцать лет пьяным явился. Ох, разъярилась тогда –ногами пинаю его пьяного. Мишка ревёт, а я остановиться не могу. Зато, как бабка отшептала. До сих пор вспоминает. Говорит: "Ох, и напугался я тогда, мамка!" Потом долго ещё, как рюмку в руки брал, так тот случай вспоминал! Вот так. И теперь не пьет, недавно капитана дали ему, – с гордостью закончила Алевтина.
– Господи! Ну нельзя же так! – охала Уля.
– А мне даже под зад не давали, – начал рассказывать директор, – Не было у нас такого. Мама обидеться могла, не разговаривать –худшее из наказаний. А однажды мы с Серёжкой, дружком детства, в город, в центр убежали. Нам тогда лет по пять было. Гуляли по магазинам полдня, велосипеды рассматривали. Нашла нас его бабка, домой привела, частный дом у них был. Кнут взяла и прямо при мне Серёжку этим кнутом отходила. Он только носом посопел да зад потер, а я... Я недели две не говорил вообще. По врачам меня потащили. Заикание мое оттуда пошло.
– Вот! Во-от! Видите. Говорю же – чревато это, – Ульяна кивала.
– Ну, это не для наших –деревенских, – махнула рукой Алевтина.
– А я не понимаю этого. Вот не понимаю! – возмущалась Ульяна, – Что за привычка мерять детей по разным меркам: мол "Для деревни и так сойдет". У вас такие же дети, с теми же правами. Я... Я б не хотела, чтоб моя дочка, когда приедет сюда, считала себя кем-то хуже городских.
– Так кто сказал, что хуже-то? Другие они просто. Может и лучше. Это как глянуть. Приезжают они в город и городских, порой, переплевывают. Почему и кричат городские: "понаехали". Потому что наши-то живучие, упрямые и сильные. Не чета некоторым.
– Ладно, – остановил Владимир, – Спор этот бесконечный, дорогие мои. А насчёт девочки ... Видел я в Костроме таких беспризорных, откуда только взялись? Думал, в прошлом это, но... Тоже схватить за руку хотелось, забрать. Но жена в больнице, куда уж.
– В милицию надо звонить, – настаивала Ульяна, – Изъять надо девочку, и в район отвезти. В приют. Я так считаю. И если вы мер не примите, то я сама...
– Да что ж ты такая неугомонная-то! – взмахнула руками Алевтина, – Издергаем ребенка!
– Ульяна, пожалуйста, дайте мне время. Вместе поедем в район, я сам позвоню. Хорошо? – просил Владимир, и Ульяна, хоть и уязвленно, но согласилась подождать.
Но ждать пришлось недолго. Однажды на урок заглянула Ирина Ивановна, юная учитель первого класса, дочка Ольги Федоровны.
– Ульяна Сергеевна, мне Плешакову забрать надо, – подошла поближе, – Там из района приехали к ним.
– Наташу? А что случилось?
– Это по поводу их девочки, – отвернувшись, чтоб не слышали ученики прошептала Ирина.
– Ясно, – она обернулась к классу, – Наташ, одевайся. На сегодня можешь быть свободна.
Оказалось, из районо по какому-то сигналу приехала по адресу Плешаковых детский инспектор – пожилая женщина, педагог на пенсии. Приехала одна с водителем. Но дома у Плешаковым никого не оказалось. Из взрослых... А вот ребенок дома находился один, без присмотра. Тогда и явилась разгневанная инспекторша в школу.
– Одна я на весь район! Двести дел на мне, суды ждут, надзор за детскими домами! А я мотаюсь по холмам и весям! Куда смотрит ваша администрация? – ругалась она.
Побежала домой Наташа с ключом, уже отправили машину за матерью.
Ульяна не могла остаться в стороне, поручила детей Ирине и направилась следом в дом Плешаковых. Вместе с инспекторшей, там уже восседала на диване Алевтина Павловна, стоял на крыльце, курил на улице, Владимир Александрович.
Притихшие девочки сидели у печки, Наташа выкладывала учебники и прислушивалась, Вера смотрела на ее действия.
Хозяйку ещё не привезли. Инспекторша что-то писала, лицо хмурое.
– Я могу, конечно, не изымать сразу. Но только под чью ответственность? – в продолжение разговора говорила она.
Видно было, что забирать девочку ей не хочется. Возни потом ...
– Под мою. Под нашу, – кивала Алевтина, – Ну, или... Как скажете. Как лучше? Привыкла уж она тут. Видите же.
