- Нельзя, Афсар… - врач запретил. Сказал почти шёпотом, чтобы не резать боль. Он кивнул взрослым кивком, не по возрасту, и отступил к тени платана. Мяч докатился к его маленькой ножке и затих, как будто понимал приговор. Мы были в Измире, у школьного двора. Запах жареного кунжута тянулся от пекарни, а в груди была - пустыня.
Ночами жена, Перхан, силилась не плакать, скрывала свою боль. Я часто слышал скрип матраса, когда она встаёт и идёт к окну. Шёпот её губ, бесконечно, неистово.
- Почему он? - спрашивала она, не глядя на меня. - Почему моя сын? - стараясь отвернуться, как бы вглядываясь сквозь меня, не раз она повторяла этот вопрос.
Я не знал. Не понимал. Я искал виноватых: безумное солнце, шумный квартал, сам себя. Но сердце пятилетнего мальчика не перестраивают угрызениями совести. Мои страхи, переживания, угнетения не смогут перечеркнуть, изменить горький "вердикт" врачей.
Слово «Афон» я услышал в чайной лавке. Старый грек с тяжёлыми бровями сказал, не глядя на меня, будто бы случайно:
- Есть Гора. Там Матерь Божия - словно живая. И икона Всецарица. Люди едут со всем, что не под силу врачам. Со всей уголков планеты, самых отдаленных закуточков Вселенной.
Я усмехнулся: мусульманин, базарный гвалт, рассказы про чудеса. Но в ту ночь я проснулся от сна: Женщина в синем покрывале стояла в нашем узеньком дворе и держала на руках ребёнка. Он спал спокойно, и Она смотрела на меня без упрёка. Спокойно, тихо, ласково. Я проснулся с влажными ресницами и понял: я поеду.
Дорога пахла морской солью и дизелем парома. Мы перевезли детей в Салоники, затем автобусом в Урануполи. Ветер крепко бил в лицо, и Афсар, уставившись в окно, тихо спросил:
- Папа, там тоже играют в футбол?
- Играют, -неуверенно ответил я. - И там знают, как беречь сердце.
На пристани к монастырскому катеру нас провёл молодой сильный человек в спортивной куртке, показывая пальцем на карту:
- Карьес… Дафни… потом монастырь.
Я не запомнил названий. Не вслушивался в слова. Я запомнил только, как дрожит рука, когда покупаешь билет надежды. Надежды долгожданной, горячей, хоть и с каждым днём слабой.
Монах, который встретил нас у ворот, был высоким, спокойным, неторопливым. Отец Нифон так звали его. Его глаза будто видели дальше моих слов. Знали то, что я сам о себе не догадывался. Тайные помыслы, что скрывались в моей душе казалось он знает, слышит наперёд. Я рассказал всё: диагноз, запреты, детскую зависть к мячам, длинные тяжелые ночи моей жены. Он слушал, не перебивая, а потом мягко и кратко сказал:
- Вы пришли хорошо. Теперь - молитесь просто. Не умом, а сердцем. Скажите Матери:
-Возьми нас.
Он провёл нас в храм. Там пахло воском и тёплым деревом. Икона «Всецарица» сияла будто изнутри - не ярким, а ровным, человеческим светом. Я не знал молитв. Я никогда не молился. Никогда не обращался к Богу. У меня и без него, как мне казалось раньше, было всё ладно. Я стал рядом с сыном, и слова сами сложились:
- Я - Акиф. Я ничего не понимаю. Возьми нас, Матерь. Забери мой страх. Оставь ему детство. Не забирай моего мальчика, мою радость и моё бесценное дитя, мой подарочек. Убереги его. Отними от нашего сыночка мрак бездны, холода, надвигающейся бури смерти.
Афсар стоял тихо, как будто слушал что-то невидимое. Перхан не плакала — просто держала сына за плечи. Отец Нифон протянул мне чётки. Скажи:
- Господи Иисусе Христе, помилуй меня. Не бойся чужих слов - Бог слышит сердце, а не словарь.
Я повторял, запинаясь. Нелепо, коряво, путаясь. Иногда забывал, куда ставить ударение, и тогда говорил молча - дыханием. На Афоне время не идёт, оно растворяется в свечах. Мы пробыли там день, может два. Я не следил за временем. Не просил доказательств.
Я просил:
- Сохрани дыхание моего сына.
Перед отъездом отец Нифон сказал:
- Благодарите - за то, что уже дано и за то, чего ещё не видно. Благодарение открывает дверь раньше нас.
- Батюшка, - сказал неожиданно для себя самого, впервые это слово и не споткнулся, - а если ничего не случится?
- Случится, - спокойно ответил он. - Но по-своему. Вы доверили - теперь доверьтесь.
Дорога назад была тише. Дети ели печенье и спорили шёпотом, будто боялись разбудить море. В Измире нас встретили голоса знакомых соседей и запах кофе. Я не искал знаков, символов, совпадений. Я помыл руки, взял сына на колени и услышал, как ровно стучит его сердце - будто прямее, чем раньше. Но я гнал эту мысль прочь: в надежде легко ошибиться.
Через три дня мы поехали в больницу. Врач - тот самый, что ставил диагноз, - просматривал обследования дольше обычного. Он молчал так долго, что у меня защемило в груди. Наконец он сказал:
- Акиф-бей, я не понимаю. Я не вижу прежних показателей. Откуда вы вернулись?
- С моря, - ответил я. - И с Горы.
Он пожал плечами:
- Не верится, но сердце вашего сына - здорово. Покой, умеренные игры. Слушайте его смех - это тоже показатель.
Перхан закрыла лицо платком, чтобы не расплакаться прямо в кабинете. Афсар, не веря, спросил:
- Папа, можно мяч?
- Можно, - сказал я и впервые за много месяцев не боялся этого слова.
Через месяц мы вернулись на Афон. Уже не с просьбой, а с благодарностью. На катере я держал сына за плечи, а он задавал нескончаемые вопросы:
- Почему на горе так тихо? Почему монахи не смотрят футбол? Почему у них бороды, как у пророков из рисунков?
- Потому что тишина - их стадион, - улыбнулся я. - Там они тренируют своё сердце. Там они делятся своим теплом. Там они дают нам жизнь, гася свою. Там они плетут нам вечные жизни, тихонько распуская свои.
Отец Нифон вышел нам навстречу точно так же, как в первый раз. Я хотел много говорить, перечислить анализы, выписки, цифры. Но он лишь поднял руку и тихо сказал:
-
- Благодарите. Остальное Бог знает.
Мы вошли в храм. Свет от лампады дрожал, как дыхание. Я опустился на колени - не потому что так надо, а потому, что по-другому нельзя, иначе невозможно. И я вдруг ясно понял: благодарность - это не слова. Благодарить - значит жить дальше по-новому.
Там же я сказал вслух то, что зрело с первой ночи после сна:
- Я хочу креститься. И сына - если он не испугается.
Афсар встрепенулся:
- А это больно?
- Нет, - сказал отец Нифон, - больно - жить в страхе. Больно - жить в неизвестности, и вдали от источника света. Крест - это как крепкие объятия, которые больше не отпускают.
Крещение было простым и тихим. Вода оказалась тёплой, будто хранит летний, обнимающий плечи, ветер. Когда Афсара подняли, он зажмурился и вдруг рассмеялся - тем самым детским смехом, который врачи называют «показателем».
Я стоял рядом и чувствовал, как рушатся старые стены - те, что я строил из сомнений и гордости, из привычек и «так принято». На месте руин открылся проход, за которым начиналась простая дорога: «благодарить - жить - радовать - доверять».
Мы вернулись домой другими. Ничего внешне не изменилось: та же пекарня на углу, тот же сосед с вечным радио, тот же школьный двор. Но мяч больше не был угрозой. А моё душа - пустыней. Он снова стал мячом. Иногда я ловил себя на мысли, что слушаю не шум двора, а тихий внутренний ритм сердце мальчика, спешащего за мячом, и как отвечает ему небо.
Иногда меня спрашивают, как это «работает». Я отвечаю неловко:
- Я не знаю. Я торговец специями, а не чудесами. Я только видел, как страх уходит, когда его отдают. И как благодарность берёт за руку и ведёт туда, где мы сами не решались быть.
По вечерам Перхан ставит на стол тёплый чай, и мы говорим о простых обыденных вещах. Афсар спорит с братом, чей гол сегодня красивее. Я слушаю их и вспоминаю отца Нифона:
- Не умом, а сердцем. Иногда я достаю чётки и повторяю короткую молитву - как дыхание, не для отчёта, а чтобы не забыть, откуда нам пришёл этот мирный смех.
В ту ночь, когда мы вернулись второй раз, мне снова приснилась Женщина в синем покрывале. Она ничего не сказала - просто стояла на нашем дворе, и ветер наполнял её одежды, как парус. На руках у неё уже не было ребёнка. Он бегал рядом - здоровый, озорной, весёлый и смешной. Она смотрела, как он смеётся, и кивала мне едва заметно:
- Береги. Остальное - Я.
Я проснулся и понял, что проснулся окончательно.
С тех пор мы иногда едем на Афон - не за чудом, а за памятью. Там легко услышать, как бьётся сердце мира, если не спорить с тишиной. Я снова становлюсь на колени перед «Всецарицей». И не прошу - просто благодарю. И каждый раз мне кажется, что лампада дрожит сильнее, когда я шепчу:
- Спасибо за дыхание моего сына. За то, что из всех слов Ты выбрала самое простое - «живи».
…А мяч? Он снова катится к ноге Афсара. И он бьёт аккуратно - как тот, кто однажды узнал цену каждому удару. Я смотрю и думаю: чудо - это не нарушение законов. Это когда сердце, созданное для игры, наконец играет по своим, угодным Богу, правилам. И когда отец, созданный для доверия, наконец доверяет. Доверяет Тому, кто никогда не ошибается.
Если бы вы стояли рядом со мной у школьного двора, я бы не стал убеждать. Я бы протянул вам свою ладонь, чтобы вы приложили пальцы к маленькой груди. И вы бы услышали - ровно, без спешки - как благодарность превращается в стук. А дальше вы сами бы решили, что с этим знанием делать.
Интересно знать:
Кoгда нет больше сил помoжет эта мoлитва
Уединитесь в укромное место, чтобы вас никто не тревожил. Зажгите свечу или лампадку. Встаньте перед иконами (иконы желательно Иисуса-Вседержителя, Божьей Матери и Николая Чудотворца, и, если есть, то Иоанна Златоуста — замечательная и очень сильная икона!). Сначала прочтите молитву... читать продолжение
