Когда Лена сказала, что готова приехать и помочь с мамой, я долго молчала, держа трубку у уха и слушая гудки в линии. За окном моросил октябрьский дождь, а в комнате пахло лекарствами и той особой больничной тишиной, которая поселилась в нашем доме после маминого инсульта.
— Галь, ты меня слышишь? — голос сестры звучал обеспокоенно. — Я могу взять отпуск, прилететь завтра. Знаю, что тебе одной тяжело.
— Спасибо, Леночка, но справлюсь, — услышала я собственный голос, удивляясь его твердости. — У тебя своих забот хватает.
— Но мама же моя тоже! И потом, ты с работы уволилась, денег нет, а сиделка дорого стоит...
Я посмотрела на мамину спину — она сидела в кресле у окна и медленно перебирала четки. После больницы она стала такой маленькой, беззащитной. Левая рука почти не работала, речь восстанавливалась трудно, но глаза оставались живыми, понимающими.
— Справлюсь, — повторила я. — Правда.
После разговора с сестрой мама повернулась ко мне. Говорить ей было трудно, но она старалась:
— За... чем от... казалась?
Я присела рядом, взяла ее здоровую руку в свои ладони:
— Мам, мне хочется самой за тобой ухаживать. Ты всю жизнь нас растила, теперь моя очередь.
Мама покачала головой:
— Тру... трудно... будет.
— Знаю. Но мы же справимся, да?
Она сжала мою руку с удивительной силой.
Первые недели действительно оказались испытанием. Каждое утро начиналось в шесть — помочь маме умыться, одеться, приготовить завтрак, который нужно было измельчать в блендере. Потом упражнения для восстановления речи, гимнастика для руки, лекарства по расписанию. К вечеру я падала без сил, но утром снова вставала и начинала все сначала.
Наташа, моя бывшая коллега, заглянула как-то в среду:
— Слушай, а что ты себе голову морочишь? Лена же предлагала помочь, нашли бы хорошую сиделку, а ты бы работать вернулась.
Мы сидели на кухне, пили чай. Мама спала после обеда — единственное время, когда я могла расслабиться.
— Не хочу чужих людей в доме, — призналась я. — Мама стесняется, когда ее кто-то чужой кормит, в туалет водит.
— Привыкла бы, — Наташа покрутила ложечку в стакане. — А ты что, молодая совсем? Тебе самой жизнь нужна. Романа у тебя нет, подруг не видишь, из дома не выходишь.
— А у тебя романы жизнь улучшили? — не удержалась я.
Наташа недавно развелась, мучилась с алиментами и новым начальником.
— Не в этом дело, — она вздохнула. — Просто жалко мне тебя. Ты же хорошая, добрая, а загоняешь себя в угол.
После ее ухода я долго сидела на кухне. В комнате мама что-то бормотала во сне. Может, Наташа права? Может, я просто боюсь снова окунуться в мир, где нужно искать работу, строить отношения, принимать решения? С мамой все просто и понятно — есть режим, есть обязанности, есть смысл каждого дня.
Но когда я зашла к маме и увидела, как она пытается сама налить себе воды, неловко держа стакан трясущейся рукой, все сомнения исчезли.
— Сейчас помогу, — я подошла к ней.
— Сама... хочу, — мама упрямо сжала губы.
— Конечно, мам. Сама. А я просто подстрахую.
Через месяц к нам зашла участковый врач. Молодая, энергичная, она внимательно осмотрела маму, проверила карточку с записями:
— Динамика положительная. Речь восстанавливается, координация тоже. Вы хорошо справляетесь.
— Спасибо, доктор.
— Но вам самой нужно беречься. Видно, что устаете. Может, хотя бы помощницу найти? На несколько часов в день.
— Обойдемся, — ответила я.
Врач пожала плечами:
— Как знаете. Но помните — если сами заболеете, кто за мамой ухаживать будет?
Ее слова засели в голове. Действительно, я похудела, под глазами залегли тени, руки стали дрожать от усталости. Но каждый раз, когда Лена звонила и предлагала помощь, что-то внутри сопротивлялось.
Однажды вечером, когда мы с мамой смотрели телевизор, она вдруг сказала:
— Галя, ты... зачем?
— Что зачем, мам?
— Всю жизнь... себе... отдаешь.
Я опешила. Мама говорила все лучше, но такие сложные мысли формулировала редко.
— О чем ты?
— Сначала... с Петром не... не пошла. Потом... карьеру... бросила. Теперь... со мной.
Петр — это история пятилетней давности. Хороший мужчина, вдовец, предлагал переехать к нему в другой город. А карьера... Да, можно было стать заведующей отделом, но нужно было много ездить в командировки.
— Мам, при чем тут это?
— Боишься... жить, — мама посмотрела на меня внимательно. — Думаешь... со мной... безопасно.
Ее слова ударили, как пощечина. Неужели она права? Неужели я действительно прячусь за заботой о ней от собственной жизни?
— Мам, я просто тебя люблю.
— И я... тебя. Поэтому... говорю.
Ночью я не спала, ворочалась, думала. А утром, как обычно, встала в шесть, приготовила завтрак, помогла маме с упражнениями. День шел своим чередом, но мамины слова не выходили из головы.
В субботу позвонила Лена:
— Галь, а помнишь Марину Степановну с третьего этажа? Ей тоже сиделку нашли после инсульта. Такая хорошая женщина попалась, опытная. Может, познакомишься?
— Лен, сколько раз говорить — не нужно мне...
— Нужно! — сестра повысила голос. — Ты посмотри на себя в зеркало! Превратилась в затворницу какую-то. А маме что, лучше от того, что ты себя убиваешь?
— Не убиваю я себя.
— А как это называется? Галя, я понимаю, что хочется быть хорошей дочерью, но есть же разумные пределы!
После разговора я действительно подошла к зеркалу. Незнакомая женщина смотрела на меня — худая, с потухшими глазами, в застиранном халате. Когда это успело произойти?
— Мама, — позвала я, проходя мимо ее комнаты.
— Да?
— А ты правда думаешь, что я боюсь жить?
Мама отложила книжку — она снова могла читать, это было большой победой:
— Думаю... что ты... хорошая. Но... слишком... осторожная.
— И что мне делать?
— Позвонить... Лене. Согласиться... на помощь.
— А если сиделка плохая попадется?
— Найдем... другую, — мама улыбнулась. — Я же... не фарфоровая.
Марина Ивановна приехала в понедельник. Женщина лет пятидесяти, спокойная, с добрыми глазами и сильными руками. Она сразу понравилась маме — не суетилась, не сюсюкала, разговаривала как с равной.
— У меня свекровь после инсульта семь лет жила, — рассказывала она, помогая маме с упражнениями. — Тоже сначала думали — все, конец. А она еще правнуков понянчила.
— Правда? — мама оживилась.
— Конечно. Главное — не сдаваться и работать над собой.
Я стояла в дверях и слушала их разговор. Мама смеялась — в первый раз за два месяца. И тут до меня дошло: может быть, ей действительно нужно было общение не только со мной? Новые люди, новые темы для разговоров?
Первый день, когда я оставила маму с Мариной Ивановной, выдался мучительным. Я сходила в парикмахерскую, купила продукты, но каждые полчаса звонила домой. Мама отвечала сама — это тоже было достижением.
— Галя, все... хорошо. Не... беспокойся.
— Марина Ивановна как?
— Хорошая. Мы... пельмени лепили.
— Пельмени? — я удивилась. — Мам, тебе же тяжело.
— Получается... потихоньку. Марина Ивановна... говорит... для моторики... полезно.
Когда я вернулась домой, мама сидела на кухне и медленно, но вполне уверенно лепила пельмени. Левая рука все еще слушалась плохо, но она приспособилась.
— Как дела? — спросила я.
— Хорошо, — Марина Ивановна вытирала руки полотенцем. — Анна Михайловна большая умница. И готовить любит, оказывается.
— Раньше... всегда готовила, — мама кивнула. — Теперь... опять учусь.
На следующей неделе я решилась на большее — оставила маму с сиделкой на целый день и поехала к Наташе. Мы гуляли по городу, зашли в кафе, болтали о всякой ерунде. Я забыла, как это — просто сидеть с подругой и не думать о лекарствах и упражнениях.
— Вот теперь ты похожа на себя, — сказала Наташа. — А то я уже боялась, что ты совсем зачахнешь.
— Знаешь, мне кажется, маме даже лучше стало с тех пор, как Марина Ивановна появилась.
— Еще бы! Ты же из нее инвалида делала, все за нее выполняя.
— Не делала!
— Делала, делала. Из лучших побуждений, но делала.
Домой я вернулась к ужину. Мама и Марина Ивановна сидели за столом и разбирали фотографии.
— Это... мои девочки... в школе, — мама показывала снимки. — Галя... отличница была. Лена... хулиганка.
— Вижу, вижу, — Марина Ивановна улыбалась. — Красивые девочки.
— Как день прошел? — спросила я.
— Замечательно! — Марина Ивановна встала. — Анна Михайловна сегодня сама суп варила. Я только подсказывала.
— Правда, мам?
— Получилось... вкусно, — мама гордо кивнула.
Через месяц наша жизнь изменилась кардинально. Марина Ивановна приходила три раза в неделе на полдня. Мама заметно окрепла — и физически, и морально. Она снова начала интересоваться новостями, звонить подругам, даже планы строить.
— Галя, — сказала она как-то за ужином. — Хочу... на дачу поехать. Весной.
— Мам, там же ремонт нужен, да и далеко...
— Марина Ивановна... согласилась... поехать. А ремонт... наймем кого-нибудь.
— Но...
— Галя, — мама строго посмотрела на меня. — Я не... собираюсь... сидеть дома... до смерти.
И я поняла — она права. Болезнь — это не приговор к заточению. Это просто новые условия жизни, к которым можно приспособиться.
А еще через неделе случилось неожиданное. В магазине я столкнулась с Петром. Он почти не изменился — все такой же рослый, с добрыми глазами.
— Галя! — он обрадовался. — Как дела? Слышал про маму, сочувствую.
Мы разговорились. Оказалось, он вернулся в наш город год назад — дети живут здесь, внуки родились.
— А как мама? — спросил он.
— Лучше становится. Мы справляемся.
— Я рад. Ты всегда была сильной.
Когда мы прощались, он сказал:
— Если что-то нужно будет — звони. Номер тот же.
Дома мама сразу заметила мое настроение:
— Что случилось? Какая-то... светлая ты.
— Встретила знакомого.
— Какого?
— Петра помнишь?
Мама оживилась:
— Того... который... в другой город... звал?
— Его. Он вернулся.
— И что?
— Ничего. Просто встретились, поговорили.
— Галя, — мама взяла меня за руку. — Не упусти... второй раз.
— Мам, я не могу тебя бросить.
— Кто говорит... про бросить? Есть... Марина Ивановна. Есть... Лена. А у тебя... должна быть... своя жизнь.
Той ночью я долго думала о маминых словах. О том, что отказ от помощи был не только заботой о ней, но и страхом перед собственной жизнью. О том, что любовь — это не только самопожертвование, но и умение принимать поддержку.
Утром я позвонила Лене:
— Знаешь что, а давай найдем еще одну сиделку. Чтобы я могла иногда отлучаться надолго.
— Серьезно? — сестра не поверила. — А что случилось?
— Поняла кое-что. Маме лучше, когда у нее есть выбор. И не только мама в нашем доме.
— Галь, я так рада! Знаешь, а может, я все-таки приеду? Давно маму не видела.
— Приезжай. Будем втроем справляться.
После разговора с сестрой я подошла к маме. Она сидела у окна и вязала — восстанавливала моторику рук.
— Мам, Лена приедет на следующей неделе.
— Хорошо. Соскучилась... по ней.
— А я хотела сказать тебе спасибо.
— За что?
— За то, что научила меня не бояться помощи. И не бояться жить.
Мама улыбнулась — той самой улыбкой, которую я помнила с детства:
— Поздно... конечно... но лучше... чем никогда.
Вечером я набрала номер Петра. Сердце билось, как в юности, но я знала — пора перестать прятаться за чужие потребности от собственного счастья. Мама права — любить — значит давать свободу. И себе тоже.