Сначала был треск. Не обычный треск дров в печи или хруст снега под ногами — а тот особенный, злой треск, когда пластиковая карточка ломается пополам прямо в кулаке.
— Закрой свой рот и иди куда подальше со своей мамой! Не отдам вам пенсию! — Тоня швырнула обломки пенсионной карточки прямо в лицо Матвею.
Он стоял в дверях кухни, еще не успев снять куртку. Снег с плеч капал на линолеум маленькими лужицами. За его спиной маячила Авдотья Васильевна — семьдесят три года, но спина прямая, глаза острые, как у ястреба.
— Тань, ты что творишь? — Матвей поднял с пола куски пластика. — Это же мамина карточка!
— Была мамина. Теперь моя. И точка.
Тоня повернулась к плите, будто разговор закончен. Картошка в сковороде шипела и стреляла маслом. Она помешала ее деревянной лопаткой так, словно месила глину для горшков.
Авдотья Васильевна переступила порог. Тапочки у нее были войлочные, серые — скользили по полу беззвучно, как у привидения.
— Антонина, милая, — начала она тихим голосом. — Ты же понимаешь, что это моя пенсия. Я сорок лет на заводе...
— Поняла, поняла! — Тоня резко обернулась. Лопатка в руке дрожала. — Сорок лет! А я что, двадцать лет с твоим сыном не живу? Не стираю, не глажу, не варю? Не терплю его храп и твои нотации?
Матвей попытался вклиниться:
— Тоня, мама ничего такого не говорила...
— Молчи! — прошипела жена. — Ты вообще рта не открывай. Сидишь на шее, как клещ. Работать не хочешь, а туда же — за мамину пенсию цепляешься.
Авдотья Васильевна присела на табуретку у стола. Руки сложила на колени — белые, с синими прожилками вен. Смотрела на Тоню снизу вверх, но в глазах не было покорности. Скорее, изучала. Как энтомолог жука под микроскопом.
— Антонина, — повторила она. — Ты карточку сломала. Как теперь деньги получать?
— А никак! — Тоня повернулась к свекрови всем корпусом. На фартуке расплылись жирные пятна от брызг масла. — Пойдешь в банк, будешь по справкам бегать. А может, и не пойдешь. Может, поймешь наконец, что здесь не твой дом.
Матвей сделал шаг к жене:
— Ты что говоришь? Это же моя мать!
— Твоя мать! — Тоня засмеялась коротко, зло. — Твоя мать уже полгода как с нами живет. Полгода! Знаешь, сколько у меня седых волос за это время появилось?
Она дернула себя за прядь у виска. Там и правда белели ранние седины.
— Каждый день одно и то же. "Антонина, суп пересолен". "Антонина, полы не так помыла". "Антонина, телевизор громко". А ты что? Молчишь! Поддакиваешь своей мамочке!
Авдотья Васильевна встала с табуретки. Движение резкое, но координированное. В молодости она, наверное, была красивой — сейчас это угадывалось в четкой линии скул, в посадке головы.
— Я никого не унижала, — сказала она ровно. — Я просто хотела понять, где моя пенсия.
— Пенсия твоя здесь! — Тоня ткнула пальцем в холодильник. — В продуктах, которые я покупаю. В коммунальных платежах, которые оплачиваю. В лекарствах твоих дорогущих!
— Тоня, успокойся, — Матвей попробовал взять жену за руку, но она отдернулась.
— Не трогай меня! Ты же видишь, что происходит? Мать твоя меня из собственного дома выживает. А ты что? На диване лежишь, новости смотришь.
Дверь в кухню скрипнула. На пороге появилась тетя Зоя — сестра Авдотьи Васильевны, приехавшая на выходные из соседнего города. Она была моложе на пять лет, но выглядела старше — волосы совсем белые, спина согнутая.
— Что здесь происходит? — спросила она, оглядывая троих. — Весь подъезд слышит.
— Ничего не происходит, — ответила Тоня, не поворачиваясь. — Просто объясняю вашей родственнице новые правила жизни в моем доме.
Зоя переглянулась с Авдотьей Васильевной. Между сестрами пробежала искра понимания — те самые невидимые нити, которые связывают людей одной крови.
— Может, поговорим спокойно? — предложила Зоя. — Сядем за стол...
— Не надо мне спокойно! — Тоня повысила голос. — Надоело спокойно! Двадцать лет спокойно терпела. Свекровь-то у меня золотая была. Жила отдельно, в гости приходила по праздникам. А эта...
Она махнула рукой в сторону Авдотьи Васильевны.
— Эта решила под старость лет командовать. Решила, что я ей прислуга. Но не выйдет!