– Крайний срок – понедельник, – бурчала инспекторша и что-то писала, – Сами привезёте и всё оформите. Откуда я знала, что уж дела идут. Мне сообщили – я и поехала. У нас вечно так ... Никому ничего не надо.
– И Вы имеете право оставить ребенка чужим людям? – от двери строго спросила Ульяна.
Уже успокоившаяся и всё решившая инспекторша резко обернулась к ней.
– Ульяна! Ну, что ты! – нахмурилась завуч, насупила второй подбородок, смотрела на Ульяну осуждающе, – Каким чужим? Мы бумаги подпишем, присмотрим, да и Валентина уж привязалась к девочке. А Владимир уж дела делает... Чего ты?
– Я за порядок, – ответила Ульяна.
– А Вы кто? – спросила инспектор.
– Да это новенькая учительница, городская она. Порядки наши не знает, – махнула рукой Алевтина.
– Порядки везде одни, Алевтина Павловна, – сдержанно ответила Ульяна.
Алевтина готова была вытолкать ее из дома, глаза ее кричали: "Да помолчи ты!"
Ульяна замолчала, но напряглась инспекторша.
– Так чё делать-то? Забираю тогда девочку. В приют поедет.
Эти слова уже услышал Владимир Александрович, удивлённо вздернул брови:
– Так вроде договорились.
– Да вот... Тут у вас... , – кивнула инспектор на Ульяну, намекая на то, что неприятностей она не хочет.
Девочки прислушивались к разговору тоже. Похоже, уже поняла, что речь идёт о ней, и Верочка.
И тут в дом почти вбежала Валентина.
– Здрасьте! А чё это? Зачем? Вер, иди ко мне.
Она прямо в пальто подошла к девочкам, затянула Верочку на руки.
– Я без Никиты никому не отдам ее. Так и знайте! В баню идите отсель! А он только вечером будет.
Она как будто защитилась, отгородилась стеной от них этими словами и замолчала.
– Ульяна Сергеевна, надо поговорить. Давайте выйдем, – взял за рукав Улю директор.
Но не успели они выйти, как случилось следующее: Верочка сползла с коленей Валентины, быстро побежала в другую комнату, а потом бухнула перед инспекторшей шкатулку, наполненную копейками.
– Вот, берите. Я не хочу к Боцману. Я с мамой хочу быть. Я с Наташей останусь иии ... , – личико ее искривилось, она заплакала и села на пол.
Все слегка растерялись, первой к ней подскочила Ульяна, подняла на руки, растерянно заговорила:
– Ну-ну, не плачь, Верочка! Не плачь! Никто тебя не заберёт. Ведь правда? – она смотрела на инспекторшу просяще.
Та глубоко вздохнула, покачала головой, как будто говоря: "Как же вы все мне надоели со своими разногласиями, как устала я от вас!"
Верочку оставили.
***
На старом убитом ПАЗике радостно-жёлтого цвета отправились в понедельник в район они втроём – Владимир Александрович, Никита и Ульяна.
Судачили и пережевывали новость о чужой девочке в деревне уже во всю, но Ульяна не прислушивалась к болтовне, она – вообще-то, за законность. Но этот поступок девочки заставил задуматься и ее.
Она прислушивалась к себе и пока не могла разобраться – чего ж она хочет для Верочки?
Дорога была неплохо расчищена, снежный настил сделал ее ровнее. Ульяна сидела рядом с водителем – седовласым мужчиной средних лет.
– Потом с Валентиной сами поедете, – услышала она разговор Владимира с Никитой.
– Да, съездим. А Веру тащить надо?
– Скажут сегодня.
Ульяна прислушалась и поняла, что вопрос этот они уже решали.
– Никита Иванович, а зачем вы девочкам деньги платите за домашние дела? –обернулась она назад.
– Да разве это деньги? Копейки... Это из-за Веры. Чтоб не воровала и не попрошайничала.
– Как это?
– Ну, вспомните. Она ж и у Вас денег просила тогда в автобусе. Вот и у нас. Постоянно. Вот Валюха и предложила. А чего? Зато не просит больше.
– Странно это, – Ульяна задумалась. Нужно было проанализировать ситуацию.
– Для нее эта шкатулка – самая большая ценность, – через некоторое время сказал Никита, – Понимаете? А раз она этой ценностью пожертвовала, значит ..., – они прыгнули на кочке, и Никита фразу не закончил.
В милиции их ждали, были даже приготовлены бумаги, тексты заявлений.
– Объясните мне пожалуйста, что происходит, Владимир Александрович, – спросила Ульяна.
– А что? Вот, о-ответ на запрос получили. Нашлась какая-то странная женщина, дочку потерявшая. Вернее, она-то ее не ищет. Соседи спохватились. Но о нашей ли Вере идёт ре-речь, пока не ясно. Бюрократия, знаете ли... Но девочку оставляют у Никиты. Ну, у Плешаковых, в общем. До выяснения, конечно ...
– Вот так, без проверки, без медицинского осмотра ребенка?
– Да. Поручился я. А можно к вам просьбу?
– Можно, – кивнула Уля угрюмо, недовольная местными порядками и всей этой ситуацией в целом.
– Проследите, по-пожалуйста, чтоб, когда к нам в школу медсестра приедет, Веру то-тоже чтоб привели. Ну, или к ним медсестра чтоб... И вообще, бывайте у них иногда. Сможете?
И хотя Валентина симпатии у нее совсем не вызывала, Ульяна отказать не могла.
– Знаете, мне кажется, Ваша доброта, порядочность и сдержанность за-заразительны. Вот и пусть хозяйка пример берет. Я ... я надеюсь... , – улыбнулся он.
***
Видно, пришла Ульяна к Плешаковым как раз к вечерней дойке. Ещё издали увидела Валентину управляющуюся в сарае.
Прошла туда. Спиной к ней сидела хозяйка, дёргала коровье вымя, молоко стрекотало по железному ведру. Бёдра грузной Валентины скрыли собой то, на чём она сидела.
Она оглянулась на приветствие, кивнула и продолжила дойку.
– А девочки где? – спросила Ульяна, чтоб хоть что-то спросить.
– В доме. Где им быть-то? Вчера получили обе, сидят наказанные.
– Получили? А что случилось?
– С горки каталися вечером. Мокру-ущие заявились, хоть отжимай. До трусов. Вот по голым холодным задницам и поддала. Говорила ж Наташке – промокнете, домой. Да, хоть об стенку ... Убила б...
Молоко размеренно чиркало, Валентина рассказывала это спокойно, и возмущаться Ульяне почему-то не хотелось.
– Нельзя детей бить, –сказала она сдержанно.
Валентина оглянулась.
– Так а кто их бьёт-то? Так, саданула чуток, чтоб неповадно было ... Мать высоко замахивается, да не больно бьет. Сегодня стонут – опять на горку хотят, да фиг им, а не горка теперь. Пусть посидят подумают.
Ульяна подошла ближе, с интересом смотрела, как из коровьих сосков чиркает молоко, как пениться оно в ведре, как терпеливо, пожевывая ждет конца дойки корова.
– Интересно так...
– Попробуешь? Давай. Только руки вон в ведре помой и маслом смажь, – и Валентина вдруг начала подниматься с маленькой скамьи.
– О! Что Вы! Что Вы! Нет. Я не умею. Боюсь! Я ...
– Мой давай, – кивала на ведро Валентина.
И Ульяна вздохнула обречённо и почему-то подчинилась. Она мыла руки, мазала их и думала: что ж я делаю?
Однако села под корову, взялась за соски. Корова напряглась, почувствовав чужие руки.
– Ну, ну, Красава, тута я, – гладила ее Валентина, – Не бойся, доярка нынче сама тебя боится. Вот-вот.. Да ты не просто тяни, чувствуй молоко-то. Да не спеши!
– Не получается. Нету молока.
– Как нету-то? Вон, смотри, – она взялась за сосок и молоко брызнуло прямо на подол Ульяне.
– Ох, ты меня подмочила! А ну-ка, дай, – увлекалась Ульяна, она привыкла добиваться своего, – Смотри! А? Получается?
– Ага. На троечку пока. Но все приходит с опытом. Приходи ещё, и Красава к тебе привыкнет. Да, Красава? – наглаживала Валентина корову.
– Ох, первый раз... первый раз в жизни дою, Валь! И получается! –искренне радовалась Ульяна.
Она и не заметила, как перешла с Валентиной на "ты".
Потом пили чай в доме. Валентина привычно бурчала на девчонок, а они, вот странно, тянулись к ней.
– Хоть улыбаться начала, – вздыхала Валентина, – Мать уж и святой водой ее умывала, и молилась, а она, как и ни дитя вовсе: не играет, ниче ей не интересно. Даже рисовать не умела, учили.
