– Здравствуйте! Разрешите?
Сегодня, как только Ульяна Сергеевна перешагнула порог школы, уборщица тетя Лиза сообщила ей новость – в школе директор.
"Наконец-то!"
И Уля незамедлительно направилась в учительскую. Она всегда приходила за полчаса до занятий, другие учителя подтягивались чуть позже, и пока директора не атаковали приветствиями, надо было успеть поговорить.
Недавно узнала она, что в зимний период с транспортом тут совсем худо. А ей нужно было привезти дочку и маму. Нужно! Оставалось решить жилищный вопрос.
Директор смотрел в окно. Утро стояло приветливое, назойливый многодневный дождь прекратился, ветер, как добросовестный дворник, смел с неба тучи, и небо засияло голубизной.
– Здравствуйте! – он обернулся, вздохнул.
Мужчина молодой, тщательно выбритый, у него карие умные глаза, спрятанные за стекла очков, широкие темные брови, густые жестковатые волосы.
– Я – новенькая, – Ульяна почему-то слегка оробела. То ли от взгляда умных глаз, то ли ещё от чего. Шла она сюда очень решительно, буквально – с ультиматумом.
– Вы присаживайтесь, – показал он на стул и прошел к столу тоже.
Она взяла себя в руки.
– Я насчёт жилья. Говорят, скоро дороги занесет. А мне бы ... понимаете: дочка у меня в Костроме, – сумбурно начала Ульяна о наболевшем.
– Вас как зовут? – мягко перебил он, – Давайте познакомимся.
– Ульяна Сергеевна. А Вас – Владимир Александрович, я знаю. Просто скоро уроки, а мне сказали, что только Вы можете решить эту проблему.
– Я понял, Ульяна Сергеевна. Не волнуйтесь. Так где Вас поселили?
Ульяна рассказала всё, как есть. Немного сбивчиво и наивно, но рассказала. Он смотрел на нее с пониманием, как ей казалось, обещал помочь. Но то ли от волнения, то ли от общих навалившихся проблем, то ли от того, что скучает она по дочке сильно, в конце она все же пригрозила, что уволится и уедет, если вопрос с жильем не решится.
В этот момент в кабинет без стука вошла Ольга Федоровна, финал разговора слышала.
– Что ж Вы так, Ульяна Сергеевна! Не успел человек выйти, Вы уж дверью у него хлопаете, – высказала ей чуть позже.
– Я не виновата, что его так долго не было! Вы же знаете – мне дочку забрать надо.
– Ну, надо и надо. Заберёте. А Владимир Александрович на днях жену схоронил. Хоть бы соболезнование выразили. У человека горе, а Вы...
– Что? Схоронил? Но ... я не знала ...
– А надо бы знать! – с укоризной сказала Ольга Федоровна и прошла мимо нее.
Ульяна расстроилась. Эта история выбила ее из колеи, и первый урок русского в восьмом прошел плохо. Об этом уроке она будет вспоминать долго.
– Хохлов, домашнюю мне покажи.
Саша, кавалер Любы, подошёл к столу, протянул тетрадь. Вкривь и вкось списан текст, задания к нему сделаны с ошибками, небрежно.
– Опять перед уроком делал? На подоконнике...
– Не-ет, – врал он.
И Ульяна сорвалась.
– Хватит уже врать! Сколько можно! – ударила она ладонью по столу, – Я видела, как ты писал. Вы – не малышня! Вы – взрослые люди! А врете и увиливаете, как дети малые, – она завелась, уже не могла остановиться,– Что вас интересует? Что? Кто на ком женился и кого родил? У вас нет стремлений, нет мечты! Вы так и будете здесь всю жизнь обсуждать друг друга и скотину с огородом. Жизнь, целая жизнь пройдет мимо вас!
Класс притих. Хохлов стоял рядом с ней. Ульяна отвернулась к окну, обиделась. В душе понимала, что это неправильно, не педагогично даже, но ничего поделать с собой не могла.
– Ульяна Сергеевна, а почему – мимо? – тихо спросила Катя Нестеренко, прилежная девочка.
