Сколько себя помню, наш дом пах яблочными пирогами и покоем. Старый паркет поскрипывал под ногами так уютно, словно старый друг, ворчащий по-доброму. А часы с кукушкой на стене, доставшиеся от бабушки Олега, отсчитывали наши счастливые годы. Сорок лет мы с ним прожили душа в душу. Олег – моя опора, моя тихая гавань. А его сестра, Иринка, всегда была… ну, как родная. Почти.
Ирина была младше меня на три года, вечная хохотушка с ямочками на щеках, которая влетала в нашу квартиру, как вихрь, принося с собой ворох новостей, сплетен и неизменную коробку своего любимого зефира в шоколаде.
– Светочка, голубушка, ставь чайник! Умираю, как хочу твоего чая с чабрецом! – кричала она с порога, и я, улыбаясь, уже шла на кухню.
Эти чаепития стали нашим ритуалом. Мы сидели часами, перемывая косточки общим знакомым, обсуждая новые сериалы и жалуясь на болячки. В последнее время, правда, жаловаться приходилось в основном мне.
Началось все незаметно. То голова закружится так, что за стенку хватаешься. То слабость навалится такая, что до дивана еле добираешься. Давление стало скакать, как сумасшедшее. Олег хмурился, возил меня по врачам. Те разводили руками: «Возраст, Светлана Петровна, что вы хотите? Стрессы, экология… Попейте витаминчики».
Я и пила. Только лучше не становилось. И что самое странное, хуже всего мне бывало именно после визитов Иринки. Сначала я думала – совпадение. Ну, наболтаемся, напереживаемся за всех, вот сердце и шалит. Она ведь такая участливая была.
– Светик, ты бледная какая-то, – кудахтала она, подливая мне чаю. – Пей, пей горяченького, сейчас отпустит.
И я пила. А потом лежала пластом до самого вечера, чувствуя, как жизнь утекает из меня по капле. Олег ворчал:
– Говорил же, не надо так на сестру реагировать. Она же шумная, энергия из нее так и прет. А ты у меня уже не девочка. Поберечься надо.
Я и сама так думала. До того самого дня.
Ирина, как обычно, влетела без предупреждения. Олег был на рыбалке, и я возилась на кухне с тестом для пирога.
– Ой, Светочка, как вкусно пахнет! – пропела она, целуя меня в щеку. – Я на минуточку, только чаю глотну.
Мы сели за стол. Я налила в наши любимые чашки с васильками крепкий черный чай, добавила по ложке меда. Иринка рассказывала что-то про соседку, а я потянулась к буфету за вазочкой с сушками, которые она обожала. Буфет у нас старый, полированный, с выпуклыми стеклами. И в одном из этих стекол, искажающем комнату, как в кривом зеркале, я на долю секунды увидела то, от чего у меня заледенела кровь в жилах.
Я увидела руку Ирины. Ее руку над моей чашкой. Быстрое, почти неуловимое движение – и что-то крошечное, белое, похожее на крупинку соли, мелькнуло и исчезло в темной жидкости.
Сердце не просто сделало кульбит. Оно остановилось. Замерло на мгновение, а потом заколотилось в ребра так, что заходило ходуном все тело. Я медленно обернулась.
Ирина сидела напротив и улыбалась. Той самой своей фирменной, «милой» улыбкой.
– Ты чего застыла, Светик? Привидение увидела? Бери сушки, свежие.
Воздух стал густым и вязким, я не могла вздохнуть. Кухня, моя уютная, безопасная кухня, вдруг превратилась в место преступления. Запах ванили и корицы смешался с ледяным запахом страха. Каждое слово, каждая улыбка Ирины, все ее «голубушка» и «Светочка» вдруг обрели новый, чудовищный смысл. Все мои недомогания, все головокружения, вся эта необъяснимая слабость… все сложилось в одну страшную, немыслимую картину.
– Что-то… что-то мне нехорошо, Ир, – пролепетала я, стараясь, чтобы голос не дрожал. – Руки вдруг затряслись.
Я «случайно» качнула стол. Чашка наклонилась, и темная жидкость полилась на старую клеенку, образуя липкую лужицу.
– Ой, господи! – всплеснула я руками, изображая досаду. – Вот же растяпа старая!
Ирина тут же вскочила.
– Да ладно тебе, Светик, с кем не бывает! Сейчас вытрем. Давай я тебе новую налью.
– Нет-нет, не надо, – торопливо проговорила я. – Что-то правда не по себе. Пойду прилягу, наверное, давление опять.
Я смотрела на нее и видела, как в глубине ее глаз на секунду промелькнуло разочарование. Всего на одну секунду. Но я это увидела. И поняла, что не ошиблась.
Когда за ней закрылась дверь, я сползла по стене на пол. Ноги меня не держали. Я сидела на полу своей кухни и плакала. Не от обиды. От жгучего, всепоглощающего ужаса и одиночества. Человек, которого я пускала в свой дом, в свою душу, которого считала сестрой, методично, день за днем, меня травил. Зачем?..
Следующие несколько дней я жила как в тумане. Я перестала спать. Каждый шорох за дверью заставлял меня вздрагивать. Звонок телефона пронзал, как удар тока. Я знала, что это она. И я не брала трубку. Олегу врала, что звук отключаю, чтобы отдохнуть.
Мой уютный мир рухнул. Теперь я смотрела на все другими глазами. Вот ее подарок на юбилей – красивый заварочный чайник. А не подсыпала ли она что-то туда заранее? Вот баночка с медом, которую она привезла «от знакомого пасечника». Господи, да я же ела его!
Мне нужны были доказательства. Не для милиции, нет… Мне нужны были доказательства для себя. Чтобы убедиться, что я не сошла с ума. И для Олега. Потому что я знала, что он мне не поверит. Никогда. Ира для него была святой. Его кровиночка, его младшая сестренка.
Я вспомнила про Нину. Мы когда-то работали вместе в химической лаборатории при институте. Она была старше, опытнее, и мы крепко дружили. Сейчас она была на пенсии, но я знала, что связи у нее остались.
План созрел в моей голове, холодный и ясный, как осколок льда. Я позвонила Ирине.
– Ириша, привет. Прости, что не отвечала, совсем расклеилась, – голос звучал на удивление ровно. – Слушай, может, зайдешь сегодня? Олега опять не будет, а мне так тоскливо одной.
На том конце провода наступила короткая пауза.
– Конечно, Светик! Конечно, приду! Тебе что-нибудь привезти?
– Ничего не надо, все есть. Просто приходИ.
Я подготовилась. На кухне, в ящике стола, у меня лежала маленькая стеклянная баночка с плотной крышкой, которую я тщательно вымыла и простерилизовала. Сердце стучало где-то в горле. Я чувствовала себя шпионом в собственном доме.
Она пришла, как всегда, шумная и улыбчивая. Я налила чай, поставила на стол пирог. Мы болтали о пустяках, а я краем глаза следила за каждым ее движением. И вот момент настал. Я встала, чтобы достать из холодильника сливки.
– Ой, Ир, посмотри, кажется, у меня герань совсем завяла на окне.
Она повернулась к окну, а я, обернувшись, увидела в том же самом стекле буфета знакомое неуловимое движение. Есть.
– Да нет, Светик, нормальная у тебя герань, просто полить надо.
Я села за стол. Взяла чашку в руки. Пальцы дрожали.
– Знаешь, что-то он горький сегодня какой-то, – сказала я, поморщившись. – Дай-ка я переделаю.
Я встала, взяла свою чашку и пошла к раковине. И пока вода шумела, я быстрым, отточенным движением слила половину содержимого в ту самую баночку и спрятала ее в карман халата. Остатки выплеснула в раковину.
Вечером, когда Олег вернулся, я попыталась начать разговор. Я знала, что это безнадежно, но я должна была попробовать.
– Олег… нам надо поговорить. Про Ирину.
Он опустил газету и посмотрел на меня поверх очков. В его взгляде читалась усталость.
– Света, опять? Ну сколько можно? Я понимаю, ты неважно себя чувствуешь, но при чем тут моя сестра? Она тебя обожает, пылинки с тебя сдувает.
– Олег, послушай меня, это важно! – я почти срывалась на крик. – Она… она что-то подсыпает мне в чай. Я видела!
Он тяжело вздохнул и отложил газету. Встал, подошел ко мне, положил руки на плечи.
– Светочка, милая моя. Ты просто устала. Это все нервы, возраст… У тебя разыгралось воображение. Иринка – мухи не обидит. Помнишь, как она за тобой ухаживала, когда ты с гриппом слегла? Ночей не спала.
– Но я видела! В отражении!
– В кривом стекле старого буфета? Света, ну это же смешно. Давай так: ты завтра отдохнешь хорошенько, я куплю тебе твои любимые пирожные, и мы забудем этот глупый разговор. Хорошо?
Он поцеловал меня в лоб, как маленькую, неразумную девочку. И в этот момент я почувствовала себя преданной. Преданной самым близким человеком. По его лицу я видела – он не просто не верит, он считает, что я начинаю выживать из ума. И это было страшнее яда в чашке. Я осталась одна. Совсем одна в своей борьбе.
На следующий день я поехала к Нине. Она жила на другом конце города. Я сидела на ее крошечной кухне, а она, хмуря брови, рассматривала мою баночку со светло-коричневой жидкостью.
– Значит, говоришь, золовка? – переспросила она, выслушав мой сбивчивый рассказ.
– Нина, я могу сойти с ума, но я видела это. И мне все время плохо после ее визитов.
– Ладно, не кипятись, – Нина была женщиной дела. – Оставь это у меня. У меня есть один знакомый мальчик в лаборатории, сделает неофициально. Это займет несколько дней. А ты… ты, Света, будь осторожна. И ничего из ее рук не бери. И не ешь ничего у нее в гостях. Вообще. Поняла?
Эти несколько дней превратились в вечность. Я жила на автомате. Готовила, убирала, улыбалась Олегу. А внутри все сжалось в ледяной комок. Я боялась. Боялась Ирину, боялась за свою жизнь, боялась того, что скажет Нина. А что, если там ничего нет? Что, если Олег прав, и я просто старая, подозрительная дура?
Звонок раздался в четверг вечером. Олег смотрел футбол, и я выскользнула с телефоном в коридор.
– Света, это я, – голос Нины был тихим и серьезным. – В общем, так. Я не буду называть тебе сложные химические термины. Скажу просто: в твоем чае лошадиная доза препарата, который резко понижает давление и вызывает аритмию. В малых дозах его прописывают сердечникам. В таких, как у тебя… он медленно убивает. Разрушает сердечную мышцу, вызывает постоянное кислородное голодание мозга. Отсюда твои головокружения и слабость. Еще пара месяцев в таком режиме – и все могло бы закончиться инсультом или инфарктом. Списали бы на возраст. Света… ты меня слышишь?
Я молча сползала по стене. Я не сошла с ума. Это была правда. Чудовищная, немыслимая, но правда. Моя милая, улыбчивая золовка хладнокровно меня убивала.
Теперь у меня были доказательства. Бумажка с результатами анализа, которую Нина передала мне через сына, жгла мне руки. Но что с ней делать? Пойти в полицию? Поднять скандал, который разрушит остатки нашей семьи, разобьет сердце Олегу? Нет. Я должна была сделать так, чтобы он сам все увидел. Чтобы маска с его любимой сестры слетела на его глазах.
План родился из отчаяния и холодной ярости.
Я снова позвонила Ирине.
– Ириш, Олег завтра на дачу с ночевкой уезжает, машину чинить. Приходи ко мне вечером, посидим. Я испеку твой любимый «Наполеон».
Ирина согласилась с радостью. Слишком большой радостью.
Весь следующий день я готовилась. Я испекла торт. Убрала в квартире. А потом сделала то, чего никогда раньше не делала. Я достала свой старенький диктофон, который Олег когда-то покупал для рабочих совещаний, и положила его в вазу с сухоцветами на журнальном столике в гостиной. Проверила. Работает.
Вечером пришла Ирина. Она была особенно оживленной и веселой. Принесла бутылку ее любимого сладкого вина.
– Ну что, голубушка, давай устроим девичник!
Мы пили чай с тортом на кухне. Я была спокойна. Пугающе спокойна. Я знала, что это последний раз, когда она сидит за этим столом.
– Пойдем в комнату, – предложила я. – Что мы все на кухне, да на кухне. Посмотрим телевизор.
Я взяла поднос с нашими чашками и вином. В гостиной я «случайно» споткнулась о ковер. Поднос качнулся, и я, охнув, пролила остатки вина с ее бокала на ее же платье.
– О, господи, Ира, прости! – запричитала я. – Вот же я неуклюжая! Беги скорее в ванную, застирай, пока не въелось! Там и пятновыводитель есть на полке.
Она, чертыхаясь, побежала в ванную. Я осталась в комнате одна. На две минуты. Этого было достаточно. Я быстро достала из кармана пузырек с корвалолом, который купила в аптеке, и щедро плеснула в ЕЕ чашку. Запах был резкий, но я надеялась, что она в суматохе не заметит.
Когда она вернулась, я уже сидела на диване.
– Ну как, отстиралось?
– Да вроде, – проворчала она, садясь рядом. – Ты давай, Светик, допивай свой чай, а то остыл уже.
Она взяла свою чашку, сделала глоток и тут же сморщилась.
– Фу, что за гадость? Чем у тебя чай пахнет? Корвалолом, что ли?
И тут я посмотрела ей прямо в глаза. Спокойно, холодно, без тени страха.
– Да, Ира. Корвалолом. Как тот порошок, которым ты мне чай «улучшаешь»? Только корвалол не убивает. Он просто противно пахнет.
Ее лицо изменилось. Улыбка сползла, словно растаявший воск. Глаза сузились, в них больше не было ни капли дружелюбия. Только голая, неприкрытая злоба.
– Ты… ты что несешь, старая? Совсем из ума выжила?
– Нет, Ира, не выжила. Хотя ты очень старалась, – я говорила тихо, но каждое слово падало в тишину комнаты, как камень. – Я все знаю. И про порошок, и про то, как ты его подсыпала. Я даже анализ сделала. Хочешь, покажу заключение эксперта?
Я видела, как она побледнела. Она поняла, что это не блеф.
– Зачем, Ира? – спросила я. – Просто скажи, зачем? За сорок лет я тебе слова плохого не сказала. Я тебя сестрой считала.
И тут ее прорвало. Маска слетела окончательно, и я увидела лицо чужого, злобного человека, которого я совсем не знала.
– Сестрой? – зашипела она, и ее голос был полон яда, похлеще того, что был в моей чашке. – Да я тебя всю жизнь ненавидела! ТЫ! Ты все у меня отняла! Моего брата! Он всегда только о тебе и говорил: «Светочка то, Светочка сё». А я? Я всегда была на втором месте! Вы живете в этой квартире, у вас все хорошо! А я одна! Ты забрала его любовь, его заботу, его деньги! Все, что должно было быть моим!
– Какое твое? – прошептала я, потрясенная.
– А такое! Если бы не ты, он бы мне помогал! Если бы ты… заболела, например. Серьезно. Или… умерла. Он бы остался один. И я была бы рядом. Все его наследство, все его внимание – все было бы моим! Я бы вернула себе то, что ты у меня украла!
В этот момент щелкнул замок входной двери.
Мы обе вздрогнули и обернулись.
На пороге гостиной стоял Олег.
Он не поехал на дачу. Он все подстроил вместе со мной.
Он стоял бледный, как полотно, и смотрел на сестру. В руке он сжимал ключи так, что побелели костяшки. Он слышал все. Каждое слово.
Ирина застыла с открытым ртом. Ее лицо исказилось от ужаса.
– Олежек… это не то, что ты подумал… Она меня спровоцировала… она сумасшедшая!
Олег медленно прошел в комнату. Он не смотрел на меня. Он смотрел на нее. На свою «кровиночку». Его мир, его идеализированный образ любимой сестренки рушился прямо на его глазах, и я видела, какую адскую боль ему это причиняет.
– Уходи, – сказал он. Голос у него был глухой, мертвый.
– Братик…
– Уходи, Ира, – повторил он громче, и в его голосе прорезался металл. – Чтобы я тебя больше никогда в жизни не видел. И не слышал. Ты для меня умерла. Вон из моего дома.
Она метнулась к двери, схватила свою сумку и, не глядя на нас, выбежала из квартиры. Дверь за ней захлопнулась.
И в наступившей тишине, которую нарушало только тиканье часов, я впервые за много недель почувствовала, как ледяной комок страха внутри меня начал таять.
Мы долго сидели молча. Олег подошел к окну и смотрел во двор, на огни чужих окон. Я подошла и тихо встала рядом. Он взял мою руку, переплел наши пальцы. Его рука была ледяной.
– Прости меня, – сказал он, не поворачиваясь. – Прости, что был таким слепым и глухим идиотом.
– Все хорошо, – прошептала я. – Все уже хорошо.
В ту ночь мы почти не спали. Мы говорили. Говорили обо всем, о чем молчали сорок лет. О его слепой любви к сестре, о моем желании всем угодить, о том, как легко можно не заметить зло, если оно носит маску любви. Это был самый тяжелый и самый важный разговор в нашей жизни.
Ирина исчезла. Словно ее и не было. Мы слышали от дальних родственников, что она продала свою квартирку и уехала в другой город. Нам было все равно. Эта страница была перевернута.
Наш дом больше не пахнет страхом. Он снова пахнет яблочными пирогами и покоем. Старый паркет все так же уютно поскрипывает. Но что-то изменилось. Я изменилась. Та наивная, доверчивая Света осталась в прошлом. Я научилась ставить границы. Научилась слышать свою интуицию. Я поняла, что настоящая семья – это не кровь. Это доверие. И защита.
Иногда я подхожу к старому буфету и смотрю на свое отражение в выпуклом стекле. Я вижу там женщину с сединой в волосах и морщинками у глаз. Женщину, которая прошла через предательство и едва не лишилась жизни. Но еще я вижу в ее глазах то, чего не было раньше. Силу. И тихое, выстраданное знание, что она смогла себя защитить. И это знание дороже любого покоя. Это и есть настоящий покой.