– А как начала улыбаться-то?
– С рёву. Наташка ревела, и она с нею –жаль, видать, Наташку ей стало. Привязались уж друг к дружке – водой не разлить. У окна торчит – Наташку ждёт. Мы-то работаем.
– Вер, Верочка, иди ко мне, – позвала Ульяна. Вера, наверное, была не намного старше ее Маши.
Вера посмотрела на Валентину, ожидая одобрения.
– Иди, иди, не бойся.
– Верочка, а хочешь вместе с Наташей в школу ходить?
Вера опять посмотрела на Валентину.
– Ох, хорошо б, – всплеснула та руками, – А то сидит одна, как бобыль, а я на работе места себе не нахожу.
И Верочка кивнула. Мечты сбываются. Она – с Наташей...в школу ...
– Вот и хорошо. Как раз рисовать поучится, –улыбнулась Ульяна.
Она уже меньше сомневалась – правильное ли решение принял Владимир Александрович, но теперь было спокойнее. Теперь и на ней ответственность за эту девочку.
День зимний был короток. Не успели оглянуться, уже вечер. А они всё пили чай.
И Уля разоткровенничалась. И про развод свой рассказала, и про дочку.
– Послушай-ка. Ведь Ольга-то Хохлова рвет и мечет, за сына только и говорит. Как там Люба-то? – спросила Валя.
–Ох. И мы переживаем. Но что и делать не знаем, – погрустнела Ульяна.
–Да-а, – потянула Валентина, –Любовь она и есть Любовь, – а потом резко сменила тон, крикнула в комнату так, что Ульяна подпрыгнула, – А ну-ка! Убрать всё! И мигом: на двор и в постель обе! Марш! – обернулась к Ульяне, – Настоечку будешь? Свойская.
Но Уля отказалась и засобиралась домой – ещё к урокам готовиться. Да и засиделась она...
Заскрипели валенки. Кругом было бело, студёная тишь на улице. Деревья неподвижные и белые, как хрустальные, словно в сказке сияли самоцветами от холодного света из окон. А дома – со снеговыми шапками. Под вечер мороз прихватывал крепче, чем утром.
Деревенская зима прекрасна!
Да и Валентина славная. Зря она так взъелась на нее поначалу.
И стало вдруг так хорошо на душе, и показалось, что за каждым окном тут родные люди. Разные. И старые, и юные, и добрые, и несчастные, и красивые, и не очень, но свои – родные.
– Ульяна Сергеевна!
По широкому двору к ней шел мужчина в больших валенках, фуфайке, шапке ушанке с опущенным ушами и деревянной лопатой в руке. Она сощурилась. В темноте с трудом узнала Владимира Александровича.
– Ой, это Вы? Я и забыла, что Вы тут живёте.
–Тут, – он поправил шапку, – У тети Жени. А Вы от Плешаковых?
– От них. Знаете...
–А пошли в дом. Тетя Женя оладушек напекла. Пошли-пошли, – он уже тянул ее за руку, – А я до того разнервничался – контрольные проверял! Все ж таки долго меня не было, себя виноватым чувствую. Вот и решил нервы успокоить, снег раскинуть.
– Я сегодня лопну от чаепитий, Владимир Саныч. Просто лопну!
Хозяйка дома, где жил директор, оказалась женщиной не старой, дородной, румяной. Лет шестидесяти. Они долго говорили о деревне, о ее истории, о семьях с детьми, о школе. Много нового узнала Ульяна.
Уют, треск горящего дерева, и ум ясный и блаженно-радостный. Уходить не хотелось.
Уже вечером на цыпочках вошла она в свой дом. Люба спала, лицо ее освещали угли печи, она улыбалась во сне. И вдруг какая-то материнская жалость пронзила сердце Ульяны. Она села на свою кровать и долго смотрела на спящую Любу.
Ведь тоже, как и маленькая Верочка – сирота. Одинокая, испуганная, глупенькая. Не знало сердце ее материнской любви. И сейчас, может впервые в жизни, встретила Люба того, кто любит ее по-настоящему.
Так разве можно разорвать эту любовь? Разве можно?
Ульяна подошла к спящей соседке, позаткнула одеяло.
Спи, девочка! Пусть будет и у тебя счастье...
***
Зимой наступило безденежье. Задерживали зарплату. Предлагали взамен яйца, курей, постельное белье и детские колготки.
