Дверь подъезда с грохотом захлопнулась за Надеждой Петровной, отозвавшись эхом в пустом коридоре. Холодный ноябрьский ветер тут же продул насквозь, заставив плотнее закутаться в старом, но теплом пуховом платке. Она поправила тяжелую сумку в руке – внутри лежали банки с соленьями, самодельное варенье и пара новых кофточек для внучат. Сердце радостно колотилось в груди. Неожиданный приезд! Вот будет сюрприз для Сереженьки и Леночки, а уж малыши… Ох, как же она соскучилась по Сашеньке и Машеньке!
Поднявшись на третий этаж, Надежда Петровна отдышалась, прислушалась. За дверью квартиры сына – тишина. Наверное, детки спят. Она достала ключ – тот самый, что Сережа вручил ей года три назад, когда они только переехали в эту однушку после рождения близняшек. «Мама, ты всегда желанный гость!» – тогда сказал сын. Она вставила ключ в замок, но не повернула. Нехорошо без предупреждения, даже с ключом. Лучше позвонить.
Нажала кнопку звонка. Звонок прозвучал громко, отчетливо. Надежда Петровна замерла в ожидании. Шаги. Щелчок запора. Дверь приоткрылась ровно настолько, чтобы показалось удивленное, а затем моментально напрягшееся лицо Сергея.
«Мама?!» – вырвалось у него, больше похожее на стон, чем на приветствие. Он выглядел страшно уставшим: темные круги под глазами, щетина, мятая футболка. Взгляд бегал, не фокусируясь на ней, заглядывая куда-то внутрь квартиры.
«Сереженька, родной!» – Надежда Петровна расплылась в улыбке, потянулась обнять его, но сын инстинктивно отшатнулся, оставаясь в проеме. «Я к вам! Неожиданно, да? Решила нагрянуть! Хоть денек, да побыть с внучатами, помочь вам, вижу, ты совсем замотался...»
«Мама...» – Сергей перевел дух, провел рукой по лицу. «Сейчас... сейчас совсем не время. Лена с детьми только-только заснули. Машенька всю ночь температурила, капризничала. Сашка тоже не в духе. Лена как зомби. Я сам на ногах еле стою. Мы... мы не ждали».
«Да я же тихонько!» – зашептала Надежда Петровна, чувствуя, как радость начинает сменяться обидой. «Вот, гостинцев привезла. Вареньице твое любимое, огурчики хрустящие... К внучатам хоть глазком гляну? Спят – и ладно, посижу молчком».
Она сделала шаг вперед, но Сергей не отодвинулся. Его рука крепче уперлась в косяк. «Мама, послушай, – голос его стал резче, с ноткой раздражения. – Ты не понимаешь. Тут и так тесно! Одна комната! Двое детей! Лена еле справляется, я на работе сутки напролет, чтобы... чтобы хоть как-то вытянуть ипотеку на двушку, которую мы все никак не можем найти! Тут проходу нет от игрушек, коляска на балконе не помещается! Тут...» Он махнул рукой в сторону тесного коридорчика, видимого за его спиной, загроможденного вещами. «Тут места даже воздуху нет!»
Надежда Петровна почувствовала, как ее лицо заливает жар. «Сережа, что ты говоришь? Я же не жить приехала! Денек! Помочь хочу! Понянчить внуков, пока вы с Леной отдохнете, поспите хоть!»
«Помочь?» – Сергей усмехнулся, и это прозвучало горько. «Мама, с твоей «помощью» Лена потом неделю нервы восстанавливает! Ты же все по-своему делаешь! То памперс не так застегнешь, то кашу пересолишь, то на улицу в чем попало вывести норовишь! А потом – «я же лучше знаю, я вырастила!». Лена с ума сходит!»
«Так я же стараюсь!» – голос Надежды Петровны задрожал. «Я же люблю их! Хочу облегчить вам жизнь!»
«Облегчить?» – Сергей резко понизил голос, оглянувшись вглубь квартиры. «Мама, ты сейчас только усложнишь! У нас тут и так ад! Лена на пределе, я на пределе! Дети орут! Нам нужен покой, а не... не гости! Даже самые любимые!» Он посмотрел на нее, и в его глазах она увидела не злость, а отчаянную усталость и что-то вроде паники. «Пожалуйста, пойми. Сейчас – нельзя. Позвони как-нибудь потом, договоримся. А сейчас... уходи. Пожалуйста».
