— Без меня ты с ума сойдёшь от одиночества! — Глеб бросил в дорожную сумку стопку своих идеально выглаженных рубашек, и слова его упали в оглушающую тишину квартиры так же тяжело, как его вещи. — Ты ведь даже не знаешь, как оплачивать счета в интернете. Вся твоя жизнь — это я. Мои завтраки, мои встречи, мои рукописи. Что ты будешь делать без всего этого, Марина?
Он говорил это не со злостью, а с каким-то снисходительным, почти отеческим сожалением. Словно он, Глеб Николаевич, известный в узких кругах искусствовед, оставлял не жену после двадцати пяти лет брака, а неразумного котёнка, который непременно пропадёт без хозяйской руки.
Марина Витальевна молчала. Она сидела на краешке дивана, который они вместе покупали ещё в девяностых, и смотрела на его руки. Длинные, аристократичные пальцы, которые она когда-то так любила целовать, сейчас методично и безжалостно упаковывали их общую жизнь в два объёмных чемодана. Он не кричал, не устраивал скандала. Он просто констатировал факт: его великая душа требовала нового полёта, новой музы, и этой музой оказалась его аспирантка, юная и восторженная, с глазами, как у лани.
— Я не виню тебя, — продолжал он, застёгивая молнию на сумке с таким звуком, будто перечеркивал их прошлое. — Просто так бывает. Искусство требует жертв. Мой новый труд о символизме в раннем Ренессансе… Вероника его понимает, она дышит этим. А ты… ты всегда была прекрасной хозяйкой, Марина. Но тебе этого не понять.
Она подняла на него глаза. В них не было слёз. Была только серая, выжженная пустота. Он ждал истерики, упрёков, мольбы. А получил это спокойное, мёртвое молчание, которое, казалось, раздражало его куда больше, чем крики.
— Ты хотя бы проводи меня, — он уже стоял в прихожей, натягивая своё дорогое кашемировое пальто. — По-человечески. Я оставлю тебе немного денег на первое время. Потом разберёмся с разделом. Квартира, слава богу, моя, дарственная от родителей, но я не зверь. Что-нибудь придумаем.
Марина медленно поднялась и подошла к нему. Она не помогла ему с пальто, не подала шарф. Просто стояла и смотрела.
— Не волнуйся за меня, Глеб. Я справлюсь, — её голос был тихим, но на удивление твёрдым.
Он усмехнулся. Криво, неверяще.
— Справишься… Ну-ну. Позвонишь через неделю, когда лампочка в коридоре перегорит. Или когда поймёшь, что даже поговорить не с кем. Все наши друзья — мои друзья. Они останутся со мной. Ты останешься совсем одна.
Дверь за ним захлопнулась. Лязгнул замок. Марина осталась стоять посреди прихожей. Тишина, которая наступила после его ухода, была не просто отсутствием звука. Она давила на уши, заполняла лёгкие, делала воздух вязким и тяжёлым. Она подошла к окну и увидела, как внизу в такси садится Глеб. Рядом с водителем уже сидела тоненькая фигурка в светлом плаще. Вероника. Муза.
Марина не плакала. Она просто села на тот же диван и просидела так, наверное, часа два. В голове не было ни одной мысли. Только гул, как от высоковольтных проводов. Его слова — «Без меня ты сойдёшь с ума» — крутились, как заезженная пластинка. А ведь он был прав. Что она умела? Готовить его любимый жюльен, разбирать его неразборчивый почерк, создавать в доме тот уют, который позволял ему «творить». Она была не женой, а функцией. Идеально отлаженным механизмом по обслуживанию гения.
Вечером зазвонил телефон. Она вздрогнула, подумав, что это он. Но на экране высветилось «Светлана». Подруга.
— Ну что, улетел твой орёл? — голос у Светы был, как всегда, бодрый и лишённый сантиментов.
— Улетел, — тихо ответила Марина.
— И что ты делаешь? Ревешь в подушку?
— Нет. Просто сижу.
— Так, подъём! — скомандовала Светлана на том конце провода. — У меня есть план. Завтра в десять утра я за тобой заезжаю. И без возражений. Наденешь своё синее платье, которое он терпеть не мог. Говорил, оно тебя «простит».
Марина хотела отказаться, сказать, что никуда не хочет, но что-то в голосе подруги заставило её пробормотать: «Хорошо».
Всю ночь она не спала. Бродила по квартире, которая вдруг стала огромной и чужой. Везде были его следы. Его книги, которые нельзя было переставлять. Его коллекция трубок на каминной полке. Его кресло, в которое ей запрещалось садиться. Она подошла к этому креслу, обитому тёмно-зелёным велюром, и медленно, с каким-то вызовом, опустилась в него. Оно оказалось на удивление удобным.
На следующий день Светлана, энергичная и громкая, буквально втащила её в машину.
— Куда мы едем? — безразлично спросила Марина, глядя на проплывающие мимо улицы.
— Увидишь. Тебе понравится.
Они приехали в большой садовый центр на окраине города. Внутри пахло влажной землёй, прелой листвой и чем-то сладким, цветочным. Вокруг были стеллажи с растениями всех мастей: огромные фикусы, нежные орхидеи, смешные колючие кактусы.
— Зачем мы здесь? — удивилась Марина.
— Тебе нужно о ком-то заботиться, — просто ответила Света. — Но не о мужике-эгоисте, а о чём-то благодарном. Выбирай.
Марина растерянно бродила между рядами. Она никогда не занималась цветами. Глеб считал это «мещанством» и говорил, что земля в горшках создаёт в доме грязь. Её взгляд упал на небольшой кустик с тёмно-зелёными бархатными листьями и одним, ещё не распустившимся, бутоном глубокого бордового цвета. «Глоксиния», — прочла она на табличке.
— Вот эту, — тихо сказала она.
Дома она долго не знала, куда её поставить. Все подоконники были заставлены стопками книг и журналов Глеба. Поколебавшись, она решительно сгребла одну из стопок, отнесла в кабинет, который теперь был просто пустой комнатой, и водрузила горшок на освободившееся место.
Первые дни она просто смотрела на цветок. Поливала, как было написано в инструкции. И ждала. А потом бутон начал потихоньку раскрываться. И однажды утром она увидела огромный, бархатный колокол, похожий на граммофон. Это было так красиво, что Марина впервые за долгое время улыбнулась.
Через неделю позвонил Глеб.
— Ну как ты там? Ещё не сошла с ума? — в его голосе сквозило самодовольство.
— Нет, — спокойно ответила Марина, глядя на свою глоксинию. — У меня всё хорошо.
— Да? А я вот звоню по делу. Мне нужен мой архив по венецианской школе. Он в синей папке, на верхней полке в кабинете. Не могла бы ты найти и передать с курьером?
— Хорошо, — согласилась она.
Когда она зашла в кабинет, то поняла, что не сможет найти эту папку. Весь кабинет был завален его бумагами, книгами, какими-то набросками. Раньше она разбирала это всё часами, систематизировала, раскладывала по полочкам. А сейчас… она почувствовала приступ такого отвращения, что её едва не затошнило.
— Глеб, — сказала она, перезвонив ему. — Я не могу найти. Тут всё завалено. Приезжай и забирай сам.
На том конце провода повисла пауза.
— Как это «приезжай сам»? Марина, ты не поняла, я занят! У меня работа, вдохновение!
— А у меня цветок, — ответила она и повесила трубку.
Это был первый бунт. Маленький, почти незаметный, но он принёс ей огромное облегчение.
Глоксиния отцвела, и Марина, начитавшись форумов в интернете, узнала, что ей нужен период покоя. Она начала изучать мир комнатных растений. Оказалось, это целая вселенная. Она купила ещё один цветок, потом ещё. Подоконники, которые она освободила от книг Глеба, постепенно превращались в зелёные оазисы. Она научилась пересаживать, удобрять, бороться с какими-то паутинными клещами. Это занятие полностью поглотило её. Она разговаривала со своими цветами, и ей казалось, они её понимают.
Как-то раз, в поисках редкого вида удобрения, она забрела в маленький, почти подвальный цветочный магазинчик, о котором прочитала на форуме. За прилавком стоял немолодой, но очень приятный мужчина с добрыми глазами и руками, перепачканными землёй.
— Вам помочь? — спросил он, улыбнувшись.
— Да, я ищу… — она назвала сложное название.
— О, это для орхидей? Серьёзно подходите к делу.
Они разговорились. Мужчину звали Виктор Степанович. Он оказался владельцем этого магазинчика и фанатом своего дела. Он так увлечённо рассказывал про свои растения, про то, как выхаживал почти погибший экземпляр, что Марина слушала, открыв рот. Она пробыла в его магазине больше часа.
— Вы заходите ещё, — сказал он ей на прощание. — У меня скоро должны привезти новые фиалки селекционные. Вам, я думаю, будет интересно.
И она стала заходить. Сначала раз в неделю, потом чаще. Они могли часами говорить о растениях. Виктор Степанович оказался не только увлечённым, но и очень чутким человеком. Он никогда не спрашивал про её личную жизнь, но Марина чувствовала в нём какую-то спокойную, надёжную поддержку. Он научил её делать красивые композиции, подарил несколько редких черенков. Её квартира преобразилась. Она пахла цветами и свежестью.
Однажды, когда она выбирала новый горшок, в магазинчик заглянул Глеб. Он приехал за своим архивом, который так и лежал нетронутым. Увидев её, он замер на пороге. Она была в том самом синем платье, которое он ненавидел, с землёй под ногтями, смеющаяся и оживлённая. Она не была похожа на ту серую, подавленную женщину, которую он оставил несколько месяцев назад.
— Марина? — он неверяще произнёс её имя. — Что ты тут делаешь?
— Цветы выбираю, — она спокойно улыбнулась. — Здравствуй, Глеб.
Он оглядел её, потом перевёл взгляд на Виктора Степановича, который вышел из-за прилавка. Во взгляде Глеба мелькнула смесь удивления, досады и чего-то похожего на ревность.
— Я за вещами, — буркнул он.
Дома, пока он неловко и зло складывал свои бумаги в коробки, он не удержался:
— Я смотрю, ты быстро нашла себе утешение. В компании этого… садовника.
— Виктор Степанович — очень хороший человек, — ровно ответила Марина, поливая фиалку. — И он, в отличие от некоторых, уважает чужой труд.
— Уважает? — Глеб фыркнул. — Марина, не смеши меня. Что он может тебе дать? Разговоры про навоз и удобрения? Я давал тебе целый мир! Мир высокого искусства, мир мысли! Ты променяла это на горшки с землёй!
— Твой мир, Глеб, крутился только вокруг тебя, — она поставила лейку и повернулась к нему. — А в этом мире, с горшками, есть что-то живое. То, что растёт и цветёт благодаря мне. И ему не нужно, чтобы я разбирала его каракули и подавала кофе в постель. Ему нужна просто забота. И он отвечает на неё красотой. А ты только брал.
Глеб молчал, ошарашенный таким отпором. Он собрал свои коробки и ушёл, не попрощавшись. На пороге он обернулся.
— Моя Вероника… она защитила диссертацию. Она теперь кандидат наук. Она растёт, понимаешь? А ты так и останешься среди своих горшков.
Марина лишь пожала плечами.
Она не знала, что через пару месяцев юный кандидат наук Вероника укажет Глебу на дверь, заявив, что не собирается превращать свою жизнь в обслуживание стареющего гения, у которого начался творческий кризис.
А ещё через месяц Глеб снова стоял на её пороге. Помятый, с потухшими глазами, пахнущий дорогим, но несвежим парфюмом.
— Марина, я всё понял, — начал он с порога, пытаясь изобразить на лице раскаяние. — Я был неправ. Я был эгоистом. Только ты… только ты по-настоящему меня понимала. Я хочу вернуться. Мы ведь можем всё начать сначала?
Он попытался войти в квартиру, но Марина преградила ему путь. Она смотрела на него спокойно, без злости и без жалости. Он стал ей просто чужим.
— Нет, Глеб. Не можем.
— Но почему? Я же люблю тебя! — в его голосе зазвучали почти истеричные нотки.
— А я — нет, — просто ответила она. — Я люблю свои цветы. Люблю тишину в этой квартире. Люблю то, что мне не нужно больше ни под кого подстраиваться. Я люблю свою новую жизнь. Ту, в которой нет тебя.
— Но ты же будешь одна! Совсем одна!
Марина улыбнулась. Той самой улыбкой, которую она дарила своему первому распустившемуся цветку.
— Знаешь, Глеб, я была одинока все двадцать пять лет рядом с тобой. А сейчас… сейчас я впервые в жизни не одна. У меня есть я. И этого, оказывается, вполне достаточно.
Она мягко, но решительно закрыла перед ним дверь. И пошла на кухню, чтобы заварить себе чай и почитать новую книгу о разведении роз, которую ей вчера принёс Виктор Степанович. На подоконнике готовился распуститься новый, совершенно невероятный цветок. И она знала, что завтрашний день будет прекрасен.