Когда мама сказала, что в поездку со мной поедет тётя Вера, я не сопротивлялась.
— Вместе веселее, — махнула я рукой. — Не с чужими же.
Путь предстоял длинный: почти сутки в поезде. Купе, билеты куплены заранее.
Я собрала сумку, подготовила всё нужное — включая небольшой пакет с едой, как обычно: перекусы, пара домашних контейнеров, сладкое. Ничего особенного, просто на себя.
Тётя же, как всегда, была в своём стиле:
— Я ничего не беру. Зачем? Всё равно у тебя полно. Поделимся.
Я подумала, что речь идёт про пару бутербродов или печенье.
И ошиблась.
Поезд тронулся. Купе было уютное. Пару часов мы молчали, читали.
А потом я разложила на столик яблоко, поставила термос и баночку с гречкой и овощами.
Вот тут всё и началось.
Общая еда
— О, гречка! — сказала тётя Вера с улыбкой, как будто увидела не банку с едой, а золотую жилу.
— Да, сама делала. С овощами. В холодильнике ночь простояла — вкусная получилась, — ответила я, открывая крышку.
— Ну дай попробовать, — уже тянулась она рукой, не дожидаясь разрешения.
Я подтолкнула ей вилку — не жалко. Родная тётка всё-таки.
Она зачерпнула.
Потом ещё.
Потом аккуратно подтянула к себе баночку и сказала:
— Ты не против, я доем? Я с утра ничего, а тут — домашнее, не то, что это магазинное.
— Вообще-то я это на весь день брала, — осторожно сказала я.
— Ну и что? — удивилась она. — Мы же не чужие люди. Какая разница, ты поешь или я? Всё равно в одной семье растём.
Я замерла.
Пока я переваривала эту логику, она уже дожёвывала последний кусок.
Потом взялась за мои яблоки.
— А это зелёные, да? Они для желудка полезны.
— Тётя, у меня только два…
— Ну я одно. Ты же не жадина?
Она улыбнулась ласково, как будто делает мне одолжение, а не забирает всё, что я приготовила на сутки дороги.
А я сидела напротив и думала:
Может, действительно, неудобно? Родственница же. Что я, из-за еды ругаться буду?
Но это было только начало.
Воздухом подышали
На одной из промежуточных станций поезд остановился на долгие 30 минут. Я вышла на перрон — проветриться, размять ноги, сбросить напряжение после "гостеприимного" купе. Тётя Вера вышла со мной, весело шлёпая тапками.
— Хорошо-то как! Воздух-то! — воскликнула она, делая глубокий вдох, как будто задыхается в поезде исключительно из-за нехватки кислорода, а не от собственной болтовни и моих исчезающих припасов.
На перроне стоял киоск — мороженое, кофе, сладкая вата. Очередь небольшая.
Я посмотрела на меню — что-то холодное сейчас было бы кстати.
— О! — просияла тётя Вера, будто заметила родную деревню. — Мороженое, да? Давай ты меня угостишь, а то я кошелек в купе оставила! Тут как раз пломбир хороший, я его обожаю. Только не в стаканчике, а в шоколадной глазури, ладно?
— Эм... — я замялась. — У меня с собой не так много наличных. Я себе хотела взять.
— Ну и отлично! Себе — значит, и мне. Мы же вдвоём едем, всё вместе. Или ты теперь по полшоколадки делить будешь?
Я почувствовала, как внутри медленно закипает.
Я уже не удивлялась, я уставала.
— Тётя Вера, но я свои деньги считала только на себя. Не потому, что жадная, а потому что рассчитывала. Я ведь не знала, что поездка будет на двоих — и по еде, и по счёту.
Она надула губы.
— Мда. Видать, не тому я тебя учила. Раньше, помню, и конфетами делилась, и ссадины целовала, а теперь мороженое пожалела. Всё, не надо ничего. Не хочу я. Потом ещё будешь пересчитывать, сколько граммов я съела.
Я вздохнула.
Купила ей это мороженое.
Молчком.
Она взяла — без благодарности, как положенное.
И пока мы шли обратно к вагону, она громко хрустела вафлей и успевала между укусами говорить:
— А вот у Машки дочка — так та даже телефон подарила. А тут мороженое — как подвиг.
Сладкий привкус последней капли
Как только мы вернулись в купе, я поняла: всё, моя чаша терпения переполнена — с мороженым, вафлей и обвинениями по край.
Тётя Вера уселась, достала мой оставшийся бутерброд (да, из моего пакета) и, не спросив, начала есть.
— У тебя хлеб мягкий. У меня бы так не получилось. Молодёжь теперь только себе вкусное делает. А раньше бабушка суп варила — на всех. А сейчас — каждый себе королём стал, — рассуждала она с набитым ртом.
Я села напротив, и впервые не промолчала.
— Тётя Вера, достаточно. Я тебя уважаю, но ты ведёшь себя не как гость, а как человек, который считает мои вещи своей собственностью. Это не нормально.
Она удивлённо подняла глаза.
— В смысле?
— В прямом. Я готовила еду для себя, деньги брала на себя. Мороженое ты выпросила с упрёками, еду — забрала без спроса. Ты не спрашиваешь, ты требуешь. Ты не со мной — ты паразитируешь на мне.
Тётя Вера резко захлопнула коробку с остатками бутерброда.
— Вот так, да? Родственницу назвала паразитом? Я тебя, между прочим, на руках держала, когда ты только родилась! Это вот так — спасибо?
— А ты меня воспитала думать, что уважение не измеряется съеденной гречкой. Но, видимо, у нас разное понимание.
Она вскочила.
— Всё, я спать! И не вздумай меня ночью будить — у меня давление! И вообще, ты мне не племянница, а чужая. Прям как по телевизору говорят: «Поколение эгоистов»!
Она резко запрыгнула на верхнюю полку, стуча пятками по полке.
Одеяло — с рывком. Подушка — с ударом.
Ночью она несколько раз театрально вздыхала, шептала себе под нос что-то вроде «вот и дожили, никакого уважения ко взрослым».
Прощание
Утро наступило неожиданно рано — не по часам, а по тому, как тётя Вера начала шумно собирать вещи, как будто мыла окна на субботнике.
Каждое её движение сопровождалось вздохами, охами и негромким бормотанием:
— Некоторые думают, что раз купили билет, то и совесть сдаётся вместе с багажом...
Я промолчала.
Не из-за страха. Просто, потому что было уже нечего доказывать.
Поезд въехал на станцию.
Мы вышли из купе.
Сумки, пакеты — всё она тащила так, будто делает большую жертву ради неблагодарной родственницы.
Уже возле выхода она остановилась и — с демонстративной строгостью — сказала:
— Ну всё. Я больше с тобой никуда не поеду.
— И я с тобой, — кивнула я. — Всё честно.
— Надеюсь, ты поймёшь когда-нибудь, что родных надо ценить, а не упрекать за бутерброды.
— Надеюсь, ты поймёшь, что любовь — это не доступ к чужому термосу, — ответила я спокойно.
Мы больше ничего не сказали.
Она ушла вперёд — быстрой походкой, будто выиграла в моральном споре.
А я осталась на перроне, задержавшись у киоска — купила себе мороженое. В шоколаде.
И съела его в тишине.
Конец отношениям
После той поездки мы с тётей Верой не ссорились, но и не общались, как прежде.
Она больше не писала «зайди на чай» — и я не заходила.
На семейных праздниках — здоровались, перекидывались дежурной фразой:
— Ну как работа?
— Да всё стабильно. У тебя?
Контакты остались — но только в списке номеров, не в жизни.
Мама иногда спрашивала:
— Почему вы не общаетесь? Всё же родня…
Я честно отвечала:
— Потому что родство — это не абонемент на чужие вещи и не пожизненное право "попробовать". Родство — это про уважение. А уважение у нас с тётей, увы, закончилось раньше, чем банка с гречкой.