— Я заблокировала счёт, — холодно сказала жена, не поднимая глаз от экрана телефона. Ее пальцы резко скользнули по стеклу, ставя точку в чем-то важном. Не в их браке ли? — Машина моя. Квартира — тоже. Теперь проси у своей мамочки.
Максим стоял посреди гостиной, будто корнями пророс в паркет, который они выбирали вместе три года назад. Тогда она смеялась, споря о оттенке дуба, а он уступил, потому что обожает ее упрямство. Сейчас это упрямство било по голове ледяной кувалдой.
— Катя… — его голос сорвался на хрип. — Что ты несешь? Какой счет? Какая машина? Мы же…
— Мы ничего, Макс, — она наконец посмотрела на него. В ее глазах не было ни злости, ни слез. Только пустота, от которой стало физически холодно. — «Мы» закончилось. Еще вчера. Когда ты снова забыл про годовщину. Когда твоя «важная» работа опять оказалась важнее всего. Включая меня. Включая то, что у нас было. Если оно вообще было.
Он машинально потрогал карман пиджака. Подарок. Маленькая коробочка, которую он купил две недели назад и… забыл вчера в офисе. Сейчас она жгла его бедро, как уголь.
— Я помнил! Катя, я просто… задержался, проект горит… — Он шагнул к ней, но она отпрянула, как от чумного.
— Не надо. Не надо этих оправданий. Я их слышала тысячу раз. — Она встала, ее движения были отточены, резки. — Ты уходишь. Сейчас. Бери свои вещи. То, что успеешь упаковать за полчаса. Остальное я выброшу. Или отдам. Неважно.
— Куда я пойду? — спросил он глупо, осознавая всю абсурдность вопроса. У него был дом. Здесь. С ней.
— К маме. К друзьям. В отель. В канаву. Мне все равно, Максим. Главное — не здесь. Не рядом со мной. — Она указала на коридор, где у входной двери уже стоял его дорожный чемодан, полупустой. — Полчаса. Или я вызову полицию. Скажу, что ты угрожал. Поверь, они скорее поверят мне, чем тебе. Особенно с моими синяками под глазами от бессонницы. Синяками, которые ты даже не заметил.
Синяки… Он действительно не заметил. Когда она в последний раз спала спокойно? Когда он в последний раз видел ее, а не сквозь нее?
Максим молча прошел в спальню. Его руки дрожали, когда он сдергивал костюмы с вешалок, совал в чемодан носки, белье, пару свитеров. Все казалось чужим. Фотография на тумбочке — они на море, Катя смеется, ветер треплет ее волосы. Он хотел взять ее, но передумал. Зачем? Чтобы напоминать о том, что разрушил?
Он выкатил чемодан в прихожую. Катя стояла у окна, спиной к нему, курила. Она бросила два года назад. Значит, снова начала. Или просто сейчас? От этого стало еще больнее.
— Ключи, — сказала она, не оборачиваясь. — От квартиры. От машины.
Он достал связку, снял два ключа, положил на комод рядом с входом. Металл звякнул о дерево, звук показался невероятно громким.
— Катя… Давай поговорим? Холодно же. Как взрослые люди.
Она резко обернулась, и в ее глазах вспыхнуло что-то дикое, почти животное.
— Взрослые люди?! — Она засмеялась, коротко и горько. — Взрослый человек — это ты, который три года обещал ребенка? Обещал меньше работать? Обещал быть рядом? Где ты был, взрослый человек, когда я ночами ревела в подушку от одиночества? Когда болела гриппом и сама таскалась в аптеку? Когда у меня умер папа, а ты был на своем чертовом «стратегическом планировании»?! Говорить? Нам давно не о чем говорить, Максим. Ты убил все слова. Молчанием. Равнодушием. Своей вечной занятостью. Убирайся.
Хлопок входной двери отозвался в его ушах глухим ударом. Он стоял на лестничной площадке с чемоданом, как потерянный ребенок. Лифт опустил его вниз. Вестибюль, знакомый до мелочей, теперь казался враждебным. Его машина, серебристый внедорожник, стояла на привычном месте. Он машинально потянулся к карману… Пусто. Ключи лежали на комоде Кати.
Максим выкатил чемодан на улицу. Утро было хмурым, небо затянуто серой пеленой. Он достал телефон. Кому звонить? Друзья… Какие друзья? Все последние годы — работа, Катя, снова работа. Коллеги? Сейчас суббота. Да и показывать свое унижение… Мама. Только мама.
— Алло? Максюша? — голос матери, теплый, немного сонный, сразу согрел изнутри.
— Мам… — голос снова подвел. Он сглотнул ком в горле. — Мам, можно я… приеду? Ненадолго.
— Сынок? Что случилось? Голос какой… Ты болен? — тревога в ее тоне усилилась.
— Нет, мам. Не болен. Просто… Катя выгнала. В прямом смысле. Чемодан в руках.
Тишина в трубке. Потом тяжелый вздох.
— Приезжай, сынок. Сейчас же. Жду. Чай горячий поставлю.
Дорога на электричке заняла вечность. Он сидел у окна, уставившись в мелькающие за стеклом дачи, леса, поля. Картинка была размытой. В голове крутились только ее слова: "Проси у своей мамочки". Унизительно. Стыдно. Ему тридцать пять, а он едет к маме, как провинившийся школьник.
Мама встретила его на перроне. Маленькая, щурящаяся от ветра, в стареньком, но аккуратном пальто. Увидев его, она бросилась вперед, обняла крепко, по-матерински, не обращая внимания на чемодан и окружающих.
— Иди, иди, сынок. Замерз ведь. Ветер сегодня колючий.
Ее квартирка в старом доме была крошечной, но уютной. Пахло пирогами и чем-то родным, детским. Максим сел за кухонный стол, чувствуя себя неловко, слишком большим для этого пространства. Мама поставила перед ним кружку дымящегося чая, тарелку с еще теплым яблочным пирогом.
— Рассказывай, — мягко сказала она, садясь напротив. Не «Что ты натворил?», не «Я же тебя предупреждала!», а просто: «Рассказывай».
И он рассказал. Сбивчиво, путано, стыдясь своей слепоты и эгоизма. Про забытые даты, про ночи в офисе, про ее тихое отчаяние, которое он предпочел не замечать. Про вчерашнюю годовщину и забытый подарок. Про ее ледяные слова и чемодан у двери. Про заблокированные счета и ее машину.
Мама слушала молча, лишь иногда кивая. Когда он замолчал, опустошенный, она протянула ему салфетку. Он с удивлением обнаружил, что плачет.
— Жестко она, — вздохнула мама. — Но, сынок… а что ты хотел? Ты сам загнал ее в угол. Женщина как цветок. Без внимания, без тепла — вянет. А потом либо сломается, либо станет колючей, как кактус. Катя не сломалась. Она выживает. Как умеет.
— Но отобрать всё?! Выгнать?! — возмутился Максим. — Это же… подло!
— Подло? — Мама подняла бровь. — А годами игнорировать человека, который тебя любит? Который ждет? Который верит твоим пустым обещаниям? Это как? Благородно? Ты думаешь, ей легко? Заблокировать счета, выставить тебя — это ее щит, Макс. Ее способ защититься от новой боли, от твоих возможных манипуляций. Она отгораживается. Кирпичной стеной.
— Что же мне теперь делать? — спросил он безнадежно.
— Жить, — просто сказала мама. — Сначала тут. Потом… увидишь. Работу ищешь? Или у тебя счета свои есть, не совместные?
Максим поморщился. Основные деньги были на их общем счете, который Катя заблокировала. У него была небольшая зарплатная карта от прошлой работы, с копейками. И кредитка с почти исчерпанным лимитом.
— Надо искать работу. Срочно, — пробормотал он.
— Вот и займись этим, — кивнула мама. — А пока мой диван к твоим услугам. Только не ной, хорошо? Нытье — последнее дело.
Прошло несколько дней. Максим лихорадочно рассылал резюме, звонил бывшим коллегам, ходил на собеседования. Рынок был не радужным. Опыт есть, но запросы по зарплате высокие, а конкуренция бешеная. Вечерами он помогал маме по хозяйству, чинил текущий кран, перевешивал полки. Физическая работа как-то отвлекала от мыслей, которые грызли его изнутри: стыд, злость на Катю, злость на себя, безысходность.
Он пытался звонить Кате. Она не брала трубку. Отправлял СМС — оставались непрочитанными. Стена, о которой говорила мама, была монолитной.
Как-то вечером, когда они с мамой пили чай и смотрели старый добрый сериал, раздался резкий звонок в дверь. Мама нахмурилась.
— Кого это в такую пору?
Она пошла открывать. Максим услышал ее удивленное восклицание:
— Катюша? Входи, входи, что случилось?
Сердце Максима упало куда-то в пятки. Он вскочил, не зная, куда деться. Катя вошла на кухню. Она выглядела ужасно: бледная, глаза красные, опухшие, волосы небрежно собраны в хвост. На ней был старый спортивный костюм, который Максим не видел года два. Она остановилась на пороге, увидев его, и ее лицо исказилось гримасой боли и злости.
— Ты здесь… — прошипела она. — Я так и думала.
— Катя, что случилось? — спросила мама, пытаясь заслонить сына, словно защищая. — Садись, выпей чаю.
— Чаю? — Катя горько усмехнулась. — У меня, Елена Петровна, срочное дело. К вашему сыну. — Она уставилась на Максима. — Ты забыл. Опять забыл!
— Что забыл? — растерялся он.
— Документы! — она выкрикнула, и голос ее сорвался. — На квартиру! На ту самую квартиру, которую ты так «великодушно» разрешил оформить на меня! Потому что тебе было лень ходить по инстанциям! Помнишь? Теперь там ремонт, перепланировка, нужно согласование собственника! Мне срочно нужна твоя доверенность или твое личное присутствие! А ты… ты отключил телефон?! Или просто игнорируешь?!
Максим полез в карман. Телефон… Он оставил его на зарядке в маминой спальне. На собеседовании батарея села.
— Я не… Телефон разрядился, Катя. Я не игнорировал. Я не знал.
— Ты никогда ничего не знаешь! — она почти кричала, трясясь от напряжения. — Ты живешь в своем коконе! Мир крутится вокруг тебя! А мне теперь срочно нужно ехать к нотариусу, искать тебя по всему городу, потому что ты… ты просто исчез! Как всегда, когда нужно что-то важное! Как в тот раз с папой! Как со всем!
Слезы брызнули из ее глаз. Она отвернулась, сжимая кулаки, пытаясь взять себя в руки.
— Катенька, успокойся, — осторожно подошла мама, положила руку ей на плечо. — Сейчас всё уладим. Максим напишет доверенность. Сейчас. Правда, сынок?
— Да, да, конечно! — закивал он, лихорадочно соображая, где взять бланк, куда бежать к нотариусу завтра.
— Завтра… — Катя всхлипнула, вытирая ладонью щеку. — А у меня завтра прием у строителей в семь утра! И они не будут ждать! Им нужно решение сейчас! А я… — она вдруг обессиленно опустилась на стул, — я три ночи не спала, бегала по строймаркетам, решала их бесконечные вопросы, пока твой сын… — она кивнула в сторону Максима, — пока он здесь чаи гонял! И я даже не могу просто взять и сделать, потому что формально он еще собственник! Из-за его лени и пофигизма!
Максим смотрел на нее. На ее сбившийся хвост, на старый костюм, на тени под глазами, которые теперь были видны отчетливо. Он вдруг увидел ее. Не свою обиженную жену, а человека, загнанного в угол обстоятельствами, который из последних сил пытается справиться с лавиной проблем. В одиночку. Как и всегда. Его мама была права. Щит. Колючки. Это был щит от него, от его безответственности.
— Кать… — он осторожно присел напротив нее. — Я… я не знал, что ремонт уже начался. Ты не говорила.
— Я должна была говорить?! — она взглянула на него с немым укором. — Тебе нужно было на блюдечке с голубой каемочкой? Ты жил в этой квартире! Видел, что стены уже сносят! Или опять не видел? Заметил бы только, если бы кровать твою на помойку вынесли!
Он покраснел. Она была права. Он приходил поздно, уходил рано, а в выходные отсыпался или сидел за ноутбуком. Ремонт… Да, он слышал шум перфоратора как-то утром в субботу, но буркнул «Рановато начинают» и повернулся на другой бок.
— Прости, — выдохнул он. Искренне. Впервые за долгое время. — Я… я полный идиот. Я не видел. Не слышал. Тебя. Прости.
Катя снова заплакала. Тихо теперь, без истерики. Слезы текли по ее лицу, смывая остатки туши, оставляя на щеках черные дорожки. Она выглядела потерянной и очень уставшей.
— Я не могу так, Макс, — прошептала она. — Я больше не могу одна. Нести все. Решать все. Бояться, что ты опять забудешь, опять подведешь. Я устала быть и женой, и мужчиной в доме, и прорабом, и… и всем сразу. Я сломаюсь.
— Не сломаешься, — тихо сказала мама, ставя перед Катей кружку чая. — Ты сильная. Но даже сильным иногда нужна опора. — Она посмотрела на сына. Сурово. — Максим. Доверенность. Нотариус. Завтра утром. К семи. Ты успеешь? Или опять работа помешает?
— Успею, — твердо сказал Максим. — Я встану в пять. Найду нотариуса, который работает рано. Успею. Катя, дай мне телефон, я скину тебе подтверждение, как только все будет готово. Обещаю.
Катя медленно подняла на него глаза. В них еще стояли слезы, но гнев и ледяная стена немного пошатнулись. Было видно лишь бесконечную усталость и сомнение.
— Обещаешь? — спросила она так тихо, что он еле расслышал.
— Клянусь, — ответил он. И впервые за долгие годы это слово значило для него что-то настоящее. Не пустой звук, а обязательство. Перед ней. Перед собой.
Мама вздохнула и встала.
— Ладно. Пока вы тут клятвы даете, я котлеты дожарю. Катюша, будешь? Голодная, наверное, как волк.
Катя растерянно посмотрела на нее, потом на Максима, потом на дымящуюся сковороду.
— Я… я не должна… — начала она.
— Должна, должна! — отрезала мама. — На дворе вечер, холодрыга, а ты вся измотана. Поешь горяченького, силы подкопятся. А Максим щас чайник поставит свежий. Правда, сынок?
— Да, мам, — Максим вскочил, убирая их кружки. Он поймал взгляд Кати. Она быстро отвела глаза, но он успел заметить что-то неуловимое. Не прощение. Еще нет. Но, может быть, крошечную трещинку в той стене. Или просто усталую надежду на то, что завтра он сдержит слово. Хотя бы это одно слово.
Запах жареных котлет заполнил маленькую кухню. Мама что-то напевала себе под нос. Катя сидела, согревая ладони о кружку с новым чаем, который Максим поставил перед ней. Он сел напротив, не зная, что сказать. Тишина была неловкой, но уже не такой ледяной, как час назад.
— Завтра… — начала Катя, не глядя на него, — после встречи со строителями… Мне нужно в банк. Подписать бумаги по кредиту на ремонт. Одна я не могу, нужно присутствие второго собственника. Ты… освободишься?
Она произнесла это как вызов. Проверку.
Максим глубоко вдохнул. Завтра у него было назначено важное собеседование. В десять утра.
— Освобожусь, — сказал он четко. Собеседование можно перенести. Должно быть можно. — Во сколько тебе в банк?
— В одиннадцать, — ответила она, наконец взглянув на него. В ее глазах мелькнул немой вопрос: «Ты серьезно?»
— Я буду. У банка. В одиннадцать, — повторил он. — Слово.
Она кивнула, почти незаметно. И отломила маленький кусочек пирога, который подсунула ей мама. Это был маленький шаг. Крошечный. Но это был шаг не от стены, а вдоль нее. Возможно, к калитке. Возможно, просто к тому, чтобы перевести дух. Максим понял, что ему предстоит долгий путь. Путь обратно. К ней. Через доверенности, банки, ремонт и, главное, через тысячи сдержанных слов. И он должен был пройти его. Не ради квартиры или машины. Ради того, чтобы однажды снова увидеть в ее глазах не пустоту и не лед, а тот самый свет, который он когда-то, по глупости и лени, позволил угаснуть. Начать придется с малого. С завтрашнего утра. С семи часов. С одного сдержанного обещания. Он посмотрел на маму. Та подмигнула ему, ставя тарелку с котлетами на стол. Жизнь, казалось, начиналась заново. С самого низа. С чемодана у двери и запаха маминых котлет. И это было страшно и… правильно.
Читайте также: