Лопата с тихим шорохом входила в податливую после недавнего дождя землю. Лариса Семёновна, не разгибая спины, выкапывала последние кусты картошки. Солнце уже не пекло по-летнему, а ласково грело, золотя верхушки старых яблонь и бросая длинные тени от сарая. Воздух пах прелой листвой, сырой землёй и чем-то неуловимо горьковатым – запахом увядающей осени. Здесь, на своей даче, она чувствовала себя на своём месте. Каждый куст, каждая грядка были посажены её руками и руками Вити, её покойного мужа.
Вот эта яблоня, «Белый налив», они сажали её в первый же год, когда только получили этот участок – голый, заросший бурьяном. Витя тогда смеялся, глядя на тощий прутик: «Ну что, хозяйка, лет через десять будем пироги с яблоками печь?». А пироги пекли уже через четыре года.
Телефонный звонок, пронзительный и неуместный в этой огородной тишине, заставил её вздрогнуть. Номер был знакомый. Золовка, Зинаида. Лариса Семёновна вытерла руки о старый фартук и нажала на зелёную кнопку.
— Лариса, привет, — в трубке зазвучал напористый, не терпящий возражений голос Зинаиды Викторовны. — Я не вовремя? Ты не на даче своей сидишь, надеюсь?
— Здравствуй, Зина. Именно на даче, — спокойно ответила Лариса. — Картошку докапываю.
— Всё в земле копаешься! — в голосе золовки прозвучало пренебрежение. — Слушай, я по делу. Тут у Вадика нашего ситуация. Помнишь, я говорила, он с ребятами дело своё открыть хочет? Так вот, им срочно деньги нужны. На закупку оборудования.
Лариса Семёновна молчала, предчувствуя, к чему идёт разговор. Вадим, её племянник, уже в третий раз «открывал дело». Первые два закончились долгами, которые закрывал его отец Глеб, продав гараж и старую машину.
— Лариса, ты слышишь? — поторопила Зинаида. — Мы тут с Глебом и мамой посоветовались. В общем, надо дачу продавать.
Земля ушла из-под ног. Не от усталости, а от этих слов.
— Какую дачу? — тихо переспросила она, хотя прекрасно всё поняла.
— Какую-какую… Твою! То есть нашу общую, — поправилась золовка. — Это же и Витин труд, брата моего. Он бы племяннику родному не отказал, помог бы на ноги встать. Место у вас там хорошее, шесть соток, до города недалеко. Деньги приличные выручить можно. Вадику как раз хватит, и тебе ещё останется. Купишь себе что-нибудь.
— Зина, я не буду продавать дачу, — твёрдо сказала Лариса, чувствуя, как внутри всё холодеет.
— Это ещё почему? — взвилась Зинаида. — Ты там одна сидишь, а у молодого парня жизнь решается! Эгоизм какой-то! Ты пойми, это не просьба. Это семейное решение. Мы в выходные приедем, поговорим. И покупателя уже присмотреть надо, нечего тянуть.
В трубке раздались короткие гудки. Лариса Семёновна опустила руку с телефоном. Перед глазами поплыло. Она присела прямо на ведро с картошкой, глядя на аккуратные грядки, на домик с резными наличниками, который Витя сам вырезал долгими зимними вечерами. Продать? Отдать это всё под чужие руки, которые превратят её маленький мир в безликий газон с мангалом? Никогда.
В субботу они нагрянули, как и обещали. Машина Глеба, блестящая и чужеродная, с трудом протиснулась по узкой дачной улочке и остановилась у ворот. Зинаида выпорхнула первой, в светлом брючном костюме, совершенно неуместном для деревни. Глеб, грузный и молчаливый, как всегда, шёл следом.
— Ну, здравствуй, хозяйка! — с порога провозгласила Зинаида, оглядывая комнату критическим взглядом. — Ремонт бы тут не мешало освежить. Перед продажей-то.
— Проходите, разувайтесь, — Лариса указала на коврик у двери. — Я чай поставила.
— Некогда нам чаи гонять, — отмахнулась золовка. — Мы по делу. Глеб, ты чего стоишь? Иди участок посмотри, прикинь, что к чему.
Глеб молча кивнул и вышел во двор. А Зинаида уселась за стол, положив на него дорогую сумку.