– Почему? – Ульяна искала ответ, нужно было подправить ситуацию, – Потому что в жизни масса возможностей. Столько прекрасных мест, столько интересного! А для того, чтоб это интересное увидеть, чтоб поучаствовать в этом, надо прежде всего учиться. А вы живёте под лозунгом "Для деревни и так сойдет!" Да, Хохлов? Садись уже...
Саша направился к своей парте, тихо сел.
– Значит тут – не жизнь? Тут у нас тогда что? Существование? – спросил Дима Суворов, смекалистый юморист класса.
И Ульяна почувствовала всю глубину момента. Уже поняла, что в чем-то не права она, но анализировать – в чем конкретно, не было времени – дети ждали ответ.
– Ну, почему существование? Жизнь, конечно. Но неужели вам не хочется вырваться из этого круга, из этой деревни, посмотреть мир, жить лучше, чем жили ваши бабушки и дедушки? А? – она смотрела на Катю, ждала, что та ее поддержит.
А Катя встала почему-то и тихонько заговорила.
– Я б рада была прожить жизнь так, как прожила ее моя бабушка. Они с дедом вырастили пятерых детей, дом у них красивый. Сейчас мы там живём. Мы и половины не сделали того, чего они успели. Работали много, жили дружно. Дед умер, а бабушка до сих пор почти каждый день на могилу к нему ходит.
– И моя – к деду тоже, – тихонько добавила Таня Заречная.
– Это прекрасно, девочки. Но я ведь не о том. Я о возможностях ваших, о том, что стремиться всегда надо к лучшему. Вот о чем я. Но мы отвлеклись, вернёмся к теме... Открыли учебники на странице ..., – нужно было свернуть этот неудачный разговор. Срочно свернуть.
В этот день она вернулась домой, разделась, набросила на плечи халат, разогрела приготовленный Любой обед, но аппетита совсем не было.
Ульяна шагнула к постели, уткнулась лицом в подушку и заплакала. Что-то не получается у нее здесь. Не получается.
Может уехать?
***
Денег было так много! Так много – целая шкатулка. Их надо было спрятать срочно, и она сунула несколько монет в рот.
– Плюнь! Плюнь! Ты чего? Они же не съедобные! Плюнь!
Наташа так кричала, что деньги пришлось выплюнуть ей в ладошку.
– Вот наказание мое! Зачем ты деньги ешь? Ты чего голодная?
Наташа забрала мокрые деньги, обтерла их полотенцем, отправила обратно в шкатулку и протянула всю ее девочке.
– На. Твоё это. Просто папа тебе дал, чтоб ты поняла, что денег просить ни у кого не надо. Они есть у нас. Понимаешь, Вер? А ты их в рот... глупенькая.
Но девочка опасливо поставила шкатулку на стол, потихоньку вытащила две монеты и отошла подальше. Наташа только пожала плечами: ей говорят, что шкатулка – ее, а она ворует.
Вообще, Наташе многое было непонятно в поведении гостьи. Просто она не знала о том, что понимание «собственности», моральные ценности тоже нужно формировать.
Совсем недавно Наташа выяснила имя Пигалицы. Случайно.
Сказала о чем-то:
– Нет во мне веры!
И тут девочка обернулась и кивнула.
– Да, Вера, – сказала вдруг.
– Что? Что ты сказала? Ты – Вера?
– Вера, – гостья хлопала глазами, как будто что-то припоминая.
Теперь ее стали звать Верой.
А Вера скучала по Боцману и ждала его. Это был последний взрослый, к которому она привязалась. Он кормил ее, обучал, заставлял работать, наказывал за плохое. Вообще, Вера была очень плохой девочкой – это она усвоила.
Правда, вот беда, она уж давно запуталась: никак не могла связать проступок с наказанием. Иногда она вела себя плохо, могла ослушаться, а наказания не наступало. А иногда делала всё, как велели, но следовало жестокое наказание.
– Я те где велел стоять? Где?
– Под аркой!
– Дура! Это ж не значит – прям под аркой. Рядом просто, где люди ходят. Будешь слушать меня, а? Ты будешь слушать?
Он тряс ее за плечи, хлестал по щекам, а потом они с пацанами курили, пили и смеялись над нею, раздетой почти донага. Самое плохое – когда тушили папиросы. Она дергалась, пыталась спрятаться. Но понимала, что так надо, это шутка такая, и им от этого очень-очень весело.