Продукты брать в счёт зарплаты никто не желал –свое хозяйство, а вот вещи учителя брали. Брала и Ульяна, отправляла домой посылками.
Ее спасители – Владимир Александрович и Алевтина Павловна – давали деньги в долг из сбережений, а она поддерживала маму. Знала – им там сложно.
А Ульяна выручала Алевтину, помогала со школьными мероприятиями и программами. Владимиру тоже приходилось нелегко, школа страдала от проблем с финансированием, он ездил по администрациям – спасал, что мог спасти. Многие школы тогда закрывались, учителя увольнялись. Тяжёлое времечко...
Вот Ульяна и помогала ему с отчётами и прочей бумажной волокитой. Она "жила" в школе. Своего хозяйства у нее не было, семьи – тоже. Она уже так привыкла к скрипу крашенных школьных половиц, что порой забывалась: где она, в школе или дома?
Они вдвоем с Владимиром в школе засиживались допоздна, а Люба таскала им перекусы прямо в учительскую.
– Совсем с ума посходили! Сидят и сидят! А ну-ка, съешьте по блинчику. Вот, сметанка домашняя... Марш, марш...
И они подчинялись – в деле питания Люба была главнее. Она ворчала, заставляла выпить чаю, и так, в ворчании, и отправлялась домой. А они опять возвращались к делам школьным.
А деревенские учителя обкладывались хозяйством все больше, по выходным ездили на рынок – торговали кто чем: сметаной, молоком, мясом и овощами. Всем нужны были деньги, а денег не было.
– Алевтина Павловна, а давайте я вам сарафан сошью из той синей материи, что привезли нам, – она смотрела на тряпичную застиранную кофточку завуча, на неизменную черную юбку, зашитую неаккуратно вручную по шлице, – Я умею. Хорошо шью, мама у меня – швея профессиональная. А Вам на семинар, в район скоро ехать. Вас же на сцену вызовут грамоту вручать.
– Из синей? Да... Брось, – махнула рукой, – Больно яркая ткань-то.
– А в чем поедете?
– Так найду чё... Поправилась вот. А... Ох, Уля, – она потерла свой лоб, – Совсем я запустилася, да?
– Да нет. Но вам бы волосы подкрасить и вот...
– Да понимаю. Совсем. Илюха приезжал, так тоже говорил. А я... Не до этого: то хозяйство, то школьные заботы.
– Пошли... , –взяла ее за руку Ульяна.
– Куда ты меня тянешь?
– В кабинет труда. Мерки снимать... Вы меня выручаете, а в магазин уже не попадете. Вот и я Вас выручу. Все равно вечером тут торчу. Вы у меня на семинар самая красивая приедете. Пошли...
Волосы покрасили хной, сотворили красивую прическу – в синем сарафане со складками по низу, белой блузке Ульяны и новых приобретенных по случаю туфлях направилась Алевтина Павловна на районный семинар.
– Смотрите на меня. Я, прям, городская. Ох, не загордиться бы, не зачваниться, – смеялась она, но была довольна собою очень.
А Ульяна училась. Училась быть вот такой – простой и искренней, училась быть настоящим учителем. Вот хоть бы у Матвей Степаныча. Невзрачный, тихий, с совсем неграмотной речью – но как же уважают и любят его дети! Восьмиклассники вокруг него кучкуются постоянно, им интересно с ним.
Она прислушивалась. И вроде ничего особенного он не рассказывал, но и ей было интересно слушать его. Он говорил о себе, хвалил их, сеял те самые семена добродетели.
Ему писали выпускники, и в письмах этих – низкие поклоны за его труд.
– Ребят, – начала она однажды урок литературы в восьмом классе, – Сегодня я расскажу вам о своем городе – о Костроме. Расскажу, почему люблю его. А вы мне о своем Забегаеве расскажете. Нет, историю деревни я уж знаю. Мы о другом поговорим – постарайтесь ответить на вопрос: почему именно вы не забудете свою деревню никогда? Я вот очень любила качели во дворе, старые, деревянные..., – начала рассказ Ульяна.
И дети говорили: о снежных горках, о летних наряниях с ветвей, о грибах, о рассветах и закатах, о щенках и поросятах... Наперебой говорили, вспоминали, смеялись.
– За ветер! – вдруг сказал Сашка.
– Ты запомнишь деревню из-за ветра? –со смехом спросил кто-то из ребят.
– Ага. Когда гонишь на мотике, ветер такой... Всё мелькает, сливается: лес, поле, река, а ты лети-ишь. Только ветер и ты... Глотаешь его –дух захватывает! Разве в городе так погоняешь?
И все соглашались...
А Ульяна подумала о том, что за спиной Сани сидит его Любовь. И от этого дух его захватывает ещё больше.
Ульяна все больше узнавала этих детей, все больше понимала их. Эх, если б школа была укомплектована педагогами, если б был у этих детей доступ к тем благам, который имеют дети городские! Какие б люди выходили из этих маленьких трудяг? Они талантливы, умны, работоспособны, уважительны, они видели жизнь во всех ее проявлениях.
И она уже грустила по ним – по будущим выпускникам, наперед боялась разжать руку, в которой ещё живет тепло детской ладони.
Что ждёт их дальше? В этой перевернутой действительности, когда сломались старые приоритеты, такие понятные и близкие им. Именно им – сельским детям. Как будут вживаться, вдавливаться они в неведомую новую жизнь?
А начальные классы радовали. На уроках в третьем классе теперь сидела и Верочка. Она сидела на последней парте. Первое время пялила глаза на доску, слушала ее и детей не шелохнувшись. Потом пообвыкла, начала рисовать, выполнять задания Ульяны.
Ульяна заплетала их с Наташей по утрам, сшила Наташе красивые фартуки: из гипюра черный, и шелковый белый. Сама любовалась, глядя на свою работу. А Верочке сшила полушерстяные платье в клетку. Теперь она сидела с бантами в косах, болтала ножками под складчатым подолом.
С Валентиной они подружились. Говорят же, что разные сходятся. Вот и сошлись как-то незаметно.
Теперь Ульяна была уверена: Валентина – прекрасная мать. Да, они спорили на темы воспитания. Ульяна порой нервничала от несогласия, но для Веры... для Веры она желала только одного – чтоб осталась она у Вали и Никиты.
– Верочка, нарисуй свою семью. Сможешь?
Вера сидела, высунув язык, старательно рисовала.
– Это кто, Вер?
– Мама, – отвечала тихонько Вера.
– А это?
– Папа, Наташа, я ...
– А это там, в углу, кто маленький? Собачка что ли? Не пойму...
Верочка мотала головой.
– Нет. Не собачка. У нас Жулька есть, собачка. А это ... это Боцман, – сжала губы, выдохнула, – Но он уходит уже...
Историю Верочки они обсуждали не раз. Она уже откровенничала и с мамой Валей, и с Ульяной, но особенно с Наташей.
Уходит? Скорей бы уж совсем ушел. Носит же земля таких! Ульяну брала злость, а за ней приходила мудрость: может он и сам несчастнейший ребенок. Как знать?
Мать Верочки нашлась. И вроде и не алкашка, но непутёвая совсем. Нет у нее ни дома постоянного, ни работы. Живёт попеременно то у мужчин, то где попало. И психически, видимо, нездоровая, хотя никакими медицинскими документами это не подтверждено.
На вопросы о дочери отвечала сумбурно: путает–украли или сама подарила кому, жива или померла, не помнит сколько дочке лет и где ее документы. Но все подтвердилось: соседи Веру опознали по фото. И теперь шел процесс лишения матери прав. И впереди – удочерение.
– Ульян, напишешь про нас, – просила Валя, – Характеристика нужна. Ети их! Только уж не пиши там, что я под зад им даю. Ну... Не могу сдержаться. Убила б порой ... Ой! – стучала себя по губам Валентина.
Ульяна написала. Конечно, написала. И так написала, что Владимир закачал головой:
– Ох, здорово как!
Надо сказать, что дух Ульяны тоже захватывало, почти как у Сашки на ветру. Она уже была уверена, что нравится Владимиру. Но лишь по взглядам его, по быстро отведенным глазам.
Слишком мало времени прошло со смерти его жены. Слишком мало ...
– Че я не вижу что ль? Нравишься ты Владимиру Санычу. Вон как зыркает.
– Ох, Валь, не выдумывай.
– Так выдумывай, не выдумывай, коль есть огонь, так видать. Любовь ведь она не картошка, не выкинешь в окошко.
А на женский день накрыли они в школе стол. И вот, вроде, времена не сытные, а стол накрыли – ого-го. И винегрет, и салаты, и соленья и курица запечённая. А ещё настоечка очень ядреная.
Приехал замглавы районной администрации, привез женщинам по коробке конфет, посидел с ними в охотку. Все были довольны, слегка расслаблены.
А после банкета, когда уж и посуда была убрана, когда выходила Ульяна из школы, внизу поджидал ее Владимир Александрович.
– Ульян, я провожу... Насчёт жилья твоего все забываю сказать. В общем, мы тут с тёть Женей подумали. А зачем тебе в отдельный дом? Привози дочку к нам. То есть к ней. Там и вход сзади есть отдельный. Я, если что, туда перейду, в заднюю комнату. Мне достаточно. А вы...
– Ох, что Вы, Владимир Саныч. Что люди-то скажут?
И тут он встал, повернул ее к себе за локоть, посмотрел в глаза.
– А и пусть! – он помолчал, – Я очень любил Свету. Очень. Понимаю, мало времени прошло. Но мне важно знать, что ты скажешь, если пройдёт время и мы.... Скажешь – нет?
Она подняла на него глаза. Как она могла ответить, если в последнее время только о нем и думала.
– Не скажу...
***
И все ж отношения они не афишировали, хоть в школе мудрый педагогический народ обмануть было трудно. Старательно на людях держали дистанцию. Но отношения их шли по нарастающей.
В конце марта все же дали зарплату, не полностью, но хоть что-то. Впереди – экзамены, отпуск. А потом Ульяна планировала ехать в Кострому за Машенькой. Мама решила, что поедет с ними в Забегаево лишь на время. Вдруг пошло у нее в Костроме дело швейное, появились клиенты, а с ними и доход, бросать это мастерство она не хотела.
Владимир настроен был на брак. Но оба решили, что все же лучше подождать до осени. А Ульяну сейчас было не узнать. Она стала проще, искренней, ее любили ученики. Верочка за пару месяцев вдруг начала читать по слогам, прекрасно решать простые задачки.
– Ну, на следующий год займешь место Наташи за партой.
Вера серьезно вздыхала – ответственно. А Валентина и Ульяна переглядывались с улыбкой.
У Алевтины из "горячей точки" вернулся старший сын Илья. Живой, здоровый. Разве не счастье?
Жизнь шла своим чередом.
Случилось это весной, в начале апреля. Снег уже сошел на дорогах и полях, но ещё лежал в лесу. Люба в этот день приболела, жаловалась на голову, утром собиралась ехать в больницу.
Шел четвертый урок, Ульяна диктовала текст третьеклашкам, стояла у окна, когда увидела, что в школу почти бегом бежит Валентина.
Время рабочее, девочки ее здесь, так почему она бежит запыхавшись? Вероятно, случилось что-то неординарное.
Ульяна вышла ей навстречу. Валентина тут же схватила ее за обе руки, ещё тяжело дыша, выпалила:
– Улька! Улька! Галка Воробьева Любу в больнице видела. В женском. Аборт она делать собралась, – и пока Ульяна отходила от оцепенения, бурчала, – Я... я тётке Зине сказала, да и бегом на дорогу, а там машина ... и сюда.
– С моими побудешь?
– Так на свинарник же...
– Ладно.
И Ульяна ворвалась в восьмой класс. Матвей Степаныч глянул на нее и сразу понял, что случилось что-то нехорошее: на Ульяне Сергеевне лица не было. Она стояла у двери и не могла вымолвить ни слова.
Подошёл быстро.
– Чего там?
– Мне б Хохлова..., – пробормотала Ульяна.
А потом оттащила его в коридоре в сторону.
– Ты знал?
– Чего? – в глазах вопрос.
– Что Люба беременна знал?
Он заморгал глазами, помолчал несколько секунд и вдруг ... улыбнулся.
– Класс..., – прошептал с хрипотцой.
Он не знал! Не знал! Было понятно.
– Она на аборт уехала, – выпалила Ульяна.
Она не хотела пугать, не хотела обвинять, она просто искала поддержки, потому что и сама сейчас готова была выть, бить кулаком в стену, кричать на весь мир о несправедливости.
Глаза Сашки распахнулись, он лишь на секунду замер, а потом понёсся по ступеням вниз.
– Саш, я с тобой! – бежала следом Ульяна Сергеевна, забыв, что обещала больше не ездить с ним, и на ходу сообщая уборщице тете Лизе, что дети в ее классе одни, и надо сообщить об этом директору.
Как они летели! Как летели по скользким буеракам! Всё мелькало, сливалось: дорога, лес, поле, река, лужи. Только ветер и дождь. Колкий, бьющий.
А в голове любимая Любина песня:
"Когда меня ты позовешь, боюсь, тебя я не услышу, лишь только дождь стучит по крышам, всё тот же запевала-дождь. Запевала до-ождь! Мой дождь!"
Не позвала! Никого не позвала! Одинокая и глупенькая девочка Люба!
Да чтоб ее, эту песню!
Ульяна закрыла глаза, уткнулась в спину Сашки. Дождь все равно бил по лицу, и не разберёшь: слезы это или капли дождя? Она обняла Сашку крепче.
Держись, браток! Только ты держись!
Неужели не уберегли девчонку?
Пару раз они чуть не упали, но он успевал вырулить, придержать мотоцикл ногами на скользкой дороге. Ноги их были залеплены грязью, они промокли насквозь. Ехали в район, в Боговарово.
– Гони, Саш. Гони!
А дальше – длинное серое одноэтажное здание с зелёными стенами и закрашенными наполовину окнами, запах хлора, валерианы, казёнщины.
Его не пустили, он растерялся, толкнул медсестру, создалась заминка, ссора, и Ульяна, сбросив на ходу туфли, в залепленных грязью колготках проскользнула в отделение.
– Это женское? А где тут у вас аборты делают? Где?
Она не выдержала, как невоспитанная девчонка вдруг начала кричать прямо в коридоре:
– Люба! Люба! Ты где?
На нее оглядывались, возмущалась недовольная медсестра, прибежали ещё две сотрудницы, ругались. Но Ульяна уже не слышала, она открыла дверь палаты и увидела ее – маленькая испуганная бледная девочка на белых простынях.
Она приподнялась на локте, растерянно смотрела на дверь.
Не успели! Не уберегли! Пропала девчонка!
Ульяна бухнулась перед ней на корточки, заглядывала в глаза.
– Зачем, Люб?
Глаза Любы налились влагой.
– Я обещала вам всем..., – она упала в подушку, – Я же обещала ...
– Да и черт с ним! Причем тут мы? Он же тебя любит очень, и ты для него – всё, – Ульяна была так расстроена, что вместо того, чтоб успокаивать, казалось, и Любе, и себе сыпала соль на рану.
Но Люба вдруг оторвала голову от подушки.
– Он знает?
Ульяна кивнула:
– Он тут, Люб.
– Тут? Тогда...
И тут в ее глазах мелькнуло что-то такое, похожее на проблеск надежды, и Ульяна тут же догадалась о своей ошибке.
– Ты не сделала? Ты же ещё не сделала ничего, да?
Люба мотала головой.
– Нет... Анализы... скоро ...
Ульяна забыла, что она грязная, бухнулась на кровать, схватила эту пигалица в охапку и начала целовать в курносый нос, в уши, в волосы, куда попало.
Целовала и приговаривала:
– Дурочка! Ты такая дурочка, Любка! Разве можно так? Разве можно? Господи! Напугала -то как!
Потом Уля пришла в себя.
– Собирайся! Парень там с ума сходит, пойду к нему... А ты собирайся.
Она направилась к двери.
– Уль, – окликнула ее Люба, – А как же... Ведь он... Родители ведь...
– Ну, вы, между прочим, сами уж почти родители, – оглянулась Ульяна и улыбнулась, – Поднимайся, Люб, поехали домой. Теперь всё хорошо будет. Я уверена!
Сашку всё-таки в отделение не пустили. Он сидел на скамье, широко расставив ноги в грязных тапках, опершись локтями о колени, смотрел в пол.
Услышал, на улыбающуюся Ульяну Сергеевну глянул и, поняв всё без слов, закрыл глаза рукой, стыдясь своих мужских слез.
А Ульяна вышла на улицу, оставив в коридоре его одного встречать свою Любовь.
Дождь утих, вышло солнце. И тут над горизонтом, над унылым серым еще поселком Боговарово, Ульяна увидела яркую радугу. Она огляделась: никто не обращал на нее внимания, как будто видела ее только она одна.
А может так и было?
Она любовалась этой радугой, чувствовала ее кожей, сердцем и душой. Она не раскладывала ее на спектры, а просто наслаждалась ее гармонией. Сейчас так и в жизни ее, все в гармонии: дом, работа, окружающие люди, любовь, мечты... Она почувствовала себя единой с этим чудом природы.
Все цвета радуги собрались внутри сердца! Ульяна была счастлива!
***
🙏🙏🙏
Будь счастлив в этот миг. Этот миг и есть твоя жизнь... /Омар Хайям/