— Лариса, давай без обид. Мы же семья. Ты должна понимать. Вадику сейчас очень тяжело. Этот проект — его последний шанс. Он горит этим! А ты… ну что ты тут одна? Тебе самой не скучно? Продашь дачу, купишь себе путёвку в санаторий, съездишь куда-нибудь.
— Мне здесь не скучно, Зина. Это мой дом, — Лариса старалась говорить ровно, не показывать, как дрожат у неё руки. — Здесь всё Витей сделано. Это память.
— Ой, ну память, память… — скривилась Зинаида. — Память в сердце должна быть, а не в гнилых досках. Витя бы понял. Он всегда за семью был, за то, чтобы молодым помогать. Он бы сам настоял, чтобы дачу продали для Вадика!
Вернулся Глеб.
— Ну что там? — спросила жена.
— Соток шесть, может, чуть больше. Дом крепкий. Баня есть. Место хорошее. Если быстро, то за миллиона полтора-два можно толкнуть, — деловито доложил он, не глядя на Ларису.
У неё перехватило дыхание. Они уже оценили. Оценили её жизнь, её воспоминания в полтора миллиона.
— Я повторяю ещё раз, — голос Ларисы зазвенел. — Я ничего продавать не буду. Эта дача моя и Витина. И точка.
— Ах, твоя? — глаза Зинаиды сузились. — А ты не забыла, что половина всего, что нажито в браке, принадлежит мужу? А после его смерти у него есть наследники. Я и мама. Так что у нас тоже есть доля в этой твоей даче! И мы можем потребовать её выделить. Через суд.
— Зина, перестань, — впервые подал голос Глеб. — Зачем через суд? Можно же договориться. Лариса, ну войди в положение. Не хочешь продавать — выкупи наши доли.
— Чем? — горько усмехнулась Лариса. — Своей пенсией?
— Вот видишь! — торжествующе воскликнула Зинаида. — Значит, выход один — продавать. Мы даём тебе неделю на размышления. Потом будем действовать по-другому. И не думай, что мы шутим.
Они уехали, оставив после себя запах дорогих духов и звенящую, тяжёлую тишину. Лариса Семёновна долго сидела за столом, обхватив голову руками. Суд, доли, наследники… Она ничего в этом не понимала. Неужели они и правда могут отнять у неё дачу?
Вечером она позвонила свекрови, Клавдии Игнатьевне. Она всегда была с ней в хороших отношениях, может, хоть она её вразумит.
— Мама, здравствуйте…
— Ларочка, доченька, здравствуй, — голос у свекрови был виноватый. — Зина звонила, сказала, были у тебя. Ты уж не серчай на неё. Она же не со зла, за сына душа болит.
— Мама, но они же отнять у меня всё хотят! Это же наш с Витей дом! Вы же помните, как мы его строили, как радовались каждой ягодке…
— Помню, Ларочка, всё помню, — вздохнула Клавдия Игнатьевна. — Только что я могу поделать? Зинаида упёртая. Говорит, по закону право имеет. Вадику и правда помочь надо, пропадёт ведь парень… Ты бы подумала, может, и правда, продать? Зачем тебе одной эта кабала…
Надежда на поддержку рухнула. Свекровь, хоть и сочувствовала, но была на стороне дочери и внука. Лариса осталась совсем одна.
Всю следующую неделю она ходила как в тумане. Не спала ночами, перебирая в памяти слова золовки. «Право имеем…» Может, и правда имеют? Может, она зря упирается? Но как только она представляла себе чужих людей на своём крыльце, сердце сжималось от такой боли, что хотелось выть.
В четверг, не выдержав, она пошла к соседке по даче, Антонине Павловне, женщине рассудительной и опытной в житейских делах. Выслушав сбивчивый рассказ Ларисы, та нахмурилась.
— Так, погоди, Семёновна, не реви. Документы на дачу у тебя где?
— Дома, в городе. В папке лежат.
— А ты их давно смотрела? Ты точно помнишь, как она оформлена?
— Да как… На нас с Витей, наверное. Мы же вместе покупали, строили…
— «Наверное» — это не ответ, — строго сказала Антонина Павловна. — Ты вот что. Поезжай-ка ты завтра в город, найди эту папку и прочитай каждую бумажку от корки до корки. Каждую букву. А потом уже будешь слёзы лить. Может, там и лить-то не о чем.
Совет был простой, но он словно вывел Ларису из оцепенения. И правда, что она паникует, даже не заглянув в документы?