В прихожей послышались шаги. Тяжелые, неторопливые. В кухню вошел дедушка Илья — отец Авдотьи Васильевны, девяноста с лишним лет. Трость в руке, очки на кончике носа.
— Что за галдеж? — спросил он, оглядывая собравшихся.
— Папа, тут... — начала Авдотья Васильевна, но Тоня перебила:
— Тут ваша дочка думает, что может мной помыкать! Думает, пенсию свою получить и ничего не делать по дому. А я что, рабыня?
Дедушка Илья прищурился. Глаза у него были выцветшие, но острые. Он медленно прошел к столу, сел на стул. Трость поставил рядом.
— Значит, так, — сказал он негромко, но все сразу замолчали. — Антонина, дочка. Объясни мне, что случилось.
Тоня вдруг почувствовала себя неловко. Дедушка Илья всегда говорил с ней уважительно, по имени-отчеству. Никогда не лез в их семейные дела. Но сейчас в его голосе звучала такая убежденность, что спорить не хотелось.
— Я... я устала, Илья Семенович, — сказала она, вдруг охрипшим голосом. — Очень устала. Работаю в две смены, дом веду, а тут еще...
Она не договорила, но все поняли.
— А тут еще мы, — кивнул дедушка. — Понятно.
Он посмотрел на дочь, потом на Зою, потом на Матвея.
— Только вот что скажу, — продолжил он. — Пенсионную карточку ломать не годится. Это не твоя собственность, Антонина. И пенсия не твоя.
Тоня хотела возразить, но дедушка поднял руку.
— Дослушай. Я понимаю, что тебе тяжело. Но и Дуня моя не просто так к вам переехала. У нее своя история.
— Какая история? — спросила Тоня, уже тише.
Авдотья Васильевна посмотрела на отца. Что-то промелькнуло в ее глазах — то ли страх, то ли облегчение.
— Расскажи ей, — кивнул дедушка Илья. — Пора уже.
И тогда Авдотья Васильевна заговорила.
— Квартиру мою продали, — сказала она просто, словно о погоде. — Соседи обманули. Подделали документы.
Тоня замерла с лопаткой в руке. Картошка на сковороде начинала подгорать, но она не замечала.
— Как продали? — переспросила она.
— А вот так. Пока я в больнице лежала с инфарктом, они к нотариусу сходили. Сказали, что я им доверенность дала. А я и не знала ничего.
Матвей присел на край табуретки:
— Мам, ты что, не рассказывала? Я бы...
— Что бы ты? — Авдотья Васильевна посмотрела на сына. — Адвоката нанял? На суд денег дал? Ты же сам без работы сидишь уже год.
Тетя Зоя вздохнула:
— Я ей говорила — не доверяй Петровым из соседней квартиры. Они еще твоего Михаила покойного вечно о долгах пилили.
— Петровы? — Тоня наконец выключила плиту. — Те, что на втором этаже жили в вашем доме?
— Они самые. Людка Петрова все приставала — дай в долг, дай взаймы. А когда я в реанимации оказалась, они решили проблему кардинально решить.
Дедушка Илья покачал головой:
— Дунька доверчивая была всегда. Помню, еще в детстве — кто попросит конфету, она всегда последнюю отдаст.
— Не детство сейчас, папа, — тихо сказала Авдотья Васильевна. — Семьдесят три года. А живу как бездомная собака.
Тоня поставила сковороду на холодную конфорку. Руки дрожали — то ли от злости, то ли от жалости.
— И что суд сказал? — спросила она.
— А что он скажет? Документы правильно оформлены. Печати, подписи. Петрова говорит — сама мне квартиру продала за долги покойного мужа. А я что докажу? Справку из больницы принесла — сказали, что это не доказательство.
Матвей встал, прошелся по кухне:
— Надо было мне сразу сказать! Я бы разобрался!
— Как бы разобрался? — вспыхнула Авдотья Васильевна. — Ты же сам не можешь работу найти! Полгода обещаешь — завтра, завтра. А завтра все не наступает.
— Не при жене моей мне выговоры делать! — повысил голос Матвей.
— А где же мне? На улице? — Авдотья Васильевна тоже встала. — Мне некуда идти, Матвей! Понимаешь? Некуда!
Тоня вдруг села на табуретку. Ноги стали ватными. Вот оно что. Не просто свекровь к ним переехала пожить. Совсем другое дело.
— Почему не сказали раньше? — спросила она.
— А что толку? — ответила Авдотья Васильевна. — Ты и так на меня косишься. А узнаешь, что я без крыши над головой осталась — вообще выгонишь.
— Не выгнала бы, — сказала Тоня неожиданно для себя.
— Правда?
— Правда. Я злая, но не сволочь.
Дедушка Илья кивнул:
— Вот видишь, Дунька. А ты боялась.
Зоя достала из сумочки платочек, вытерла глаза:
— Мы с папой думали — может, к нам переедет. Но у меня однокомнатная квартира. А папе в его возрасте перемены не нужны.
— Да и что я у вас буду делать? — добавила Авдотья Васильевна. — В чужом городе, без знакомых. Здесь хоть Матвей рядом.
Тоня молчала. Мысли путались в голове, как нитки в старой шкатулке. С одной стороны — жалко свекровь. С другой — что теперь делать? Жить втроем в двухкомнатной квартире? Да еще Матвей без работы.
— А Петровы где теперь? — спросила она.
— Уехали. В Сочи, говорят, домик купили на мои деньги.
— Сволочи, — сказал Матвей.
— Матвей! — одернула его мать.
— Что Матвей? Они же сволочи и есть! Старую больную женщину обманули.
Тоня встала, подошла к окну. На улице темнело. В соседнем доме зажигались огоньки в окнах. Где-то там люди ужинают, смотрят телевизор, ругаются из-за мелочей. А здесь...
— Хорошо, — сказала она, не оборачиваясь. — Оставайтесь.
— Тоня? — не поверил Матвей.
— Оставайтесь, сказала. Но с условиями.
Она повернулась лицом к семье.
— Первое — никто меня больше не учит, как готовить и убирать. Второе — Матвей ищет работу. Любую. Хоть дворником, хоть грузчиком. Третье — пенсия мамина идет в общий бюджет. На продукты, коммунальные.
Авдотья Васильевна кивнула:
— Согласна.
— И четвертое, — добавила Тоня. — Мне тоже помощь нужна. По дому, с готовкой. Я тоже устаю.
— Конечно, — сказала свекровь. — Я же не инвалид.
Дедушка Илья улыбнулся:
— Вот и договорились. А теперь, Антонина, новую карточку заказать надо. Завтра в банк сходим.
— Сходим, — согласилась Тоня.
Но радости в ее голосе не было. Потому что она понимала — это только начало. Жить втроем в тесной квартире, когда один без работы, другая привыкла командовать, а третья просто устала от всего на свете — это как сидеть на пороховой бочке.
И фитиль уже тлеет.
Матвей тем временем снял наконец куртку, повесил на спинку стула.
— Мам, — сказал он тихо. — А ты думала когда-нибудь... ну, замуж еще раз выйти?
Авдотья Васильевна посмотрела на сына так, словно он предложил ей полететь на Марс:
— В семьдесят три года? Ты в своем уме?
— Почему нет? — вмешалась тетя Зоя. — У нас во дворе баба Клава в семьдесят пять за дядю Васю замуж вышла. Теперь живут душа в душу.
— Это они живут, — отрезала Авдотья Васильевна. — А я свое отжила. Одного мужа похоронила, достаточно.
— Не говори так, — дедушка Илья покачал головой. — Жизнь штука непредсказуемая.
Тоня слушала этот разговор и думала о своем. А что, если Матвей тоже когда-нибудь решит, что отжил свое с ней? Найдет себе молодую, красивую. А она останется одна, как Авдотья Васильевна.
— Ладно, — сказала она громче, чем хотела. — Хватит философствовать. Ужинать будем или нет?
И тут в прихожей зазвонил телефон.
Матвей пошел отвечать. Через минуту вернулся с таким лицом, словно увидел привидение.
— Кто звонил? — спросила Тоня.
— Людка Петрова, — сказал он медленно.
Авдотья Васильевна вскочила с места:
— Что?! Она что хотела?
— Сказала, что хочет вернуть квартиру. И еще денег добавить за беспокойство.
В кухне повисла такая тишина, что слышно было, как тикают часы в комнате.
— Врет, — прошептала Авдотья Васильевна. — Не может быть.
— Сказала, что завтра приедет. Поговорить хочет.
И тогда Тоня поняла — самое интересное только начинается.
— Что она точно сказала? — спросила Авдотья Васильевна, вцепившись в спинку стула.
Матвей почесал затылок:
— Говорила быстро, взволнованно. Что-то про совесть замучила, про сны плохие. И что муж ее заставил тогда, а сама она не хотела.
— Значит, все-таки совесть есть у людей, — пробормотал дедушка Илья.
Тоня села обратно на табуретку. Голова шла кругом. Только договорились жить мирно, а тут новый поворот.
— А может, это ловушка какая? — предположила тетя Зоя. — Заманит, а потом еще что-нибудь отнимет.
— Да что у меня отнимать-то? — горько усмехнулась Авдотья Васильевна. — Одни долги остались.
— Не долги, а надежды, — поправил ее отец. — На старости лет еще можешь в свой дом вернуться.
