Кабинет нотариуса пах пылью старых бумаг и слабым ароматом лаванды из освежителя. Я сидела на жестком стуле, сцепив пальцы на коленях, и смотрела в одну точку на ковре. Рядом сидела моя старшая сестра Регина, постукивая по столу длинным, идеально наманикюренным ногтем. Она была спокойна, даже вальяжна, словно пришла не на оглашение завещания матери, а на рядовую деловую встречу.
Борис Аркадьевич, пожилой нотариус с усталыми глазами, откашлялся, надел очки и начал читать. Голос его был монотонным, безэмоциональным, и слова, которые он произносил, казались мне чужими, будто из какого-то фильма. Я почти не слушала, мой мозг отказывался воспринимать официальный язык документа. Я думала о маме, Таисии Кирилловне, о том, как три дня назад мы её хоронили, и как пусто стало в её маленькой двухкомнатной квартире, где всё ещё витал запах валокордина и печёных яблок.
«…всё принадлежащее мне на момент смерти движимое и недвижимое имущество, в чём бы таковое ни заключалось и где бы оно ни находилось, а именно квартиру по адресу… я завещаю своей дочери, Регине Викторовне Сомовой…»
Я вздрогнула и подняла глаза на нотариуса. Он продолжал что-то читать, но я уже не слышала. Я посмотрела на сестру. На её губах играла тонкая, едва заметная улыбка. Она поймала мой взгляд, и улыбка стала шире, превратившись в откровенную, торжествующую ухмылку.
Когда Борис Аркадьевич закончил и отложил бумаги, в кабинете повисла тишина. Я не могла произнести ни слова. В горле стоял ком. Этого не могло быть. Просто не могло.
— Что ж, на этом всё, — сказал нотариус, снимая очки. — Если у вас нет вопросов…
— Вопросов нет, всё предельно ясно, — звонким, счастливым голосом ответила Регина и встала. Она оправила свою дорогую кашемировую юбку и посмотрела на меня сверху вниз. Её глаза сияли.
— Тебе ничего не достанется! — прошипела она, наклонившись ко мне так, чтобы нотариус не услышал. — Ты поняла, Алевтина? Ни-че-го. Квартира моя. И всё, что в ней.
Она злорадствовала. Это было не просто удовлетворение, а чистое, незамутнённое злорадство. Она наслаждалась моим унижением, моим шоком.
Я молча поднялась и вышла из кабинета. Ноги были ватными. В коридоре я прислонилась к холодной стене, пытаясь отдышаться. Регина вышла следом, цокая каблуками по плитке.
— Ты что, плакать собралась? — с насмешкой спросила она. — Поздно, сестричка. Надо было лучше к маме подлизываться. Хотя куда уж лучше, ты и так из её квартиры не вылезала.
— Я не подлизывалась, я за ней ухаживала, — тихо ответила я, голос дрожал.
— Ой, да ладно! Ухаживала она! Уколы и сиделка делали, а ты только супчики варила. Думала, мама тебе за это квартиру отпишет? Наивная. Мама всегда знала, кто из нас чего стоит. Я — успешный человек, у меня свой бизнес, муж состоятельный. А ты кто? Библиотекарь с копеечной зарплатой. Мама просто сделала разумный выбор. Активы должны доставаться тому, кто сможет ими правильно распорядиться.
Она говорила, а перед моими глазами проносились последние пять лет. Пять лет, которые я провела рядом с мамой после её инсульта. Я помнила всё. Бессонные ночи, когда у неё поднималось давление, и я сидела рядом, держа её сухую, горячую руку. Поездки по врачам, бесконечные очереди в поликлиниках. То, как я училась делать уколы, потому что сиделка стоила дорого, а Регина на это денег не давала, говоря: «Мама не в таком уж плохом состоянии, не преувеличивай».
Я помнила, как отпрашивалась с работы, чтобы сбегать в аптеку, как готовила ей протёртые супы и жидкие каши, потому что другую пищу она есть уже не могла. Как читала ей вслух её любимые романы, когда она уже плохо видела.
А Регина? Регина приезжала раз в два месяца. Всегда нарядная, пахнущая дорогими духами. Привозила коробку дешёвых конфет или какой-нибудь яркий халат из синтетики, который мама никогда не носила. Сидела полчаса, рассказывала о своих успехах, о поездке в Италию, о покупке новой машины. Делала селфи с «любимой мамочкой» и уезжала, оставляя за собой шлейф парфюма и ощущение пустоты. Мама после её визитов всегда долго молчала, а потом тихо плакала в подушку.
— Почему, Аля? — шептала она. — Почему она такая… чужая?
А я её утешала, говорила, что Регина её любит, просто у неё много дел, своя жизнь. Я сама в это верила. Или хотела верить.
— В общем, так, — прервала мои воспоминания Регина, доставая из сумочки телефон. — Даю тебе неделю, чтобы ты собрала свои манатки и съехала. Через неделю я приеду с риелтором, будем квартиру к продаже готовить.
— Куда я съеду? — прошептала я. — У меня нет другого дома.
— Это не мои проблемы, — отрезала сестра. — Сними комнату. На свою зарплату вполне потянешь. Всё, мне некогда, у меня встреча. Ключи оставь под ковриком.
Она развернулась и ушла, оставив меня одну в пустом коридоре нотариальной конторы.
Вернувшись в мамину квартиру, я села в её старое, продавленное кресло. Всё вокруг было таким родным: тиканье старых часов на стене, стопка журналов на столике, вышитая мамиными руками салфетка. Это был мой дом. Единственный дом, который я знала. Я жила здесь всю жизнь, за исключением студенческих лет в общежитии. Я вернулась сюда, чтобы помогать маме, и даже не думала, что может быть как-то иначе.
Неделя пролетела как в тумане. Я ходила на работу, механически выдавала книги, а вечерами паковала свои немногочисленные вещи в картонные коробки. Каждый предмет вызывал волну воспоминаний. Вот стопка моих детских рисунков, которые мама бережно хранила. Вот старый плюшевый медведь без одного глаза. Вот мамина шкатулка для рукоделия, которую я подарила ей на юбилей.
Я открыла её. Внутри лежали катушки с нитками, иголки, пуговицы. Всё было аккуратно разложено. Я провела рукой по бархатной обивке. И вдруг мои пальцы нащупали неровность на дне. Я подцепила ногтем краешек, и дно шкатулки приподнялось. Это был тайник.
Внутри, на самом дне, лежала старая сберегательная книжка и сложенный вчетверо пожелтевший листок. Сердце заколотилось. Дрожащими руками я развернула записку. Это был мамин почерк, неровный, старческий.
«Доченька моя, Аленька! Если ты читаешь это, значит, меня уже нет. Прости меня, дочка. Прости, что я такая слабая оказалась. Регина… она умеет давить, ты же знаешь. Она мне все уши прожужжала, что если я квартиру на вас двоих оставлю, то ты её обманешь, продашь свою долю чужим людям, и её, успешную, оставишь ни с чем. Говорила, что напишет отказ от меня, что я её больше никогда не увижу. Я испугалась, Аля. Старая стала, глупая. Подписала то, что она мне подсунула. А потом плакала всю ночь.
Ты — моё единственное сокровище. Ты была со мной до конца. Этот вклад я открыла давно, ещё когда отец был жив. Понемногу откладывала с пенсии, с подработок, когда полы мыла в школе. Думала, тебе на свадьбу будет. Свадьбы не случилось, а деньги остались. Тут немного, но это всё твоё. Это мой тебе подарок, моя благодарность. Не держи на меня зла, доченька. И на сестру не злись, бог ей судья. Живи, моя хорошая. Твоя мама».
Слёзы градом покатились по моим щекам. Это были не слёзы обиды, а слёзы облегчения. Мама меня любила. Она не предавала меня. Она просто была слабой и напуганной. А эти деньги, этот тайный вклад — это было её настоящее завещание. Завещание любви и заботы.
Я обняла шкатулку и долго сидела так, прижимая её к груди.
На следующий день я забрала сберкнижку и пошла в банк. Сумма на счёте оказалась больше, чем я ожидала. Конечно, на полноценную квартиру в центре не хватило бы, но на первый взнос по ипотеке за скромную однокомнатную квартиру на окраине — вполне.
В последний день я выносила из квартиры последние коробки. Ключи я решила не оставлять под ковриком. Я дождусь Регину.
Она приехала ровно в полдень, не одна, а с молодым человеком в строгом костюме — риелтором.
— О, ты ещё здесь? — удивлённо протянула она. — Я думала, ты уже освободила помещение.
— Освободила, — спокойно ответила я, протягивая ей ключи. — Вот, держи. Я всё убрала.
Она взяла ключи, небрежно бросив их в сумочку.
— Ну, хоть на это ума хватило. Ладно, проваливай. У нас тут дела.
— Регина, — сказала я, и мой голос впервые за эту неделю прозвучал твёрдо и уверенно. — Я хочу, чтобы ты знала. Мама оставила мне письмо.
Регина напряглась.
— Какое ещё письмо? Бред какой-то.
— Не бред. В нём она всё объяснила. И про тебя, и про своё решение. И она оставила мне кое-что ещё. Свои личные сбережения. Так что не переживай за меня, я не пропаду. Комнату снимать не буду. Я покупаю свою квартиру.
Лицо сестры вытянулось. Улыбка сползла, на её месте появилось недоумение, а затем — злость.
— Что? Какие сбережения? Откуда? Она всё до копейки на лекарства тратила! Ты врёшь! Ты что-то украла из квартиры!
— Я ничего не крала, Регина, — я посмотрела ей прямо в глаза. — В отличие от некоторых, я у мамы ничего не брала, только отдавала. А теперь мне, и правда, пора. Счастливо оставаться.
Я развернулась и пошла к лестнице, не оглядываясь. Я слышала, как она что-то кричала мне в спину, но я уже не слушала.
На улице светило яркое солнце. Я вдохнула полной грудью свежий воздух. Да, у меня впереди много трудностей. Ипотека, ремонт в новой квартире, жизнь в одиночку. Но впервые за долгие годы я чувствовала себя не придатком в чужом доме, а хозяйкой своей собственной судьбы. Мама оставила мне нечто большее, чем деньги. Она оставила мне свободу и веру в то, что настоящая любовь всегда найдёт способ пробиться сквозь любую ложь и несправедливость. А квартира… квартира — это просто стены. Главное — построить свой собственный дом, в котором будут царить честность и тепло. И я знала, что у меня это получится.