Нашей дружбе с Ольгой было, страшно сказать, почти пятнадцать лет. Казалось, это вечность, целый отрезок жизни, переплетенный воспоминаниями, общими радостями и, как я тогда наивно полагала, общими бедами. Я помню её ещё другой – потерянной, сломленной после тяжелого развода с мужем-пьяницей. Тогда, в тот промозглый осенний вечер, когда за окном моросил мелкий, унылый дождь, она пришла ко мне на кухню, совершенно изможденная. Худая, с огромными, испуганными глазами, которые, казалось, впитали в себя всю горечь мира, она просто молча плакала над чашкой остывшего чая. Мой Виктор, мой спокойный, надежный Виктор, посмотрел на нее, потом на меня, вздохнул – будто чувствуя всю глубину её отчаяния, – и вышел, оставив нас одних. Он всегда чувствовал людей лучше меня. Я же видела только боль, которая так отчаянно нуждалась в утишении.
И я унимала эту боль. Я взяла её под своё крыло, как раненого птенца, который потерял свою стаю. Помогла с работой – устроила в нашу библиотеку, где я сама проработала до пенсии, где воздух всегда был пропитан запахом старых книг и тишины. Нашла ей крошечную, но такую уютную квартирку, наполненную солнцем, даже в пасмурные дни. Отдала свою старую, верную швейную машинку, чтобы она могла подрабатывать, превращая обрезки ткани в новую жизнь. Помню, как она, обнимая меня крепко, шептала, захлёбываясь слезами, от чистого, искреннего, как мне тогда казалось, сердца:
– Мариночка, ты мне как сестра… Роднее сестры! Я бы без тебя пропала.
И я верила. Я радовалась, безмерно радовалась, что смогла помочь, что моя жизнь, к моим почти шестидесяти, сложилась, как говорится, пазл в пазл. Любящий муж, с которым мы вместе уже сорок лет, словно единое целое, двое взрослых, успешных детей, которые уже давно построили свои собственные жизни, и внуки, приезжающие на каникулы, привносящие в наш дом звонкий смех и суету. И наш дом. Не просто стены и крыша – а настоящая крепость, полная света, аромата яблочных пирогов, что пекла я по выходным, и тихого, уютного семейного счастья. Я была хозяйкой этого маленького мира, его сердцем, его душой. И мне так хотелось делиться этим теплом, этой гармонией.
Ольга стала частью нашей семьи. Она знала, где у нас лежит сахар, какая любимая чашка у Виктора, когда лучше поливать мои фиалки, которые всегда стояли на подоконнике, наполняя комнату нежным ароматом. Она проводила у нас выходные, помогала с заготовками на зиму, её звонкий смех стал таким привычным и естественным в стенах нашего дома, что казалось, он был здесь всегда, неотъемлемой частью его атмосферы.
– Ох, Марина, какая же ты настоящая хозяйка! – восхищалась она, пробуя мой борщ, приготовленный с душой, с добавлением секретных ингредиентов. – Не женщина – золото! Виктору так повезло!
Я отмахивалась, смеялась, чувствуя легкое смущение. Мне было приятно. Каждой женщине приятно, когда её труд ценят, когда её старания видят и отмечают. Особенно, когда это говорит близкая подруга, почти сестра, человек, которому ты полностью доверяешь.
Первый звоночек, тихий, как укус комара, невидимый, но ощутимый, прозвенел полгода назад. Был обычный осенний вечер, небо затянули тяжелые, свинцовые тучи, предвещая скорое похолодание. Я возилась на кухне с тестом для пирога, руки мои были в муке, а мысли – в предвкушении приятного чаепития. Ольга сидела в гостиной, удобно устроившись в кресле, и болтала по телефону. Я не подслушивала, нет. Просто вышла в коридор за полотенцем, и вдруг, сквозь тонкие стены, услышала обрывок фразы, брошенной ею в трубку тихим, самодовольным голосом, в котором сквозила какая-то нездоровая нотка:
– …Да, всё отлично. Ещё немного, и Виктор поймёт, кто настоящая хозяйка в этом доме. Марина-то наша совсем расслабилась, порхает, как бабочка, ничего не замечает…
Я замерла, прижав руку к сердцу, которое, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди. Кровь отхлынула от лица, оставив его мертвенно-бледным. Что? О ком это она? Может, я ослышалась? Может, это какая-то глупая, неуместная шутка? В этот момент она увидела меня в дверях, и её лицо на мгновение исказилось странной, почти хищной гримасой, но тут же снова стало привычно-дружелюбным, словно ничего не произошло.
– Ой, Мариша, ты что-то хотела? Я тут с Ленкой болтаю, со старой работы. Жалуется на свекровь, представляешь? Говорит, та у неё командует, как у себя дома, всё контролирует.
Она так легко и естественно всё объяснила, что я почувствовала себя идиоткой, уличившей себя в подслушивании. Ну конечно, это она про Ленкину свекровь. А я что себе надумала? Мне стало ужасно стыдно за свои подозрения, за эту неприятную мысль, которая, как червь, начала грызть мою душу. Я вернулась на кухню, а руки мои дрожали так, что тесто не поднималось, и пирог в тот вечер, увы, не получился. Но я списала всё на усталость и постаралась забыть. По крайней мере, я очень старалась.
Но змея сомнения уже свила уютное гнездо в моей душе. Она не давала мне покоя, подталкивая замечать то, на что раньше я не обращала никакого внимания. Мелочи. Но жизнь, как известно, из них и состоит.
Мы собирались на юбилей к нашим общим друзьям, на чью свадьбу я когда-то шила платье. Я достала своё любимое платье – шёлковое, цвета морской волны, которое мне так удивительно шло, подчеркивая цвет глаз. Повесила его на дверь шкафа, чтобы отпарить и придать ему идеальный вид. Ольга, как всегда, крутилась рядом, щебетала, помогала подбирать украшения, демонстрируя свою заботу.
– Мариночка, давай я помогу, отпарю, ты пока причёску делай! – выхватила она у меня из рук отпариватель, и я с радостью согласилась, уставшая и желающая хоть немного отдохнуть. А через пять минут услышала её испуганный вскрик. На самом видном месте, на груди, платье было безнадёжно сожжено. Огромное, уродливое пятно, которое уже ничего не могло исправить.
– Господи, Марина, прости! – запричитала она, чуть не плача, её голос дрожал от мнимого раскаяния. – Рука дрогнула! Я такая неуклюжая! Я тебе всё испортила!
Она выглядела такой искренне расстроенной, что злиться на неё было просто невозможно. Я успокаивала её, говорила, что это просто вещь, хоть на душе и скребли кошки, предчувствуя неладное. Пришлось надеть другой наряд, строгий и скучный, который совершенно не отражал моего настроения. А на юбилее Ольга, в своём новом, ярко-красном платье, которое она, конечно же, выбрала сама, порхала, как бабочка, собирая восхищенные комплименты. И несколько раз, как бы невзначай, говорила гостям, обращая на меня сочувственные взгляды:
– Ох, Марина сегодня не в настроении. Неудача с платьем её так расстроила… Бедняжка.
Я смотрела на неё, и внутри поднималась холодная волна, которая проникала до самых костей. Это не было случайностью. Не было.
Потом она взялась за мою святая святых – за кухню. Она знала, как я горжусь своими кулинарными талантами, как люблю экспериментировать и радовать близких вкусной едой. И начала свою подрывную деятельность, свою тихую, но очень коварную войну.
– Витенька, попробуй мой салатик, – щебетала она за ужином, ставя на стол свою тарелку, с видом щедрой хозяйки. – Я по новому рецепту сделала. Мариночка, конечно, гений классики, но иногда хочется чего-то… свежего, правда?
Виктор, мой спокойный, немногословный Виктор, вежливо пробовал и кивал, но я видела, что его взгляд становится всё более задумчивым. А я чувствовала, как её слова, сладкие, как мёд, на самом деле полны яда, который постепенно отравляет нашу жизнь. Она не критиковала меня в открытую. Нет, она действовала тоньше, исподволь, разрушая мою уверенность. Она хвалила меня, но с оговорками, которые звучали как тонкие намеки на мои недостатки.
– Какие у тебя котлеты, Марина! Сочные! Правда, я бы добавила чуть-чуть мускатного ореха. Для пикантности. Но это я так, на свой вкус…
И вот уже Виктор, откусывая мою котлету, задумчиво говорит:
– А может, и правда в следующий раз попробовать с орехом?
Я молчала. Что я могла сказать? Что моя лучшая подруга, которую я считаю родной сестрой, пытается выжить меня с моей же кухни, из моего же дома? Обвинить её в предательстве из-за мускатного ореха? Это звучало бы смешно. Я бы выглядела ревнивой, истеричной дурой. И она это прекрасно знала. Каждое её слово, каждый жест был выверен, рассчитан на эффект. Она постоянно повторяла свою мантру, которая стала для меня синонимом лжи:
– Я же тебе как сестра, я только добра желаю!
Эта фраза стала для меня как удар под дых. За ней скрывалось желание уколоть, принизить, показать моё несовершенство на фоне её, такой заботливой и умелой, такой незаменимой.
Она стала чаще прикасаться к Виктору. По-дружески, конечно. То поправит ему воротник рубашки, то смахнёт несуществующую пылинку с плеча, то рассмеётся и положит руку ему на предплечье. Её прикосновения длились на долю секунды дольше, чем позволяла простая дружба, создавая едва уловимый, но ощутимый флер. Я видела, как муж напрягается, как ему неловко. Он не понимал, как реагировать, чтобы не обидеть «бедную Олю», подругу жены, которую он знал столько лет.
Ночью, когда дом затихал, погружаясь в сон, я лежала без сна, и мой разум, словно фильм, перебирал в памяти эти моменты. Картина складывалась жуткая, мозаика предательства формировалась из этих мелких, на первый взгляд, деталей. Это был не просто набор случайностей. Это был план. Коварный, методичный, планомерный план по захвату моей территории, по подрыву основ моей жизни. Она не просто хотела внимания моего мужа. Она хотела занять моё место. Стать хозяйкой этого дома, хозяйкой моей жизни, которую она, по всей видимости, считала более удачливой, чем её собственная. Зависть, чёрная, всепоглощающая зависть, которую она годами прятала под маской благодарности и восхищения, теперь вырвалась наружу, словно из клетки.
Однажды вечером, когда Ольга, по обыкновению, уже ушла, я не выдержала. Села напротив мужа в гостиной, где царил уют и спокойствие, нарушаемое лишь шелестом страниц. Он читал газету, но я видела, что он не вникает в строчки, о чём-то глубоко задумался.
– Витя, – начала я тихо, голос мой дрожал от скопившихся эмоций. – Тебе не кажется, что Ольга ведёт себя… странно?
Он отложил газету, и его глаза встретились с моими. В его взгляде я увидела долгую, внимательную оценку, а затем – облегчение.
– Наконец-то ты это сказала, – выдохнул он, словно с него свалилась огромная тяжесть. – Я уже думал, что схожу с ума или стал подозрительным старым ворчуном.
И я рассказала ему всё. Про подслушанный разговор, про испорченное платье, про её странные советы на кухне, про эти постоянные, двусмысленные прикосновения. Я говорила, и слёзы, горячие, обидные, катились по щекам – слёзы обиды, разочарования, боли от этого чудовищного, подлого предательства.
Виктор слушал молча, его лицо становилось всё более суровым, как закатное небо перед грозой. Когда я закончила, он встал, подошёл ко мне и крепко обнял, словно пытаясь защитить меня от всего мира.
– Мне давно не нравится её поведение, – сказал он твёрдо, его голос звучал как сталь. – Все эти её «Витенька», эти взгляды… Я терпел, потому что она – твоя подруга. Я думал, ты её так любишь, что не хотел тебя расстраивать. Но это переходит все границы. Это наш дом, Марина. И хозяйка здесь одна. Ты.
Его слова стали для меня спасательным кругом, который вытащил меня из пучины отчаяния. Я больше не была одна в своих подозрениях, не была сумасшедшей. Мой муж, моя опора, был на моей стороне, готов разделить со мной эту боль и эту борьбу. И в этот момент на смену боли и растерянности пришла холодная, ясная решимость. Я не буду устраивать скандал, не опущусь до её уровня. Я поступлю иначе. Я верну себе свой дом и свою жизнь, верну себе всё, что она пыталась у меня отнять. Элегантно и окончательно.
План созрел сам собой, словно цветок, раскрывающийся под лучами солнца. Через две недели у нас с Виктором была сороковая годовщина свадьбы. Рубиновая свадьба – символ прочности и нерушимости чувств. Мы не планировали пышных торжеств, хотели просто посидеть вдвоём, насладиться тишиной и покоем. Но теперь… теперь у меня была другая идея, идея, которая, как мне казалось, была гораздо более эффектной.
Я обзвонила самых близких друзей – три семейные пары, которые знали нас всю жизнь, были свидетелями нашей любви и нашего счастья. И, конечно, я пригласила Ольгу.
– Оленька, – щебетала я в трубку, с отвращением копируя её манеру, её заискивающий тон. – Мы тут с Витей решили по-домашнему отметить нашу годовщину. Приходи обязательно, ты же нам как родная!
– Конечно, Мариночка! – её голос сочился восторгом, в котором, я знала, скрывалась ненасытная жадность. – Такое событие! Я обязательно приду!
Следующие две недели я готовилась. Не к празднику – к сражению, к решающей битве за свою семью. Я составила меню из самых любимых блюд Виктора, тех, которые, по словам Ольги, можно было бы «улучшить». Испекла свой фирменный «Наполеон», который никто не мог повторить, даже самые искушенные кондитеры. Я достала из шкафа лучшее столовое серебро, накрахмалила скатерть, чтобы она сияла чистотой. Дом сверкал, словно драгоценная шкатулка. Он был моей сценой, и представление должно было пройти идеально, без сучка и задоринки.
В день икс, за три часа до прихода гостей, я позвонила Ольге. Я репетировала этот звонок несколько дней, подбирая нужные интонации. Мой голос должен был звучать слабо, болезненно, но не слишком трагично, чтобы не вызвать у нее полного отмены визита.
– Оля? – прошептала я в трубку, изображая приступ кашля, который, казалось, вырывался из глубины легких. – Оленька, милая, у меня ужасная новость.
– Что случилось, Мариша?! – в её голосе была плохо скрытая тревога, но я знала, что она боится не за меня, а за срыв вечера, за упущенную возможность.
– Давление подскочило, ужасно. Голова кружится, лежу пластом. Витя скорую вызвал, укол сделали, сказали лежать и не двигаться. А у меня гости на носу, всё наготовлено…
Я сделала паузу, давая ей возможность осознать открывающиеся перспективы, почувствовать сладкий вкус возможности.
– Оленька, я могу попросить тебя об одной вещи? Как сестру… – я вложила в эту фразу всю горечь, всю боль, что накопилась во мне за эти долгие месяцы. – Ты не могла бы прийти пораньше? Встретить гостей, занять их… Понимаешь, неудобно отменять, они уже в пути. Просто побудь хозяйкой пару часов, пока мне не станет легче. Пожалуйста.
На том конце провода на секунду повисла тишина. Я почти физически ощущала, как в её голове щёлкают шестерёнки, как она просчитывает свой следующий ход. Это был её шанс. Главный приз. Роль, о которой она мечтала, сцена, где она могла бы сыграть главную партию.
– Господи, Марина, конечно! – её голос зазвенел от плохо сдерживаемого триумфа, замаскированного под искреннее сочувствие. – Конечно, сестрёнка! Не волнуйся ни о чём! Ложись, отдыхай! Я всё сделаю! Я уже выбегаю!
Я положила трубку и улыбнулась. По-настоящему, впервые за много недель. Мышеловка захлопнулась, и добыча сама шла в неё.
Я не стала ложиться. Я приняла ванну с ароматной солью, которая смыла остатки усталости и сомнений, надела новое платье – не то, испорченное, а другое, цвета спелой вишни, которое Виктор подарил мне на прошлый день рождения, платье, которое, казалось, было создано для меня. Сделала укладку, лёгкий макияж, который лишь подчеркнул мои глаза. Я смотрела на себя в зеркало и видела не испуганную, обиженную женщину, а королеву, готовую вернуть себе своё королевство.
Виктор зашёл в спальню, увидел меня и присвистнул, его глаза светились восхищением.
– Ну, генеральша, ты готова к бою?
– Готова, – ответила я спокойно, чувствуя, как моя уверенность растёт с каждой секундой. – И это будет не бой. Это будет восстановление справедливости.
Мы сидели в нашей спальне наверху и слушали, как внизу собираются гости. Мы слышали звонок в дверь, радостный голос Ольги, её заливистый смех:
– Проходите, дорогие! Мариночке немного нездоровится, я сегодня за неё.
Мы слышали, как она принимает комплименты, предназначенные мне, как она, с легкостью, присваивает себе мою роль, мои заслуги.
– Оля, какой у тебя потрясающий дом!
– Ой, да что вы, стараемся поддерживать уют…
– Оля, а что это за божественный аромат из кухни?
– Это я тут немного поколдовала…
Каждое её слово было гвоздем в крышку гроба нашей дружбы, в гроб её фальшивой роли. Она не просто играла роль. Она жила ею, вжилась в неё настолько, что, казалось, поверила в свою собственную легенду. Она расцвела, упоённая властью, вниманием, восхищением. Она наконец-то заняла моё место, место хозяйки дома, место хранительницы семейного очага.
Мы выждали час. Пусть насладится своим триумфом. Пусть почувствует вкус победы, вкус этой украденной власти. Тем горше будет падение, тем сильнее будет осознание её поражения.
Когда мы услышали звон бокалов и её громкий, торжественный голос, начавший какой-то тост, Виктор взял меня за руку, его пальцы крепко сжали мои.
– Пора.
Мы спускались по лестнице медленно, беззвучно, словно тени, наблюдая за разворачивающейся драмой. Вся компания сидела за столом в гостиной. Ольга стояла во главе стола, с бокалом в руке, спиной к нам. Она была в своей стихии, уверенная в своей безупречной игре.
– …и я хочу поднять этот бокал за то, чтобы в этом доме всегда царили любовь и уют! Я, как самый близкий друг семьи, как сестра Марины, буду делать для этого всё возможное!..
В этот момент мы вошли в комнату. Первыми нас увидели друзья, сидевшие напротив. Разговоры смолкли. На их лицах отразилось изумление, смешанное с каким-то недоумением. Ольга, почувствовав внезапную тишину, обернулась.
На секунду на её лице промелькнул животный ужас, страх, который не мог скрыть ни один грим. Она увидела меня – здоровую, спокойную, в нарядном платье, сияющую, как никогда. Она поняла всё. Её лицо стало мертвенно-бледным, бокал в руке дрогнул, словно предвещая катастрофу.
Я обвела гостей тёплой улыбкой, как будто ничего не произошло, как будто это была обычная встреча.
– Добрый вечер, дорогие мои. Простите, что заставила вас ждать.
А потом я перевела взгляд на застывшую, словно статуя, Ольгу. Мой голос звучал ровно, без капли злости, без тени истерии. Только холодный, звенящий металл, который пронзал её насквозь.
– Спасибо, сестричка, что присмотрела за моим домом и моим мужем. Ты очень мне помогла. Но теперь я вернулась на своё место.
Я сделала паузу, давая каждому слову вонзиться в неё, как острые кинжалы.
– А твоё место, как я понимаю, – за дверью.
Тишина в комнате стала оглушительной, настолько плотной, что её можно было потрогать. Все смотрели то на меня, то на неё, не в силах понять, что происходит. Ольга открыла рот, пытаясь что-то сказать, оправдаться, спастись.
– Марина… я… ты не так поняла… я просто хотела помочь…
Но ложь больше не работала. Её маска разбилась вдребезги, и все увидели её истинное лицо – уродливое, искажённое завистью и злобой, лицо хищницы, потерпевшей крах. Наши друзья, неглупые, прожившие жизнь люди, всё поняли без лишних объяснений. В их взглядах читались и сочувствие ко мне, и презрение к ней, к её подлому поступку.
Она обвела всех затравленным взглядом, поняла, что проиграла. Проиграла всё – дружбу, доверие, возможность когда-либо быть желанной в этом доме. Со стуком поставив бокал на стол, она схватила свою сумочку и, не попрощавшись, почти бегом бросилась из нашего дома. Дверь за ней хлопнула оглушительно, словно ставя точку в этой истории.
На мгновение в комнате повисло неловкое молчание. А потом наша старая подруга, тётя Валя, мудрая и добрая женщина, встала и громко сказала, разрушая напряжение:
– Ну и скатертью дорога! Марина, Витя, с годовщиной вас! Горько!
Напряжение спало. Все зашумели, засмеялись, стали нас обнимать, поздравляя с годовщиной. Праздник был спасён. Вернее, он только начался, наполнившись новой силой и смыслом.
Поздно вечером, когда ушли последние гости, мы с Виктором остались одни в нашем тихом, умытом доме. Я потеряла подругу, которую считала сестрой, но я сохранила нечто гораздо более важное – свою семью, своё достоинство, саму себя. Я поняла, что мой дом – это действительно моя крепость, и впускать в неё можно не всех, кто стучится в дверь. Что доброта без самоуважения – это не добродетель, а слабость, которой непременно воспользуются, как только почувствуют её.
Виктор подошёл ко мне сзади, когда я убирала со стола последний бокал, и обнял за плечи. Он прижался щекой к моим волосам, словно пытаясь передать мне свою силу, свою любовь.
– Ты всегда была и будешь хозяйкой. Не только в этом доме, но и в моей жизни. Всегда.
Я прислонилась к его сильному плечу, чувствуя тепло и спокойствие, и закрыла глаза. За окном шумел ветер, предвещая новую, холодную ночь, но в нашем доме было тихо и тепло. Я была на своём месте. И больше никому не позволю на него посягнуть.