Слово «уходи» прозвучало как пощечина. Надежда Петровна отступила на шаг, будто от толчка. Сумка неловко стукнулась о косяк двери. «Сережа... сынок... – прошептала она, чувствуя, как ком подкатывает к горлу. – Ты... ты мать свою... выгоняешь? Не пускаешь к внукам?»
Сергей закрыл глаза на мгновение. «Не выгоняю. Прошу. Сейчас – не время. Пойми, мам. Ради Бога». Он начал закрывать дверь. «Позвонишь? Ладно? Я потом перезвоню».
Дверь мягко, но неумолимо притворилась перед ее носом. Щелкнул замок. Надежда Петровна стояла на лестничной площадке, оглушенная, не веря происходящему. Холодный металл двери под ладонью. Тишина за ней. Только гул в ушах и бешено колотящееся сердце.
* * *
Она не ушла. Не смогла. Опустилась на холодную ступеньку лестницы, прислонившись спиной к стене. Сумка с гостинцами стояла рядом, бессмысленная и тяжелая. Слезы текли по щекам сами, тихие, горькие. *Выгоняет. Сын родной. Не пускает. «Тут и так тесно». «Уходи».* Каждое слово врезалось в память, как нож.
За дверью послышались приглушенные голоса. Надежда Петровна затаила дыхание.
«Кто это был?» – отчетливо донесся усталый, напряженный голос Лены.
«Мама...» – ответил Сергей, глухо.
«Твоя мать?! Сейчас?! Сергей, ты что?!» – в голосе невестки прозвучал настоящий ужас. «Она что, зайти хотела? С детьми?! Да они только уснули! Машке только температура спала!»
«Я знаю, Лен! Я ее не пустил! Отшил!» – Сергей говорил быстро, сдавленно.
«Слава Богу! – выдохнула Лена. – Представляешь, если бы она сейчас тут?! Опять бы началось: «Ой, бедненький, холодненький! Дайте ему попить компотику!» А у него ангина, Сергей! Ангина! Врач сказал – только вода и теплое! А ее компоты! Или вот вчера: «Почему Сашу в этой кофте? Она же синтетика! Надо шерстяную!» А шерстяная колется, он орет! Я еле уговорила снять! Она же не слушает! Никогда не слушает! Ей лишь бы по-своему!»
«Лен, успокойся, я же не пустил, – пытался утихомирить Сергей. – Она ушла».
«Ушла? Ты уверен? Она же может сидеть под дверью и ждать! Знаю я ее!» – паника в голосе Лены нарастала. «Она же считает, что имеет право! Ключ у нее есть! Помнишь, в прошлый раз? Приперлась без звонка, ввалилась, когда Машка на горшке сидела, а Сашка голый бегал! Я потом полдня плакала от унижения!»
«Ключ... – задумчиво произнес Сергей. – Надо будет его забрать. Когда-нибудь».
«Когда-нибудь?! Да сейчас надо! Сейчас! – Лена говорила истерично. – Я больше не выдержу, Сергей! Я с ума сойду! У меня и так депрессия на фоне недосыпа, а тут еще твоя мать со своими «добрыми» советами и попытками воспитать детей за меня! Она же меня матерью не считает! Я для нее – нянька неумеха!»
«Ленушка, дорогая... – голос Сергея смягчился. – Не плачь. Я все понимаю. Я с ней поговорю. Объясню».
«Объяснишь?! – фыркнула Лена сквозь слезы. – Она ничего не понимает! Для нее ты вечно маленький Сереженька, который должен слушаться маму! А я – та, кто увел ее мальчика! Она нас в эту однушку загнала! Помнишь? «Женитесь, а живите пока у меня, копите!» А как поженились – «Извините, мне тут с подружкой своей удобно, ищите свое!» И мы скитались по съемным углам, пока Сашка с Машкой не родились! И теперь она хочет тут командовать? Нет! Нет, Сергей! Я не пущу ее сюда! Ни за что! Это мой дом! Мои дети!»
Надежда Петровна прижала ладонь ко рту, чтобы не зарыдать. Каждое слово Лены било по сердцу. *«Загнала в однушку»... «Командовать»... «Нянька неумеха»...* Она же хотела как лучше! Действительно, тогда с подругой Тамарой открывали маленький бизнес, им нужно было место под офис... Но разве она не помогала потом? Деньгами, вещами для малышей? А как приезжала – стирала, убирала, готовила! Разве это плохо?
«Лена, я на твоей стороне, – твердо сказал Сергей. – Я знаю, как тебе тяжело. Я сам еле держусь. Но мама... она старается. Она просто... не вписывается. Не понимает наших правил. Ее методы... устарели».
«Устарели? Они опасны иногда! – горячилась Лена. – Помнишь, как она Сашке в нос луковый сок капала, когда сопли были? А у него отит начался! Врач потом ругался! Или когда Машке от колик водочку на живот! Да она же младенец! Это же средневековье!»
«Я знаю, знаю, – вздохнул Сергей. – Я ей говорил. Она не слушает. Уверена, что ее опыт – истина в последней инстанции. Это... это раздражает».
«Раздражает? Это сводит с ума! – Лена снова заплакала. – Я боюсь оставить ее с детьми одну! Боюсь! А она обижается, что я не доверяю! Как я могу доверять, Сергей? Как? Она же не признает современную медицину, питание, педагогику! Для нее интернет – зло, а доктор Комаровский – шарлатан! Я устала спорить! Устала защищать своих же детей от собственной бабушки!»
За стеной тонко запищал ребенок. Потом второй. Надежда Петровна инстинктивно вскочила. Внуки проснулись! Плачут!
«Вот, разбудили! – всхлипнула Лена. – Кто-то громко разговаривал под дверью! Иди к ним, Сергей, я не могу, у меня руки трясутся...»
Послышались торопливые шаги Сергея, приглушенные успокаивающие слова, плач детей, перемежающийся с хныканьем Лены. Надежда Петровна стояла, прижавшись лбом к холодной двери, слушая этот хаос, эту боль, которую она, по их словам, принесла с собой. Она хотела помочь. Любить. Нянчиться. А они... Они ее боятся. Ненавидят? *«Не пущу!» «Устарели!» «Опасны!»*
Она медленно подняла сумку. Варенье... Огурчики... Кофточки... Все это было теперь не нужно. Лишнее. Как и она сама. *«Тут и так тесно».* Сын сказал это. Ее сын.
Она тихо спустилась по лестнице. Холодный ветер снова обжег лицо. Она достала телефон, дрожащими пальцами вызвала такси. Ждать пришлось недолго. Садясь на холодное сиденье, Надежда Петровна бросила последний взгляд на освещенное окно третьего этажа. Там мелькали тени. Слышался сдавленный плач. Ее внуки плакали. А она не могла их утешить. Не пустили.
«Куда едем?» – спросил водитель.
«На вокзал, – тихо ответила Надежда Петровна. – На ближайшую электричку».
Машина тронулась. Городские огни поплыли за окном. Она сжала в руке телефон. Ни звонка, ни смс от Сережи. Он не побежал ее догонять. Не попросил вернуться. Он был искренен. Ей там не было места. В их тесной, переполненной проблемами и усталостью жизни, для нее, матери и бабушки, не нашлось уголка. Только боль и упреки.
Слезы текли беззвучно, капая на старый пуховый платок. Она вспоминала Сережу маленьким, как он бежал к ней, радостный, как крепко обнимал ее шею. «Мамочка, моя мамочка!» Куда делся тот мальчик? Его поглотили взрослые заботы, ипотека, усталость, новая семья с ее жесткими законами. А она... она осталась в прошлом. С ее методами, советами и неуместной, как оказалось, любовью.
*«Ты что творишь, мать?»* – мысленно кричала она себе. Зачем приехала? Зачем навязывалась? Разве не видела, как они живут? Но ей так хотелось обнять внуков, вдохнуть их детский запах, почувствовать их теплые ручонки... Услышать: «Бабуля приехала! Ура!» Но вместо этого – захлопнутая дверь и слова сына, резанувшие по живому.
Телефон вдруг завибрировал в руке. Надежда Петровна вздрогнула, сердце екнуло. Сережа? Она посмотрела на экран. «Тамара». Подруга. Она сглотнула ком в горле, смахнула слезы.
«Алло?»
«Надь, привет! Ты где? Я заезжала к тебе – дома нет. Не заболела?»
«Нет, я... я в такси. Еду на вокзал».
«На вокзал? Куда это? К Сереже?»
Надежда Петровна не выдержала. Рыдания прорвались наружу. «К Сереже... Да, хотела... Не пустил, Томка... Сын не пустил... Говорит, тесно... Лена плачет... Дети плачут... Я им мешаю... Не нужна я им...»
«Что?! – возмущенно вскрикнула Тамара. – Не пустил?! Да он с ума сошел! Родную мать! Бабушку! Надь, ты где? Я за тобой! Сейчас приеду!»
«Не надо, Том, – Надежда Петровна с трудом взяла себя в руки. – Я уже еду домой. На электричке. Не надо».
«Но как же так? – не унималась подруга. – Он что, совсем рехнулся? «Тесно»! Да пусть хоть в шкафу место освободят для матери! Ты же не жить! Понянчить внуков! Помочь! Это же святое!»
Святое... Для Тамары, у которой дети в другом городе и внуков она видит раз в год по скайпу, может, и святое. А для Сережи с Леной, запертых в однушке с двумя кричащими малышами, вечно недосыпающих, еле сводящих концы с концами? Была ли ее помощь для них благом? Или дополнительным стрессом? Слова Лены звенели в ушах: *«Она же не слушает!» «Опасны!» «Я боюсь!»*
«Он не рехнулся, Том, – тихо сказала Надежда Петровна. – Он устал. Они все устали. А я... я для них еще один источник напряжения. Лишняя проблема. Они не могут... не хотят меня видеть. Такова правда».
«Какая же это правда! Это кошмар! – негодовала Тамара. – Я ему сейчас позвоню! Устрою разгон! Как он смеет?!»
«Не звони, Тамара! – резко оборвала ее Надежда Петровна. – Пожалуйста. Не надо скандалов. Не надо ему звонить. Мне и так... достаточно».
Она отключилась, не дослушав возмущенных возгласов подруги. Водитель такси молча смотрел на дорогу. Надежда Петровна уткнулась лбом в холодное стекло. За окном мелькали огни чужого, равнодушного города. Она чувствовала себя выброшенной. Ненужной. Виновной без вины. Виновной в том, что хотела любить и быть любимой. Виновной в том, что была матерью, которая «не вписывается».
На вокзале она купила билет на ближайшую электричку до своего маленького городка. До своего тихого, пустого дома. До одиночества, которое теперь казалось не грустным, а... безопасным. Там ее никто не прогонит. Не скажет: «Тут и так тесно».
Она села в пустой вагон. За окном поплыли темные поля. Надежда Петровна закрыла глаза. Перед ней стояло лицо сына – усталое, измученное, с тенью вины, но и с непреклонной решимостью в глазах. *«Уходи. Пожалуйста»*. И лицо Лены – искаженное страхом и ненавистью к ней, к бабушке ее детей. *«Я больше не выдержу! Не пущу!»*
Она достала телефон. В списке контактов нашла имя «Сереженька». Палец замер над кнопкой вызова. Что она скажет? Обвинит? Поплачется? Потребует извинений? Он устал. Он защищает свою семью. От нее.
Она медленно открыла настройки. Нашла пункт «Заблокировать номер». Посмотрела на цифры родного телефона сына. Вдохнула глубоко, сдерживая новый приступ слез. И нажала «Подтвердить». Нет. Она не будет им мешать. Не будет звонить. Не будет навязываться. Если они хотят ее забыть... пусть забывают. Она уберется с их тесного горизонта.
Телефон погас. Надежда Петровна смотрела в темное окно, где мелькало ее отражение – пожилая женщина с заплаканными глазами, с лицом, на котором горечь смешалась с какой-то новой, странной решимостью. Решимостью исчезнуть. Перестать быть проблемой. Перестать быть матерью, которая мешает.
Электричка неслась сквозь ночь, увозя ее прочь от сына, внуков, от боли и непонимания. В пустоту. Где было просторно. Где никто не кричал: «Тут и так тесно!»
Читайте также: