Возле одного из домов провожатый ее остановился.
– Алевтина Павловна, я вам гостью привез. Принимайте!
Посреди двора на табурете, окружённая утками, сидела грузная женщина. Была она полна, не слишком опрятна, из тех женщин, которые в домашних делах напрочь забывают о себе.
Она чистила рыбу, бросала потроха птице.
– О! Никитка!
Но парень быстро развернулся, как будто не хотел встречаться с хозяйкой, и пошел в другую сторону.
– Здравствуйте! Я вот приехала, а там – замок, – объясняла чуток смущенная Ульяна, – А Вы не подскажете, как бы найти директора школы или кого-нибудь ещё?
Женщина вытирала руки о тряпку, грузно покачиваясь, шла к ней. И когда подошла ближе, поправила косынку тыльной стороной ладони, посмотрела, сощурившись, и спросила:
– Вы новая учитель начальных классов что ли?
– Да, а Вы откуда...
– Я – завуч. Алевтина Павловна меня звать, а Вас, значит..., – она припоминала.
– Ульяна Сергеевна, можно просто – Ульяна. Я приехала, а школа закрыта.
– А Вы заходите, вон калитка-то. Сейчас я умоюсь и пойдем.
– Так у Вас есть ключ от школы? Я...
– А зачем нам сегодня в школу? Выходной ведь. Да и не работаем мы сейчас, в поля ездим. А Вас я в домик провожу, за школой вон, – она махнула рукой.
Ульяна поднялась на крыльцо, шагнула в дом. На полах – половички, длинные, узкие, пестрые, домотканые. Кровать под покрывалом с подзором – простыней с вязаным кружевом по низу, взбитые подушки фикус, комод. Очень уютно и тепло.
– Покушаете с дороги-то? Вон картошечка у меня.
Есть Ульяне хотелось, но она отказалась – больше хотелось уже устраиваться на месте.
Домик, в который привела ее Алевтина Павловна, действительно находился за школой. Школа была деревянной, двухэтажной, довольно приличной для столь маленькой деревни, а вот домик был плох – кухня и комнатка.
От старости он уже расползался, как сырое тесто, был низок, и веранда от сруба отошла на полметра. Алевтина по-хозяйски открыла дверь, пришлось обеим наклоняться, чтоб зайти. Внутри знобко и какой-то кислый неубиваемый дух.
Чуть ли не половину пространства занимала большая русская печь. Здесь же, у окна, стоял покрытый клеенкой кухонный стол, на стене – полка для посуды, задернутая чистой марлевой занавеской. Немного кухонной мебели, старой, с перекосившимися дверцами.
Одно хорошо – кухня довольно просторная с большим столом.
"Здесь можно готовиться к урокам" – мелькнуло в голове.
В соседней комнатке — две кровати, одна аккуратно заправлена, другая, железная койка с крашеными спинками, только прикрыта простыней поверх матраса. На этой койке вразброс лежала чья-то одежда. Алевтина собрала ее, переложила на стул. На подоконниках, обернутые в газету, горшки с цветами.
— Здесь кто-то уже живет? — спросила Ульяна.
– Да. Тут сейчас повариха живёт, Люба, девочка молодая. Но она на выходные уехала.
– Как повариха? Так это временное мое жилье?
– Временное? Почему? – завуч осматривалась, что-то прибирала по ходу.
– Ну, у меня семья, дочка. Обещали, что жильем обеспечат.
– А... ну, так это уж не ко мне. К директору. А пока тут располагайтесь. Директора завтра не будет. Говорю же, на картошке мы. А как вернётся, решит.
– Так, а мне куда завтра?
– К школе приходите в восемь. Позвоним ему, решим, – она ещё раз осмотрелась, – Ладно, располагайтесь. Удобства во дворе. Печь-то топить умеете?
– Печь? Нет..., – Ульяна была жителем городским, избалованным отоплением центральным.
– Я тогда Мишку пришлю, сына. Чуть позже прибежит, научит. Располагайтесь... Вот ваша койка. И белье с Минькой пришлю.
– Не нужно. Постельное я прихватила. Спасибо Вам!
Когда осталась Ульяна одна, стало жутко. Что делает она здесь? Одна, в дряхлой этой избёнке, среди дремучих лесов, над которыми так долго нес ее самолёт.
Но не успела она об этом подумать, как услышала рядом с домом нарастающий треск мотоцикла. Кто-то подъехал, заглушил мотор и громко постучал в дверь.
Неужели сын Алевтины приехал? Но тут же два шага...
Она открыла дверь. Перед ней стоял рослый широкоплечий, но довольно юный лицом парень. Улыбка сошла с его лица.
– Опачки! А Люба ... А Люба дома? – спросил совсем по-детски.
– Люба?
– Ага, зашёл вот проведать, может надо чё? – он говорил извиняющимся баритоном, – Вижу – свет. Думал – приехала.
– А..., – Ульяна, наконец, догадалась, – Ее нет, здесь теперь и я жить буду. Вот, поселили.
Он кивнул, попятился и быстро засеменил к мотоциклу, не дослушав. Исчез также быстро, как и появился.
Ульяна улыбалась: знать, у ее соседки роман.
Устраивалась Ульяна недолго — застелила кровать, разложила на этажерке свои книги, одежду из чемодана доставать не стала.
Стало темно, она щелкнула выключателем, но свет не загорелся. Она прошла на кухню, обрадовалась, увидев на столе керосиновую лампу. Но вот беда – не могла найти спички.
Да-а... надо ещё приспособиться к жизни здесь. Это не городская квартира!
Было зябко, она оделась и вышла на улицу. Над безлюдной безмолвной деревней нависло чёрное крыло ночи. Где-то мычала корова, повизгивать поросенок, лаяли собаки. Но ни машин, ни людей слышно не было. Была эта тишина так непривычна после привычных городских звуков.
Но вот услышала она чьи-то шаги. Мальчик лет двенадцати остановился перед ней.
– Здрасьте. Мамка сказала печь вам затопить, – пробурчал и направился к дровнице.
Не спрашивая ее открыл ногой дверь, вошёл в дом, повалил дрова у печи. Залез рукой куда-то над печью, достал спички.
– Ты Миша, да?
Парнишка кивнул.
– Миш, научи меня, пожалуйста. А то я в этом вопросе совсем неуч.
Он посмотрел на нее немного свысока, по-взрослому вздохнул, как вздыхают матери над неразумным дитя.
– Так чего тут сложного -то? – начал он обучение.
Ульяна была очень благодарна Мишке. Хотела ему подарить блокнот, но он даже испугался. Попятился и быстро ретировался. Ей предстояло еще узнать деревенскую ребятню.
Когда дом прогрелся, она переоделась, забралась под одеяло, свернулась калачом и уснула.
***
Всю дорогу Никита с девочкой был на людях. Он кормил ее тем, что было у него с собой, таскал на руках или водил за руку. Один раз от жалости, когда ехали в автобусе, попытался погладить по плечу, она резко дернулась, как будто испугалась.
Но больше – ни тени страха. Доверилась сразу, кушала, спала у него на руках, как будто знала его давно, правда, была несколько отрешённой и безрадостной.
– Как звать-то тебя? А?
Молчала, пожимала плечами.
– Вот дочку мою Наташа звать, меня – дядя Никита. А тебя?
И только сейчас, когда расстался он с учительницей и опять повторил вопрос, она вдруг четко ответила:
– Пигалица.
– Пигалица? Ну... Вряд ли это имя. Ладно, разберемся, – он поставил ее на ноги перед калиткой, – Ты не бойся. Тетя Валя добрая. Только покричать любит.
Если честно, побаивался он сам. С Валентиной шутки плохи. Вот на ровном месте могла завестись – не остановишь. Из-за ерунды. Никита в такие минуты уходил из дома, прятался, а в последнее время заметил, что прячется уже и Наташка. Прячется в сарае и плачет: прилетают ей от матери тычки и подзатыльники.
Но проходит день, Валентина и сама кается, прижимает к себе Наташку, зацеловывает, просит у нее прощения. Но потом повторяется все по кругу.
Не боится крика дочери только теща – мама Шура. Морщит лоб, уходит в хозяйство или в свою горницу, но из дома не убегает.
Пытался он говорить с женой об этом не раз, вроде, соглашалась, но хватало ее не надолго. Любой косяк – и заводилась Валентина опять на неделю. Она припоминала ему грехи почти десятилетней давности, выискивала новые, ворчала и сердилась по каждому пустяку, а судила жёстко и безапелляционно.
Теща и Наташка ее побаивались, а добряком в семье был папа.
Так они и познакомились – на ссоре. Когда-то Валентина работала в конторе, напутала в путевых листах, и случились у Никиты неприятности. Вернулся с разборками, да и зацепился за острую на язычок девицу.
Но на работу была Валентина спорая. Коров и свиней они держали, сено косили, рассадой и продуктами торговали, а ещё и работали оба: Валя – на свиноферме, а он – водителем на МТС. Времени на отдых совсем не хватало даже у тещи. Наташка тоже помогала уже, мать ее не баловала.
И вот – привез ещё заботушку.
К показавшимся на небе тусклым звёздам уже поднимались столбы дыма из печных труб. Он толкнул дверь – затянул девчушку в просторные сенцы, а потом решительно зашёл с ней в дом.
Обернулась от печки Валентина, выскочила встречать папку Наталка.
– Это чё? – посмотрела на девочку Валентина.
– Ну, не чё, а кто, – деловито раздевая, сдержанно отвечал Никита, – Представилась, как Пигалица. Имени не помнит.
Он вешал ее куртку, снимал с девочки шапку. Поднес ее к носу, понюхал и отправил в помойное ведро.
– Откуда она? – недоумевала жена.
– Из Шарьи. Потом расскажу. Помыть бы ее... А деньги вот, убери, – протянул жене деньги с торга.
Черная как с трубочиста вода стекала в таз. Валентина нахмурилась, позвала мужа, указала подбородком: над острой лопаточкой девочки – три свежие ожога от сигарет – круглые красные, воспалённые, свежие точки. На руке ещё – застарелые, поджившие.
Никита понял –от боли отшатнулась она тогда в автобусе.
Смотрел на нее, маленькую, мокрую, с торчащими треугольничками плеч. Кожа да кости, синие подглазины. Но спокойная и какая-то не по возрасту обречённая сидела она в тазу, обхватив коленки одной рукой, а другой перебирая пену.
– Закрой глаза, смою мыло щипучее. Так как тебя звать-то? – пыталась пробить стену Валентина.
Девочка подняла уставшие глаза:
– Тёть, дай копеечку, – протянула ладошку с тоской.
Валентина косилась на Никиту. Охала теща, с интересом поглядывала в сторону девочки Наташка.
Благо, нашлась даже подходящая одежонка – та, что дочке мала. Раны смазали медом. Девчушка смотрела на все с равнодушием и усталостью.
Уж когда уснули дети, рассказал он всё в подробностях. И вот странно – не кричала Валентина, хоть и смотрела на него сурово.
– Выкрал, получается.
– Выкрал, – кивал он виноватой головой, – Доведись, и опять бы выкрал. Видела б ты этих бандитов. Пропала б девчонка.
Теща перекрестилась и заплакала.
– Дети котят в дом таскали, а теперь детей тащим. Вот времечко.
– Ладно, пускай пока. А там увидим ..., – махнула рукой Валентина.
Что имела в виду жена, Никита не понял, но уснул спокойно и мгновенно. Эти дни вымотали его окончательно.
***
Утром за окном было пасмурно. По стеклу, смывая остатки пыли, бежали струйки дождя – мутные длинные извилины. Окна были маленькие, старые, и казалось, что эти струи скоро протекут внутрь.
И опять тоскливо стало на душе Ульяны – то ли от дождливой погоды, то ли от мыслей о доме, о дочке. И зачем она придумала эту новую работу? Как жить тут, в этой лачуге с совершенно чужим человеком?
Уля подумала, что, вероятно, полевые работы отменят. Было очень холодно, но вставать надо. Она сбросила одеяло, сунула ноги в тапки, накинула халат. Вспомнила, что идти по утренней нужде придется на улицу, шагнула к двери, натянула куртку и сапоги.
На обратном пути, увидев дрова, вспомнила про печь. Возилась с растопкой так долго, что уж поняла, что опоздает к восьми. А ещё и вода из крана потекла не сразу, а сапоги грязные!
Первый день трудоустройства, а она уже так некрасиво опаздывает!
Пожертвовала завтраком, подкрасилась, надела лучший серый полушерстяной костюм, быстро сотворила любимый валик на голове, накинула пальто и направилась к школе.
А возле школы – дети в рабочей одежде: куртки, фуфайки, платки, шаровары, резиновые сапоги. В руках холщовые сумки, вещмешки.
Все воззрились на нее – леди на каблуках в светлом пальто и берете.
– Училка новая! – услышала она.
Из школы вышла высокая худощавая блондинка лет сорока пяти, одетая в черную куртку.
– Самсонова, веди! – крикнула в толпу тонким голоском, – На Ильинку, на турнепс. Встретят вас там, – побежала в толпу, давала какие-то наказы.
Ульяну она заметила не сразу.
– Здравствуйте. Вы новенькая что ли?
– Да ...
– В поле не поедете? – голубовато-серые глаза смотрели строго и немного обиженно.
– Но я думала ... Я ж ещё не трудоустроена. А директор ...?
– Не будет его. Ну, мы поехали. Некогда. А Вы уж, как хотите, – учитель развернулась и проследовала в школу.
Ульяна слегка опешила, но тут же поняла свою ошибку. Она быстро вернулась в дом, наскоро переоделась, натянула свою зеленую куртку. А вот обувки подходящей у нее не было. Огляделась– под вешалкой стояли черные резиновые сапоги. Она сунула ноги в них, сапоги болтались, но это был лучший вариант.
У школы уже никого не было, на двери – замок. Куда идти, она не имела ни малейшего представления. И тут услышала приближающийся треск мотоцикла. Мотор заглох где-то за школой. Она направилась туда.
Знакомый ее вчерашний гость брал какой-то инструмент, привязывал его к мотоциклу.
– Здравствуйте! Я опоздала. Вы не подскажете, где в полях работает школа? – шла она к нему, – Я тут ничего не знаю.
Он посмотрел на нее исподлобья, кивнул:
– Садитесь. Я как раз туда, – протянул шлем.
– К Вам?
Но Ульяна села, ухватилась за мотоциклиста, и на себе ощутила что такое резкий выброс в кровь адреналина и дофамина сразу: они перепрыгивали ямы, наклонялись на поворотах, вихляли по полевым тропам. Ульяна вцепилась в водителя, клялась себе, что больше не сядет к нему никогда, и радовалась тому, что есть у нее шлем.
Худощавая блондинка оказалась учителем математики, звали ее Ольга Федоровна. Она усмехнулась, увидев Ульяну на полевых рядках.
– Началка ведёт по ряду, а вы два берите, как старшие, – махнула она ей рукой, указывая на рядки.
Некоторые старшеклассники ещё подходили и подъезжали на мопедах, тоже начинали с края. Ульяна, конечно, бывала в колхозе, имела представление об уборке, но присматривалась. Ребятня бралась лихо, с ходу. Их не пугал ни крапающий временами дождь, ни ветер, ни необъятная длина мокрых рядков. Они с шутками, смехом, как маленькие бульдозеры, двинулись по рядкам, оставляя за собой холмы ботвы и турнепса отдельно.
Ульяна привыкла делать всё на совесть, старательно и основательно, пыталась быть наравне, но не выходило. Накатила на нее обида. Казалось ей, что смех, доносящийся с той стороны поля, где дружно шла работа – смех по ней.
А ещё она устала очень – берет сползал на глаза, на сапоги налипли тонны грязи, и при каждом шаге они грозились остаться на месте. А тому же утром она не позавтракала, хотелось есть, замёрзла и промокла.
И когда услышала слово "перерыв", ушла от всех в ближайшие деревья, нашла место посуше, привалилась спиной к стволу березы и закрыла глаза.
Сейчас ей очень хотелось обратно в Кострому, в родную школу, в любимую квартиру – к маме и дочке. Она ещё даже не трудоустроена, а уже непонятно почему "пашет" в поле. Она вообще – учитель началки. В них, в городе, начальные классы в колхозы не отправляли.
Чувства несправедливости всего происходящего, ущемления, задетого самолюбия уже взыграли в ней. Нос засопел, захотелось плакать.
– А Вы чего не обедаете?
Услышала она голос рядом, оглянулась. Рядом стоял пожилой седой коренастый мужчина в фуфайке, смотрел на нее внимательно.
– Я? Я не хочу. Да и... В общем, я не думала, что..., – она привстала.
– Так пойдёмте к нам. Там, считай, стол накрыт. Чё ж Вы тут?
– Спасибо, но...
"Перерыв окончен!" – послышалось издали, дети начали подниматься, выходить на свои ряды.
– Ну вот, остались голодная, – расстроился он, – Я Матвей Степаныч, учитель всего по-немногу. А Вас как величать?
– Ульяна Сергеевна. Начальные классы. Но я ещё даже не трудоустроена.
– Как это? – он ничуть не удивился, – Раз работаете, значит трудоустроены. Все нормально будет, – сказал спокойно, внимательно посмотрел на нее, – Вы не больно-то спешите. Без привычки трудно, да и погода... А сюда сейчас машина придет, погрузим турнепс, да и домой. Вон промокли как.
Ульяна вернулась на свои ряды. А он пошел к ребятне. Вокруг него сразу собралась кучка, он что-то говорил им, они оглядывались. Ульяне сделалось неловко. Многие рядки уже прошли, а она не добралась и до середины.
Но потом как-то быстро всё и кончилось. Пришла машина, ребятня толпой навалилась на все оставшиеся рядки, погрузили турнепс.
Шли обратно пешком вместе с Матвеем Степановичем. Он говорил о колхозе, о проблемах хозяйства и местных властей. А Ульяне хотелось побольше узнать о школе. Но перебивать она не стала, просто шла и слушала, приглядывалась к ребятне.
Городские дети уже б завалили ее вопросами, но эти сторонились, как будто стеснялись и робели перед городской учительницей, присматривались к ней.
И опять Ульяне показалось, что ударила она в грязь лицом с первого своего дня рабочего – и в работе отстала, и сапоги как следует не почистила...
Теперь надо будет наверстывать авторитет.
***
Она сидела за столом, готовясь к будущим урокам. И тут в избу кто-то без стука вошел. Ульяна подняла голову и увидела незнакомую девушку в платке, черном пальто с большой сумкой в руках.
– А я смотрю – свет чё ли? – улыбнулась, стащила платок, – Ну, давайте знакомиться. Я – Любовь, школьный повар. Вместе квартироваться будем.
Люба роста была небольшого, нос чуть вздернут, круглолицая, миловидная, улыбчивая с ярко красными подкрашенными губами.
– Ульяна. Учителем – к вам, – кивнула Ульяна, – Я тут похозяйничала, – обвела рукой она кухню.
– Ой, да хозяйничайте-хозяйничайте сколько хотите, – Люба раздевалась, доставала что-то из сумки, ходила по кухне, раскладывала, – Мы ж тут обе хозяйки теперь. Я вот кормить Вас буду. Люблю готовить. В детстве не умела, а потом как научилась, так и за уши не оторвать от плиты. Правда плитка у нас с Вами плохая. Ну так в школе хорошая, там чуток, да и печь ... Знаете какие я борщи в печи тушу? Не знаете... А попробуете, так пальчики оближете. А сейчас мы домашнюю буженинку есть будем, да чай пить с сырниками. Это я у бабки делала.
И на стол начали выгружаться свёртки. Ульяна быстро собрала тетрадки – уж поняла: скучать ей не придется.
Говорила Люба много. Даже засыпала на полуслове. За первый вечер Ульяна узнала о ней практически все. О том, что выросла Люба в интернате, потому что мать ее "сгубил зелёный змий", а бабка была стара. О том, что закончила кулинарное училище. О том, как нравится ей работать в школе, и какая замечательная эта деревня – Забегаево.
На моменте описания местных красот и того, как счастлива она, что попала именно сюда, Люба уснула.
Ульяна выдохнула и разложила свои тетрадки с намерением – завтра Любу постараться остановить в красноречии. Ежевечерне слушать это будет невозможно – Ульяна основательно готовилась к урокам.
– Хорошо-хорошо. Молчу, – кивала Люба на день следующий, когда Ульяна объяснила, что очень занята. А потом выглядывала из-за печи, – Ульяна, а Вы шкварочки любите? Я страсть люблю, знаете, как я их делаю?
Остановить вечно восторженную Любу мог только тяжёлый взгляд и сон.
Ну и... Саня...
Но вот эта история Ульяне не нравилась очень.
Дело в том, что тот самый мотоциклист Саня учился в восьмом классе, хоть и шел ему семнадцатый год. Любе было двадцать. Любой ученик школы рассматривался Ульяной, как ребенок. А что тянуло переростка к Любе было понятно с закрытыми глазами.
Они подружились, перешли на "ты", но в этом вопросе согласия не находили.
– Люба, ты ж отдаешь себе отчёт в том, что он ещё ребенок.
Люба усмехалась:
– О-ох! Ты ж этого дитеныша видела! – а в глазах восторг.
"Дитеныш" и впрямь был на голову выше Любы, и раза в два шире.
– Видела. Он ученик школы, ему нет восемнадцати. Ему б хоть поучиться ещё, а у него в глазах одна Любовь.
– Ну так, чё я сделаю? Говорю ему, что старуха. Долго отпихивалась я, а уж теперь...
– Что теперь?
– Не отстанет он. Мы уж полгода гуляем.
– Люб, а ты про совращение малолетних слыхала? Статья это?
– Слышала. Но ... не совращаю я его. Гуляем просто. Я, кажется, люблю его. Знаешь, мы "Динамик" можем целый вечер прослушать. Кузьмина слышала? – и она, завернувшись в байковое одеяло, очень мелодично и тихонько запела, – Когда меня ты позовешь, боюсь, тебя я не услышу. Лишь только дождь стучит по крышам, всё тот же запевала –дождь. Запевала – до-ождь...
А дождь и правда запевал, холодный полуснежный. Деревня замирала, покрытая низким серым занавесом и окружённая черными лесами на горизонте – готовилась к зиме.
– Хорошо ты поешь.
– Ага. Я и в интернате в хоре солировала. Только ... В общем, плохо все там у него дома. Мать и бабка узнали про меня – так в штыки. По-тихому мы гуляем. Так что ты уж не говори никому. Ладно?
– Эх, Люба! Разве можно так!
Но от тоски, селившейся в эти минуты в вечно восторженных глазах Любки, Ульяна молчала, хоть и слыла уж тут поборницей порядка и законности.
***
За столом в учительской сидели завуч Алевтина Павловна, учитель математики Ольга Федоровна, Матвей Степанович – учитель трудов и истории, и ещё пара учителей.
Говорили о заготовке сена на эту зиму.
– А я за отца ветерана в ножки кланялась председателю, чтобы выпросить десяток пудов сена. Чё за дела?
— Хорошо, ты умеешь кланяться. А каково тем, кто не умеет? Я вот ни в жить не пойду. Лучше – косу на плечи и в долину.
– Да ты на меня глянь! Нашла косаря!
Ульяна слушала их и про себя возмущалась. Об этом ли надо говорить в учительской?!
Здесь о другом надо – о воспитании, о педагогике, о проблемах школы и детей. А они – то о колхозе, то о какой-то там перестройке.
А проблем тут, в школе, было полно.
Повесили на Ульяну сразу два класса: в первую смену – третий, во вторую – второй. Правда в двух классах вместе насчитывалось восемнадцать детей из Забегаево и ещё двух ближайших деревушек. Двое из них – инвалиды.
А через неделю с начала работы упросила ее Алевтина Павловна взять ещё русский и литературу в восьмом классе.
Все доводы Ульяны в том, что она – не филолог, прошли мимо ушей завуча.
– Я те первеньким уроком поставлю, а третьеклашки ко второму придут. Ничего с них не убудет. Нагрузку не уменьшу, не думай. Неуж тебе деньги не нужны?
– Мне пай нужен. Обещали же. И жилье. У меня дочка! Да и не филолог ведь я! И продленка ...
– С лучше что ль три класса вместе сажать? Подумай. А насчёт жилья – вот директор выйдет ...
На вопрос "Что ж с директором?", отвечали со вздохом: "Жена у него заболела". А Ульяне всё никак не понимала – как можно директору оставить школу посреди года из-за какой-то болезни жены?! Как?
За работу она взялась рьяно. Планирование, подготовка к урокам, жёсткий контроль. Особенно за класс третий.
И с первых дней растерялась: запущенная ребятня. Нет элементарных тетрадей, дневников, карандашей. А ещё некоторые дети приходят неухоженные, непромытые и не стриженные, совсем не готовые к учебному процессу.
– Витя, где тетрадка? Я велела тебе принести тетрадь!
Витя вставал, виновато опускал голову.
– А где он возьмёт, если лавка только во вторник приедет? – заступался сосед по парте.
– Хорошо, дам листок, – терялась Ульяна.
Она знала, что лавка и почта приезжают в деревню, действительно, по вторникам. Она отправляла маме письма, и уже отправила посылку с продуктами и немного денег.
Продуктами снабдили ее коллеги: сало соленое, вяленая рыбка, сушеные грибы и ягоды, овощи. Эта отправленная посылка грела душу – не зря она здесь, маме помогает. Но... Она очень надеялась привезти их сюда.
Через некоторое время она поняла – начинать работу с детьми нужно с родителей. Она собрала родительское собрание. Каждому передала записку, да ещё и написала в дневнике.
Готовилась, черкала, переделывала план собрания, репетировала речь дома перед зеркалом, готовила методические материалы – на собрание явились две мамы, одна из которых работает учителем, и одна бабушка. И это на два начальных класса.
– Ну, а что ты хотела, милочка, хозяйство у всех. Некогда им по собраниям бегать. Такой вот народ у нас, Ульяна Сергеевна, – завуч разводила руками на ее жалобы.
– Так нельзя, Алевтина Павловна! Нельзя! У меня Симаков в какой-то тельняшке все время ходит! Рваной! Представляете? Что говорить о принадлежностях, об уроках, если мать не видит, что он драный весь? А Наташа Плешакова? Извините, но она навозом пахнет. К ней же подойти невозможно. А Костя Виноградов без конца вообще является без портфеля. Потому что ночует то там, то там. Ничего не пойму. Где живёт?
Ей хотелось еще сказать о Матвее Степаныче: «Почему он совсем не заботится о внешнем виде, почему брюки с пузырями на коленках, рубаха давно не видела утюга, не побрит, много курит, сыплет пепел где попало. Ну, как его будут уважать ученики?»
Хотелось сказать и о самой Алевтине..., но Ульяна этого говорить не стала.
Всё, исключительно всё начинается с внутренней дисциплины, с внешнего вида, с семьи. В этом Ульяна была убеждена.
– Вот и разберись, – подняла на нее глаза Алевтина Павловна.
– Как? Если они даже на собрание не пришли. А я готовилась, между прочим, я такую интересную игру психологическую для них припасла! Полночи картон резала, – Ульяна была обижена очень, дула губы.
Алевтина сердито хмурилась, смотрела исподлобья.
– Игру, говоришь? Не пришли, значит, поиграть? А что ты про них знаешь? Ну, вот, к примеру, твой Симаков. Почему в тельняшке ходит, знаешь?
– Скажете, денег нет. А я, вроде как, фифа городская богатая, много требую.
– Не скажу. Потому что деньги у матери его есть. И поболе твоего. Дочка у нее пятигодовалая, как кукла ходит.
– Как это? – Ульяна нахмурилась.
– А вот так, – Алевтина говорила громко, напористо, – Не повезло пацану, потому как молодая и красивая его мать решительно вышла замуж за второго, родила дочку и брак ее вышел настолько крепким, что сын пробиться через его стены к матери не может. Не берут его туда, понимаешь ли. Этакая первая неудачная попытка материнства. Забыла про него мать, бросила на бабку – мать первого мужа, давно уж отседа слинявшего. И мать свою так настроила – не принимают пацана. Деньжат -то на его содержание подкидывает, одежду покупает, но в свой дом не зовет – лишний.
– Это как же? – хлопала глазами Ульяна.
– А вот так! Бунтует парень, не хочет носить матерью сунутое. Не нужно это ему – считает. А ты, как классный их, не судить должна, а разобраться, помочь. Не лезть со своим уставом, нет, нельзя нам в семьи лезть, а хоть чуток ребенку помочь. Понимаешь?
Она помолчала, крутила в руках карандаш. Молчала и Ульяна.
– И у каждого – свое, – уже тихо и задумчиво продолжила Алевтина Павловна, – У каждого. Им бы порочный круг "работа-дом-работа" разорвать, а ты с играми. Какие уж игры!
– Я, кажется, поняла. Надо по домам пройтись, да? Посмотреть условия проживания детей, место для уроков... Да?
– Пройдись,– вздохнула завуч высокой своей грудью, – Полезно тебе будет, думаю. Заодно узнаешь побольше об учениках.
– Да. Это хорошая идея, Алевтина Павловна. Спасибо! – Ульяна уже загорелась.
– Только пойми, – продолжила завуч, – Мир деревни – очень земной и простой, интересы большинства тут выше помидорных кустов не вырастают. Так что особливо не жди ничего. Пойми, что жить в деревне хорошо – дело трудное. А не будут родители пыхтеть на хозяйстве, с голоду подохнут. Так что ... не до поэзии, порой, когда весь день кверху пятой точкой. Просто выходя из калитки, говори себе – чем помочь могу? Вот и всё.
Слова эти Ульяна запомнила.
***
Подпишитесь на канал Рассеянный хореограф, чтоб не потерять историю.