На следующий день, с самого утра, она уже была в городской квартире. Нашла старую, потёртую папку с надписью «ДАЧА». Руки дрожали, когда она начала перебирать бумаги: план участка, книжка садовода, какие-то квитанции… И вот оно. Свидетельство о собственности. Синяя гербовая бумага. Она впилась глазами в строчки. Читала, перечитывала, не веря своим глазам. А потом нашла ещё один документ, сложенный вчетверо. Договор дарения.
Витя… Её тихий, предусмотрительный Витя. Она вспомнила тот день лет десять назад. Они сидели в какой-то конторе, он что-то подписывал. На её вопрос «Что это?» он тогда отмахнулся: «Да так, Ларис, формальности. Чтобы тебе потом по инстанциям не бегать, если что». Она и забыла об этом. А он, оказывается, всё предвидел. В договоре чёрным по белому было написано, что он, Виктор, дарит свою долю в дачном участке и строениях своей жене, Ларисе Семёновне. И договор этот был зарегистрирован по всем правилам. Дача целиком и полностью принадлежала ей. Уже десять лет.
Слёзы хлынули из глаз, но это были слёзы не горя, а облегчения и бесконечной благодарности мужу, который даже оттуда, с небес, сумел её защитить.
В воскресенье телефон снова взорвался звонком. Зинаида.
— Ну что, ты надумала? — прозвучало в трубке так, будто она давала Ларисе последний шанс. — Мы нашли риелтора, он готов завтра приехать, посмотреть всё.
— Приезжайте, — неожиданно для самой себя спокойно ответила Лариса. — Только не завтра. Приезжайте все вместе сегодня вечером. И маму возьмите. Разговор есть.
Вечером они снова были у неё. Вся компания в сборе: Зинаида, нацеленная на победу, молчаливый Глеб и виновато потупившая взгляд Клавдия Игнатьевна.
— Ну, мы слушаем, — нарушила тишину Зинаида, усаживаясь на своё любимое место за столом. — Надеюсь, ты приняла правильное решение.
Лариса молча вышла в другую комнату и вернулась с той самой папкой. Она положила её на стол.
— Вот моё решение.
Она достала свидетельство и договор дарения и положила их перед золовкой.
— Почитай. Особенно вот этот документ. Внимательно.
Зинаида схватила бумаги. Её глаза забегали по строчкам. Лицо медленно менялось: с самоуверенного на удивлённое, потом на растерянное и, наконец, на злое.
— Что… что это такое? — прошипела она. — Дарение? Когда?
— Десять лет назад, — спокойно ответила Лариса. — Витя позаботился, чтобы я не бегала по инстанциям. Чтобы меня никто не дёргал. Эта дача — моя. И никакой вашей доли здесь нет и никогда не было.
— Как это нет? Он не мог! Он не мог так с нами поступить, с родной семьёй! — Зинаида вскочила, её лицо побагровело. — Это подделка! Ты его заставила!
— Успокойся, Зина, — Клавдия Игнатьевна взяла у неё из рук договор и надела очки. Она долго вчитывалась, а потом тяжело вздохнула и положила бумагу на стол. — Нет, дочка. Тут всё по закону. Подписи, печати… Всё верно. Это Ларисино.
Наступила тишина. Глеб смотрел в пол. Зинаида тяжело дышала, испепеляя Ларису взглядом.
— Значит, вот как… — наконец выдавила она. — Выходит, мы тебе никто? Родственники покойного мужа, а ты…
— А я, — Лариса встала, впервые за всё это время чувствуя себя хозяйкой не только дачи, но и своей жизни, — я вдова вашего брата и сына. Я любила его и буду хранить память о нём здесь, в этом доме, который он построил и который мне подарил. А вам я хочу сказать вот что. Денег я вам не дам. И дачу продавать не буду. Это не сотки и не деньги. Это память. И она не продаётся. А теперь, я думаю, разговор окончен. Дверь вон там.
Она смотрела, как они уходят. Зинаида, хлопнув дверью так, что зазвенели стёкла в окнах. Глеб, так и не поднявший глаз. И Клавдия Игнатьевна, которая на пороге обернулась и едва слышно прошептала: «Прости, Ларочка…».
Лариса не ответила. Она закрыла за ними дверь на засов, подошла к окну и долго смотрела на свой сад, залитый мягким светом заходящего солнца. Впервые за много дней она чувствовала покой. Её маленький мир был спасён.