Тоня встала, начала накрывать на стол. Автоматически — тарелки, ложки, хлеб нарезала. А сама думала: а что будет, если Авдотья Васильевна действительно уедет? Снова останутся с Матвеем вдвоем. Он по-прежнему без работы, она по-прежнему тянет все на себе.
— Мам, — сказала она вдруг. — А вы хотите обратно в свою квартиру?
Авдотья Васильевна замерла с чашкой в руках:
— А ты хочешь, чтобы я уехала?
— Я не о том. Я спрашиваю — вам там будет лучше? Одной, в своих стенах?
Свекровь поставила чашку на стол, задумалась:
— Знаешь, Антонина... Я думала об этом каждый день. И понимала — да, хочу домой. К своим соседкам, к своему двору, к своей аптеке на углу. Но теперь...
— Что теперь?
— Теперь я вас узнала по-настоящему. Матвея своего, тебя. И мне не хочется снова жить одной. Понимаешь?
Тоня поняла. Неожиданно остро поняла — им всем не хватает семьи. Настоящей, где не скрывают друг от друга проблемы, где помогают, а не только требуют.
— Тогда давайте так, — сказала она. — Если Петрова действительно квартиру вернет — продавайте ее. И покупайте здесь, поближе к нам. Трешку какую-нибудь.
— Тоня! — удивился Матвей.
— Что Тоня? Мы же договорились жить вместе. Но в двухкомнатной тесно. А в трехкомнатной — каждому свой угол.
Дедушка Илья кивнул:
— Дело говоришь, Антонина. И мне спокойнее будет — знать, что Дунька не одна.
— А вы, Илья Семенович, тоже к нам переезжайте, — неожиданно для себя предложила Тоня. — Что вам одному в деревне делать? Огород уже не тянете, дом старый...
— Ой, не знаю, — замялся дедушка. — Я уже привык к своему месту.
— Привыкнете и к новому. Зато внука видеть будете каждый день.
Авдотья Васильевна посмотрела на невестку с новым интересом:
— А ты серьезно? Не пожалеешь потом?
— Пожалею — выгоню, — усмехнулась Тоня. — У меня же характер вредный, вы уже знаете.
За столом засмеялись. Впервые за долгое время — искренне, без натяжки.
Матвей обнял жену за плечи:
— Спасибо тебе.
— Не за что. Просто устала злиться. Энергии не хватает.
— А я завтра пойду работу искать, — пообещал он. — Честное слово.
— Поищешь, — согласилась Тоня. — А не найдешь — я тебе найду. У меня на работе сторож нужен. Зарплата небольшая, но стабильная.
— Сторожем? — поморщился Матвей.
— А что, зазорно? — вмешалась Авдотья Васильевна. — Честная работа. И рядом с домом.
— Мам права, — вздохнул сын. — Ладно. Если других вариантов не будет...
— Не будет, — отрезала Тоня. — В нашем возрасте и с твоей квалификацией других вариантов нет. Но это не страшно. Страшно — когда семьи нет.
Она оглядела всех сидящих за столом. Дедушка Илья прикрывал глаза — устал, наверное. Тетя Зоя доедала картошку. Авдотья Васильевна смотрела в окно, где уже совсем стемнело.
— Знаете что? — сказала Тоня. — Пусть эта Петрова приезжает завтра. Встретим ее всей семьей. И решим, как дальше жить.
— Всей семьей, — повторила Авдотья Васильевна. — Мне нравится, как это звучит.
На следующий день Людка Петрова действительно приехала. Тощая, нервная, с пакетом документов в руках. Села на край дивана в гостиной и начала объяснять — мол, муж заставлял, сама не хотела, совесть замучила.
Но Тоня ее слушала вполуха. Смотрела на Авдотью Васильевну, которая держалась с достоинством, на Матвея, который записывал все условия на листочке, на дедушку Илью, который задавал правильные вопросы.
И понимала — они справятся. Все вместе.
Через месяц Авдотья Васильевна получила назад свою квартиру. Еще через два — продала ее и купила трехкомнатную в их районе, на соседней улице. Матвей устроился сторожем и впервые за год принес домой зарплату. Дедушка Илья все-таки переехал из деревни — сказал, что соскучился по городскому шуму.
А Тоня поняла простую вещь: семья — это не только кровные родственники. Семья — это те, кто рядом, когда трудно. Кто не бросает, даже когда хочется все бросить и уехать подальше.
— Закрой свой рот и иди куда подальше, — пошутила она как-то вечером, подавая Авдотье Васильевне чай.
— Никуда я не пойду, — ответила свекровь. — Теперь мы семья.
— Теперь мы семья, — согласилась Тоня.
И это была правда.