Эмоциональный диапазон ее сузился так, что она разучилась улыбаться и плакать. Она умела выть: тихо подвывала от боли под гогот Боцмана и его друзей.
Потом он жалел ее, просил слушаться, учил, сытно кормил. Жили они вместе – в доме глухого и неумного деда. Даже спали вместе, и его тепла сейчас Верочке не хватало. Она, по-своему, любила своего благодетеля – Боцмана. И сейчас часто смотрела на дверь, ждала, что вот-вот он ее заберёт.
Придет за ней, а она и денег не набрала. "Надо работать! Надо, – внушал он, – Иначе жрать нам будет нечего!" Вот и хотелось всегда просить денежек – работать. Иначе накажут. А где тут просить, если ее из дома никуда не пускают? И шкатулка эта только напугала – она столько не заработала, все равно отберут.
Помнила ли она свою мать? Первое время еще помнила. Запах ее помнила, руки в веснушках и смех. Но привязанности сильной не испытывала. Вера помнила, что часто пряталась от нее под кроватью.
Здесь ей нравилось. Любить она не умела, но здесь не бьют, кормят, вкусно пахнет, и много игрушек. Оказывается, простыни и пододеяльники тоже стирают, фрукты нужно мыть, а овощи чистить ножом. Раньше Вера и не знала, что мыло бывает разноцветным, а для головы есть шампунь.
Правда часто оставляли ее одну. В доме работали все, крутились – вертелись весь день на хозяйстве. Девчонки часто были предоставлены сами себе.
– Опять весь день на кровати провалялась? – Наташа приходила из школы, разводила руками, – Позавтракала, так убери посуду. Неужели трудно? И почему ты не играла? Я ж тебе вон конструктор папин положила.
Наташа копировала маму – говорила строго. А Вера никак не понимала, чего от нее требуют. Но потихоньку, по примеру Наташи, начала втягиваться.
– Пошли курям дадим, горе ты моё луковое.
Больше всех привязалась она к дяде Никите. Может потому, что пахло от него табаком также, как от Боцмана, а может ещё почему. Трудно сказать.
А его пугал ее взгляд – смесь настороженного ожидания и недетского равнодушия.
– Вер, ну, чего ты дичишься нас? Привыкай. Улыбнись хоть разок. Иди – пощекочу.
Он старался, щекотал обеих. Наталка заливалась звонким раскатистым смехом и визгом, а Вера напрягалась и терпела.
– Уж не знаю. И по головке глажу, и песенки пою, и сладостей полно, а она ... Снежная королева будто. Натерпелась, видать, милая, – утирала фартуком слезы баба Шура.
А идея возникла у Валентины.
– Вер, заработать хочешь? Денежку дам. Пойди-ка принеси железную миску от конуры, – Валентина показывала Вере копейку, – Только одеться надо. И сапоги.
Девочка спрыгнула с дивана, мигом оделась, миску принесла и отнесла назад, и получила заработанное. Теперь за каждую помощь получала она копейку и откладывала ее в коробочку – вдруг Боцман вернётся.
Ну, раз одна получала, так почему б не дать и Наташе? Начала и дочка получать маленькую оплату своего труда – копить на коньки.
Потихоньку и к Верочке приходило осознание, что здесь она надолго, что работать – это не только побираться. И частенько, под окрики строгой Валентины, бежала она за Наташей, чтоб помочь без денег, просто так.
Но все ж была как будто застывшая, замершая в одной эмоциональной поре – без улыбки и грусти на личике.
А однажды, когда Наталка горько плакала от материнской оплеухи, спрятавшись в свой закуток, шепнула ей на ухо:
– Не плачь, Наташ. Не плачь. Мама папироски тушить на тебе не будет. Не бойся.
Наташа оцепенела и мигом успокоилась.
– Вер, иди ко мне. Обниму...
Она обняла Веру, ещё хлюпала носом. И неожиданно вдруг заплакала и Верочка, прижавшись к ее плечу. Впервые. А потом и вовсе разревелась так горько, навзрыд, что пришлось Наташке бежать во двор за мамой и бабушкой.
Валентина качала ее на руках, успокаивала и никак не могла успокоить. Вера притихала и плакала опять, по-новой, как будто решила выреветься за все прошлые обиды сразу.
– Свят, свят, свят, – крестила ее бабушка, – Оттаяла девчушка, Слава тебе, Господи! Оттаяла.
***
Пролетели новогодние праздники. В елках, праздности и суете. Январь нёсся морозцем и обильным снежком. Засыпало, запорошило. И вдруг деревня стала красивой. До самых горизонтов – бело и чисто. Хрустел под ногами снег, приятно было утром ступать по нему валенками.
Да, Ульяна забросила сапоги, приобрела валенки.
Здесь, в деревне, мала была зависимость от рубля. Нет, народ, конечно, часто ездил в Боговарово, некоторые работали там, но многие неделями могли жить без денег вообще: пекли хлеб, держали хозяйство, доставали из погребов летние запасы.
А Ульяне повезло вдвойне – у нее была Люба. Она устала критиковать ее за то, что многовато таскает та из школы продуктов. Люба все равно искренне не понимала. Она разводила руки, хлопала глазами и лепетала:
– Чё я? Весь день у плиты, и голодная останусь?
Голодными они точно не были. Да и все школьные учителя – тоже. Совхоз школе помогал. В избытке поставлял овощи, привозил хлеб из пекарни, поставлял продукты. Уж не раз Ульяна отправляла своим посылки: мука, мед, овощи, макароны и печенье.
Мама писала ей часто, была довольна очень.
Директор вопрос ее жилищный решал. Нашелся для нее дом, требующий утепления.
– По-понимаете, зимовать в нем будет трудновато. А вот весной... Мы его в порядок приведем. Обязательно приведем, но нужно время. Вы нам очень нужны, не бро-о-бросайте нас, пожалуйста. Ну, а если дочку все же привезёте, подселим вас к кому-нибудь.
Директор говорил, как будто извиняясь, слегка заикаясь.
Стеснять никого не хотелось. Ульяна вызвала на переговоры маму, съездила на телеграф, решили – с переездом подождать.
Сейчас о Владимире Александровиче знала она много. Жалела его. Родом они с женой были из Буя. После института приехали работать в этот далёкий Октябрьский район по распределению. Два молодых педагога – оба историка. Распределили их в разные школы.
Прошло время, он очень быстро стал директором, она – завучем в другой школе. Детей у них по какой-то причине, связанной со здоровьем, не случилось – всю любовь направили на учеников.
Умерла его жена от какого-то скоротечного рака. Так быстро, что не верилось, три месяца – и сгорела. Спасали в Костроме, в областной больнице, хоронили на родине –в Буе.
Он вернулся к работе, немного опустошенный и растерянный. Все сейчас поддерживали его, и Ульяна старалась тоже – ультиматумов больше не предъявляла, стыдилась за тот самый первый случай.
Учебный процесс – то, что волновало Ульяну и днём и ночью. Она уже побывала в домах своих учеников, обрастая опытом общения с деревенскими жителями.
– Эх, прибью паразита, как вернётся! Я чё за него учиться буду? Ещё не хватало в тетрадки его заглядывать!
И вспоминались слова Алевтины: "Подумай, чем помочь сможешь".
– А оставьте его на продленке. Понимаю – на хозяйстве нужен. Но обещаю – первого проверю. Как сделает, отправлю домой. Хорошо?
Но в целом была она довольна. Ходила она вечером, по снежку, когда из труб валил дым, когда в домах наступало время покоя. Взрослые отдыхали, смотрели телевизор.
Аня Киселева вообще не услышала, что пришла учительница – сидела за тонкой стенкой от телевизора закрыв ладошками уши, учила стихотворение.
– Она всегда так. Когда учит, не докричишься, – улыбалась мать, – А вы проходьте, раздеватися, сейчас чаю попьем ...
Чаю попьем – было естественным ритуалом приема гостя. Ульяна уж поняла, не отказывалась.
В деревне, для того чтобы создать уют, достаточно затопить печку и вырастить на подоконнике разноцветную герань. Дома обнимали деревенским уютом, запахом сена, сушеными грибами и жаром печи. И каждый угол был пропитан памятью о предках: как жили бабушки и дедушки, так старались жить и дети. Новое не вытесняло старое. Всё уживалось.
Погреба ломились от запасов, в углу – иконы, во дворе – скотина, у печи – дрова, а на крыльце – веник, чтоб очищать с валенок снег. Но стояли у многих приличные холодильники, телевизоры и магнитофоны, висели хорошие ковры и стоял в сервантах неизменный хрусталь. Здесь любили уют, ценили порядок.
И Ульяна вспоминала тот разговор с восьмиклассниками, всё больше думала, всё больше понимала.
Осталось сходить к Плешаковым, к родителям Наташи. И ещё под вопросом был Коля Симаков. У него она была.
Ох, и не понравилось ей все, что увидела она там.
Бабушка для воспитания внука была не годна, такое ощущение, что больна психически. При виде учителя начала стенать, жаловаться и плакать. Дескать: бросили все мальчишку, а она – не тянет.
Почему не тянет и чем помочь, объяснить так и не смогла, горевала и плакала.
Коля пришел позже, увидел бабулю в таком состоянии, застыдился того, что видит учительница, начал нервно расхаживать, убирать со стола, засовывать кухонный мусор в шкаф, наводить порядок.
А порядок здесь наводить, ох, как нужно. На подоконнике и столе громоздилось все вперемешку: трава, стеклянные банки, жестянки от печенья, газеты, тряпье. На полу – овощи, увядшие и потемневшие, ведра, полные мусора и грязные кастрюли.
Она уже попрощалась, выходила из дома, как вдруг шагнула назад.
– Коль, воды нужно принести. Принесешь? И побольше. Несколько раз сходить придется. А я...
– Зачем?
– Надо, Коль! Я как раз думала – чем заняться? Я страсть как уборку люблю! – это словечко "страсть" позаимствовала она у Любы.
Ульяна разделась, засучила рукава, отыскала и натянула фартук. Бабуля причитала, ходила за ней по пятам, но больше мешала, чем помогала.
А вот Коля действительно помогал. Сначала потерянно и стыдливо, а потом включился основательно.
Они собирали и выносили мусор на двор, чистили посуду, печку, окно, отмывали склизскую от немытости раковину, распределяли продукты в погребе и холодильнике. По ходу сварили кисель из найденной в холодильнике брусники и пшенную кашу из остатков крупы.
Ульяна была весела, шутила.
– Та-ак! А это что? – заглядывала в холщовый мешочек, – Сушеные лягушки? Сварим и съедим. Французы едят, а мы чё...
– Не-а, – смеялся Коля, – Это бабкины корни какие-то. Она уж и забыла. Выбрасывайте. Я это точно есть не буду.
– Ну, это потому что ты – не француз, – отправляла она корни в ведро.
Возились до вечера. Уходя, Ульяна окинула взглядом кухню. Надо же, а ведь тут очень даже уютно, стоило отмыть. Конечно, далеко не все на этой кухоньке они сделали, но ...
Как же она была удивлена – Коля, такой маленький, девятилетний мальчишка, а уже такой рукастый, деловой и проворный. Она уж давно заметила, что парень он смышлёный. Только ситуация с матерью сделала его замкнутым и обиженным на всех.
– Коль, – сказала она ему во дворе, – За помощь мою плата – все уроки на завтра. Хорошо?
– Сделаю, – кивал Колька.
Они стали ближе, это явно чувствовалось, замкнутость его ушла.
– И ещё. Ты такой уже взрослый. Правда. Помни: твоя жизнь – только твоя. Обида не поможет. Она только назад тянет, в омут. Прости ты нас, глупых взрослых, и живи, как можно лучше. Ты уже можешь. Я это только сегодня поняла.
Колька опустил голову, слушал внимательно.
Но легко ли – вот так взять и простить?
На следующий день явился Коля в школу в новой рубашке, в брюках, с аккуратно сделанным заданием. Прощай, тельняшка!
Ульяна Сергеевна улыбалась ему.
Но разговор с его матерью ещё предстоял. Не могла Уля не поговорить с ней – надо было посмотреть ей в глаза. Только жила мать далековато – в соседнем поселке. Она должна была с ней встретиться.
Засиделась с уроками в этот день она допоздна. После полуночи пришла Люба: пахнула в дом морозной свежестью.
– Всё сидишь? – спросила, стаскивая шапку.
А сама ещё пребывала где-то там – в любовной своей истории.
– Я-то сижу. А вот ты... Долговато гуляете, товарищ повар. Жених Ваш русский язык сделал? Или опять будет завтра на коленке рисовать?
– Русский? Не знаю, – Люба села рядом на табурет – румяная, со слипшимися под шапкой волосами, и от того кажущаяся совсем юной.
Какой там русский, если в глазах – счастье любви и какая-то тревога.
– Уль, там такое творится! Ты не представляешь.
– Где?
– Ну, дома у него. Там ... Он ушел оттуда. От матери с отцом ушел, – как будто радовалась глупенькая Люба.
– Чего-о? Куда ушел?
– К тётке. Но и на тетку наезжают там, заставляют выгнать его. Плачет она, Сашка говорит, гонит.
– Господи! Люба! Как же так? Это из-за тебя что ли?
– Ага. Завтра мать его к Владимиру Санычу пойдет. Ругаться будет. Уволят меня, наверное, – Люба говорила с лёгкой улыбкой, как будто речь шла не о ней, а о ком-то другом.
– Люба! Вот! – Ульяна забыла о тетрадках, выскочила из-за стола, начала ходить по кухне, – Говорила же я! Говорила! Он же школьник ещё, от родителей зависит. Что же делать теперь? Что же делать?
Ульяна нервно расхаживала, обдумывала – как помочь.
– А давай я поговорю с его матерью! Давай. Прямо с утра пойду. Пообещаю, что больше не повторится. Ну...в смысле, скажу, что вы расстались, всё меж вами кончено. А вы пока погодите. Вот закончит школу, может и опять ... Иначе ты потеряешь работу, Люб.
Любаша опустила голову, помотала – нет.
– Не надо, Уль. Мы не расстанемся. Я люблю его, а он – меня. Он не согласится. Он ... , – она подняла глаза, по-прежнему улыбалась, но глаза были полны слез, – Он не уступит им. Все равно. Ни за что.
– Эх, Любка! Чё ж творите вы с этой своей любовью! Чё творите!
Утром побежала она в школу пораньше, встретила Владимира Александровича на пороге.
– Поговорить бы...
Он выслушал ее внимательно, нахмурился.
– Ясно. Ну что ж, спасибо, что предупредили. Буду ждать его мать. Пока ничего страшного в этой ситуации не вижу. Кто не влюблялся? Вот только ... Сами понимаете, лишь бы меж ними не было ... близости. Тогда дело осложнится.
– Вот этого не знаю. Но мне кажется – нет. Люба, знаете ли, разговорчивая. Думаю, я б знала... , – Ульяне было неловко говорить об этом, но не говорить было нельзя.
– Ульяна Сергеевна, а можно я вас позову, если придёт Хохлова? У них же Матвей Степанович классный, но тут женщина нужна. Поможете убедить, что ничего страшного в их отношениях нет?
– Меня? Да ..., пожалуйста. Я постараюсь.
Мать Саши пришла не одна – с сестрой. Губы сжаты у обеих, на лицах – недовольство. То и дело поправляют пуховые платки, мнут в руках сумки.
Разговор был тяжёлый.
– А как считает сын?
– Что по этому поводу говорит Саша? – то и дело спрашивал директор.
Но мнение сына их интересовало мало.
– Чё он может говорить? Глупый ещё, не тем местом думы думает. А она баба взрослая, парня охомутала, и думает, что ей с рук сойдёт. А не сойдет! Мы на нее управу найдем! Чё она, думает, что сирота, так ей все можно?
– Поймите, – директор был мягок, – Если это большое чувство, если это выбор вашего сына, то вы можете потерять его.
– Не отдам я сына какой-то шалаве безродной! Не отдам! – начинала лить слезы мать.
– Это что у вас творится в школе! А? – возмущалась ее сестра, – Поварихи с мальчиками крутят, давайте, ещё и учительши начнут.
Владимир посмотрел на Ульяну с тоской. А она уже закипала:
– Люба...Люба – не шалава. Люба славная скромная девушка! Она... Да повезет тому, кто с ней судьбу свяжет! Она любить умеет, и ценить умеет. Да, она сирота, но она ..., – Ульяна волновалась, – Она славная, добрая и открытая. Она никогда никого не обманет. И не смейте говорить о ней так! Не смейте!
– Скромная... Ага... Была б скромная, на мальчишке б не висела! – крикнула тетка, как плюнула.
– Давайте у-успокоимся, – директор сглаживал углы, беседа могла превратиться в склоку, – В любом случае, мы примем меры. Я поговорю с сотрудницей, обещаю. И с Са-Сашей по-мужски поговорю. А вы... Пожалуйста, постарайтесь помириться с сыном. У-уверяю вас, это лучший расклад для всех.
– Увольте ее, иначе в район поедем. Так и знайте!
– Я подумаю, – только и мог ответить Владимир.
Губы остались сжатыми. Так и ушли – сердитыми и непонятыми.
Владимир Саныч проводил их до дверей, вернулся, устало упал на стул.
– Ульян, послушайте. Я с Сашкой поговорю. Дело-то серьезное. А вы уж ... уж Любу на себя возьмите. Хорошо б закончить этот роман. Ну, а если уж... по-попросите, чтоб близости никакой не допускала. Мне неловко об этом с девушкой говорить. Вам про-проще будет. Пожалуйста! А дальше ... дальше видно будет.
Ульяна обещала.
***
К Плешаковым пришла она не слишком поздно. Этот визит был самым неудачным ее визитом. Тихо вошла в калитку, поднялась на крыльцо и вдруг услышала громкий голос хозяйки.
– Ах ты, дрянь, ах, гадина! И чугунок, и картошка...! Ты у меня сама теперь все это чистить будешь! Поняла? Поняла, спрашиваю?
Этот крик был таким неприятным! Ульяна постучала в дверь громко. Дверь открылась внезапно – перед ней сердитая хозяйка.
– Здравствуйте, Валентина Алексеевна! Я Ульяна Сергеевна, учитель Наташи. Разрешите?
Пыл с матери ученицы немного спал, она пригласила ее в дом, повернулась к ней спиной, начала убирать какие-то тряпки и вещи.
– У вас что-то случилось? – в доме, и правда пахло горелым.
– Случилось, – буркнула Валентина, – Убила бы всех. Сказала же – следи за картошкой, а она...
– Ну ... Она же ребенок, – Ульяна уж поняла, что речь идёт о ее ученице.
Они с Валентиной были примерно одного возраста. Но Валентина выглядела старше: полные ноги, живот, шерстяные носки поверх теплых штанов, засаленный фартук, но главное – складка меж бровей и суровый взгляд.
– Ребенок ... Какой ребенок? Я в ее возрасте сама пасла и доила, да ещё и огород да брат маленький. Родители – в поле с утра до вечера, а я управлялась. А сейчас...что за дети! Как вы их только учите! Лодыри!
Говоря это, она что-то убирала, переставляла, на Ульяну не глядела.
– Учим помаленьку. Вот я как раз и пришла поговорить об учебе Наташи.
– А чего Наташа? Чего? Учит она. Старается, – говорила она с претензией в голосе.
– Учиться. Не спорю. Но могла б учиться ещё лучше. Где она, кстати?
Ульяна заглянула в проем двери и увидела Наташу. Она сидела в углу дивана, а с ней рядом притихла девочка поменьше.
– Здравствуй, Наташа. А это кто у тебя?
Ульяна знала, что Наташа в семье растет одна. Данные своих учеников она выучила наизусть.
– Здрасьте. Это Вера.
– Вера? Подружка?
– Сестра это, – вставила Валентина, не дав ответить дочери.
– Сестра? Но у Наташи же... У нас написано...
– Двоюродная. В гостях, – глаза Валентина прятала, – Так чего Наташка-то? Балуется что ли? Так я ей мигом вкачу!
– Ну что вы! Нет, она прилежная девочка. Но есть нюансы, понимаете... Она могла б учиться ещё лучше. Но проблемки есть: почему-то часто опаздывает. Практически всегда. И ещё: приходит, знаете ли, нечесанная, неубранная. Она же девочка, понимаете? Часто забывает учебники, тетради, спортивную форму. Просто беда какая-то!
– И что? Что я сделаю с ней? Прибила б... Я ведь не могу за ней смотреть. Я рано уезжаю, а ей по хозяйству надо прокрутиться, да ещё и Верку накормить. Бабка, знаете ли, у нас тоже занятая. Я виновата что ли?
Разговора не получалось.
– Она ещё мала. Ей контроль все равно нужен. Вы хотя бы с вечера все приготовьте ей, проверьте...
– Ещё чего! Я вечером с ног валюсь. Чай, у меня хозяйство. И не мала она ни капли, сама может. Лентяйка просто ...
Тем временем "лентяйка" пришла на кухню, потянулась к сгоревшему чугунку.
– Горячий! С ума сошла! – огрызнулась мать, – Сама я.
Вторая девчушка подошла к хозяйке, прижалась к ее плечу. И так странно было это – такая крикливая мать, а дети к ней тянутся.
И тут хлопнула дверь в сенцах.
– Девчонки, кто хочет денег заработать? Айда на двор, снег расчищать! По десять копеек дам.
В двери показался Никита Иванович. Почти наткнулся на учительницу, растерянно поздоровался.
– Здравствуйте! Вы что деньги детям за работу по дому платите? – подняла брови Ульяна.
– Мы? Ну, да. А чего, нельзя что ли?
– Ну, знаете ли, – Уля не знала, что и ответить.
Если б встретили ее тут нормально, возможно, расположилась бы она к ситуации по-другому. Но теперь, это стало лишней каплей.
– Я ничего не понимаю. Наташа опаздывает, потому что управляется по хозяйству, но в то же время на нее кричат, платят ей за это деньги. Что у вас происходит? – сказала потихоньку.
– Да нормально все у нас. А Наташка на коньки копит, – ответил отец.
– Чего Вы к нам привязались? Не нужны нам Ваши пятерки! – вставила Валентина громче.
Наташа подошла к матери вцепилась в ее красную ладонь.
– А я обязана навещать учеников! – уже злилась Ульяна, – Это в документах прописано. И как мне писать отчет? А где родители девочки? Надолго она у вас?
– Надолго. Может даже навсегда, – твердо ответил Никита.
– Навсегда? Это по какой такой причине? Подождите..., – остановилась Ульяна, девочки были тут, было уже неприлично говорить в таком тоне при них. Она начала одеваться, – Давайте выйдем. До свидания, девочки.
С отвернувшейся хозяйкой прощаться не хотелось.
Как только вышли, Никита извинился.
– Вы не обращайте внимания на Валюху. Любит она покричать, но отходчивая.
– К как можно на это не обращать внимания? Я же учитель, и кричит она на мою ученицу, да так, что забилась та в угол. И девочка эта... Что там у нее? Вы ведь тогда не везли откуда-то. Пьют родители?
Они подходили к калитке по расчищенной от снега тропе. Ульяна вспомнила странную одежду на девочке. Выглядела она тогда, как бездомная.
– Да-а, вроде того.
– А опеку оформили?
– Нет пока. Но сделаем.
– Как это нет! Как – нет! Несерьёзно, честное слово! Столько времени прошло. Вы понимаете, что таких родителей надо лишать прав! А вы и руки опустили. Хотите, помогу? Свяжусь с районо.
– Да не надо, мы сами.
– Нет, все же скажите мне адрес и ФИО девочки. Я уточню информацию.
– Не надо. Говорю же – сами сделаем, – говорил натянуто, открыл ей калитку, как будто выпроваживал.
– И все же я доложу о девочке. Не нравится мне всё это!
Она зашагала прочь, злая и расстроенная.
– Постойте! – услышала сзади хруст снега, отец Наташи догнал ее, – Постойте! – он смотрел в ноги, – Я выкрал ее. Не родня она нам. И метрики никакой у нее нет. Пропала б девчонка.
Брови Ульяны непроизвольно рванули вверх.
– Что?
– Да, выкрал, – посмотрел прямо в глаза, – И доведись – опять бы выкрал.
***
В городе можно прожить, зажав свои израненные сердце и душу в кулаке, но в деревне они должны открыто светиться в твоих глазах.
/ Г. Робертс/