Очень странный эффект у "Киммерийского лета" Юрия Слепухина: книга написана более полувека назад, в 1969-70 годах, посвящена своему времени — и насыщена-пересыщена признаками и событиями этого своего времени. Как никакая другая художественная книга. И при этом она кажется читателю из 2025 года очень современной. И автор явно не пытался специально создать эту вневременность, она у него сама получилась!
Вот как, как?
Я крутила-вертела этот вопрос, как шкатулку с секретом, пытаясь найти разгадку — и кажется, поняла, как это работает.
Адреса и маршруты
Вот самое начало этой книги, первая глава, которая вводит нас в историю. Майским утром отец Ники по пути на работу завозит дочь в школу.
Даже если ты не знаком с географией Москвы, то всё равно понимаешь, что тут абсолютно реальный адрес, реальный маршрут — а значит, и сама история реальная. А уж если знаешь Москву, то слова из книги мгновенно встраиваются в твою картину мира, обретают лицо.
Один абзац — и легко можно выяснить, что семья Ратмановых живёт в одном из четырех домов между Ленинским проспектом и улицей Фотиевой. Это дома номер 62-68. Причём, скорее всего, не 68, последний перед перекрёстком с Ломоносовским — потому что до разворота Иван Афанасьевич успел несколько раз перестроиться.
Это дома 1957 года постройки, по индивидуальному проекту, из кирпича, с 3-метровыми потолками. Не шикарная, но солидная квартира в солидном доме в солидном районе, для солидного сотрудника министерства. Ничего общего с хрущёвками.
Пространство города
Следующие абзацы той же главы:
Иногда, впрочем, привычный маршрут меняется: на углу Ломоносовского светло-серая «Волга» делает правый поворот, потом еще один перед самым университетом, по проспекту Вернадского взлетает на мост и проносится над излучиной Москвы-реки — мимо гигантской чаши Лужников, пестрых павильончиков ярмарки у Фрунзенского вала, стеклянно-бетонной коробки гостиницы «Юность». Этим путем — по Комсомольскому проспекту, Зубовскому и Смоленскому бульварам — получается несколько ближе, и Иван Афанасьевич ездит так, если очень уж плохая погода или предстоит особо трудный день в министерстве. Обычно же он предпочитает более длинный путь через Калужскую заставу и Замоскворечье — это дает возможность каждое утро побыть с дочерью лишние четверть часа. Глупо, конечно, школу надо было сменить, а не таскаться теперь с Ленинского на Ордынку, но не захотела.
Как-то странно неупорядоченная после разлинеенной геометрии новых кварталов Юго-Запада, широко и неожиданно распахивается вокруг Октябрьская площадь; шипя покрышками по мокрому асфальту, машина наискось перечеркивает ее стремительной параболой и ныряет в пеструю тесноту Якиманки. Все-таки старые названия живучи, да ведь и неудивительно: улицы Димитрова есть и в Софии, и в Ленинграде, а где, кроме Москвы, можно было найти Балчуг, Козиху, Собачью площадку, Разгуляй…
Вот: Иван Афанасьевич передвигается в городе примерно так же, как это делаем мы. Это не та доступная большинству тогдашних граждан поездка на автобусе-троллейбусе, когда присоединяешься к построенному не тобой маршруту, смотришь на неспешно проплывающие сбоку дома, вглядываешься в детали. Это самостоятельно выстроенные маршруты; взгляд вперёд, замечающий лишь крупные объекты-ориентиры; охват больших пространств — глазами, мышлением и скоростью.
Конечно, мы и сейчас ездим на троллейбусах; а у тех, кто за рулём, пространство и скорость могут сжиматься до размеров пробки. Но всё же — в кармане, в постоянном доступе у нас есть живые, адаптирующиеся под наши запросы карты и навигаторы, которые дают нашему мышлению власть над пространством.
Лицо Москвы
Читаешь, например, "Лето Господне" Ивана Шмелёва и понимаешь — это старая, ушедшая навсегда Москва.
Смотришь на шедевр Пименова "Новая Москва":
— и видишь эпоху перемен, когда патриархальную Москву сменяет новый имперский стиль. Двадцатый век вмешивается во все восемь веков истории. Но Москва тут хоть и "новая", но ты знаешь, что и это время перемен закончилось, оно в прошлом.
Москва в "Киммерийском лете" — в тех локациях, что нам показаны — в целом такая же, как сейчас. Устоявшаяся смесь дореволюционной застройки, сталинок и советского модернизма. С тех пор, конечно, там появились новые здания, но они вписались в общую картину, а не изменили её.
Возможно, я ошибаюсь в этих оценках — просто потому, что строю их из своего личного пространственного мышления и чувства места...
Но впечатление современности "Киммерийского лета" идёт не только из пространства Москвы. Там ещё самоощущение Ники, и время — точнее, межвременье — между двумя яркими десятилетиями двадцатого века.
Кстати, уже после написания статьи я обнаружила в цитатах, которые привела здесь, ошибку автора:
Здесь в целом обзор книги:
А здесь — как "современность" может сыграть и против сюжета: