Память — странная штука. Она цепляется не за даты и не за события, а за запахи и ощущения. Запах свежеспиленного дерева в нашей первой мастерской. Ощущение прохладной, податливой глины под пальцами. Тепло от печи для обжига, у которой мы грели озябшие руки долгой зимой восемьдесят девятого. Игорь тогда смеялся, обнимая меня со спины, и говорил, что я — сердце этого места, его душа. А он — голова. Голова и сердце. Мы были единым целым.
Так мне казалось тридцать пять лет.
В тот день дом пах не деревом и не глиной. Он пах чужими духами — приторно-сладкими, навязчивыми, как летняя мошкара. Запах остался на лацкане пиджака Игоря. Я заметила это, когда он вошел в гостиную, а я как раз расставляла на каминной полке новые керамические фигурки птиц, которые только-только приехали от нашего мастера из Суздаля.
– Марина, нам надо поговорить, – сказал он тем тоном, каким говорят о необходимости вылечить зуб. Неприятно, но неизбежно.
Я обернулась. Игорь стоял, засунув руки в карманы брюк, и смотрел куда-то мимо меня, на стену, где висела наша свадебная фотография. Мы там были такие молодые, испуганные и отчаянно счастливые.
– Я ухожу, – произнес он, не меняя позы.
Земля не ушла из-под ног. Время не остановилось. Просто звук в мире выключили. Я видела, как шевелятся его губы, но слова долетали словно через толщу воды.
– …ее зовут Светлана. Она фитнес-тренер. Ей тридцать. Я понимаю, это звучит банально, но я хочу еще пожить. По-настоящему.
По-настоящему? А наши тридцать пять лет были чем? Генеральной репетицией? Черновиком, который можно скомкать и выбросить?
– Магазины… – это все, что я смогла выдавить из себя.
Наши магазины. «Керамика Волкова». Два детища, которые мы выпестовали с нуля. Я помню, как мы сами красили стены в первом, как я до ночи рисовала эскизы витрин, как уговаривала первого поставщика дать нам товар под честное слово. Я была сердцем, помните? Я отвечала за душу этих мест. А Игорь… Игорь был лицом. Он вел переговоры, блистал на городских мероприятиях, давал интервью. «Мой бизнес», – говорил он. Не «наш». Мой. Я не придавала этому значения. Какая разница, кто говорит, если мы оба знаем правду?
Оказалось, разница есть.
– С магазинами все будет в порядке, – снисходительно улыбнулся Игорь. – Я же голова. Юридически все оформлено на меня, ты же знаешь, ты никогда не вникала в эти бумажки. Тебе это было неинтересно.
Он говорил правду. Я не вникала. Я доверяла. Какое глупое, устаревшее слово.
– А я? – мой голос прозвучал тихо и чужеродно.
– Мариночка, ну что ты. Я о тебе позаботился. Тебе остается наша старая мастерская на окраине. Помнишь, мы ее закрыть собирались? Ну вот. Продашь ее, будут деньги на первое время. Ну и квартира наша… то есть твоя. Живи спокойно на пенсии. Отдыхай. Ты заслужила.
Он подошел и покровительственно похлопал меня по плечу. И в этот момент я снова почувствовала этот тошнотворный запах чужих духов.
– Это не твое, Марин. Бизнес — это не твое. Ты без меня… ты рухнешь через пару месяцев. Так что лучше и не начинай.
Он ушел, а я так и осталась стоять посреди гостиной, сжимая в руке маленькую глиняную птичку. Ее хрупкая шейка вот-вот могла сломаться под напором моих пальцев. Рухнешь. Слово застряло в горле, острое, как осколок стекла. Он не просто ушел. Он вынес мне приговор.
Первые недели были похожи на вязкий, мутный сон. Звонили дети. Сын, Андрей, говорил осторожно: «Мам, папа все объяснил. Может, он прав? Тебе уже не двадцать лет, чтобы начинать все сначала. Отдохни». Дочь, Лена, вторила ему, поддакивая отцовским аргументам: «Мамочка, он же не на улицу тебя выгнал. Ну, так бывает. Займись собой, на йогу запишись».
Они не были злыми. Они просто тоже привыкли, что папа — голова, а мама… мама — это что-то теплое, уютное, само собой разумеющееся. Как плед на диване. Кто спрашивает мнение пледа?
Отчаяние накатывало волнами. Я бродила по опустевшему дому, где каждая вещь кричала о прошлом. Вот кресло, в котором он любил читать газеты. Вот чашка, из которой он пил кофе. Я собрала все его вещи в коробки и выставила их за дверь. Но пустота осталась. Она поселилась в доме и в моей душе.
Однажды, не в силах больше находиться в этих стенах, я поехала в ту самую мастерскую на окраине. Пыльное, холодное помещение, пахнущее сыростью и забвением. В углу стоял старый гончарный круг, на полках — забытые, нерасписанные заготовки. Я провела рукой по запыленной поверхности стола, и пальцы оставили светлую борозду.
Игорь сказал: «Продай». Дети сказали: «Отдохни».
Я села на табурет посреди этого царства разрухи и впервые за все это время заплакала. Не тихо и скорбно, а в голос, навзрыд, как ребенок. Я оплакивала не Игоря. Я оплакивала себя — ту женщину, которая позволила стереть себя из собственной жизни, которая согласилась быть просто «сердцем», забыв, что без сердца ни одна голова не живет.
Слезы кончились. Осталась звенящая тишина и холод. Я подняла глаза и увидела на полке кривоватую, смешную вазу — одну из наших самых первых работ. Мы сделали ее вместе, и Игорь тогда сказал, что она уродливая и ее надо выбросить. А я ее спрятала.
Я взяла эту вазу в руки. Она была несовершенной, но живой. В ней была душа.
Это не твое.
И в этот момент внутри что-то щелкнуло. Тихий, но отчетливый щелчок переключателя. С отчаяния на ярость. С ярости на упрямство.
А кто, собственно, решил, что не мое? Он? Человек, который променял тридцать пять лет на тридцать лет?
Я не продам эту мастерскую. Я не буду отдыхать на пенсии. Я не рухну.
Следующие полгода стерлись в один длинный, изматывающий день. Я ночевала прямо здесь, в мастерской, на старом диванчике в подсобке, укрываясь тремя одеялами. Я отмыла и отчистила каждый сантиметр этого помещения. Я покрасила стены в теплый, сливочный цвет. Я нашла старые гирлянды, и они зажглись по вечерам, создавая невероятный уют.
Я обзвонила всех наших старых поставщиков. Многих из них когда-то нашла я сама.
– Семен Аркадьевич, здравствуйте. Это Марина Волкова.
– Мариночка! Сто лет тебя не слышал! Как ты? Игорь говорил, ты на покой ушла.
– У меня были небольшие каникулы, Семен Аркадьевич. Я открываю свой магазинчик. Маленький. Мне бы ваших чашек… немного, для начала. Под реализацию, если можно.
И они соглашались. Потому что помнили не «голову» Игоря, а «сердце» Марины. Помнили, как я помогала им с дизайном, как выбирала каждую чашку, каждую тарелку, как будто для себя.
Мой магазинчик я назвала просто — «Душа дома».
Сначала заходили только случайные прохожие, из любопытства. Потом одна женщина купила скатерть ручной работы и рассказала подруге. Подруга пришла за чайным сервизом и рассказала коллегам. Заработало «сарафанное радио» — самый честный вид рекламы. Люди приходили не просто за вещью. Они приходили за атмосферой, за советом, за теплом. Я знала каждого своего покупателя в лицо. Я помнила, что у Елены Петровны внучка любит синий цвет, а у Ольги Ивановны аллергия на шерсть.
Иногда мимо проезжал Игорь. Я видела из окна его блестящий черный джип. Он притормаживал, смотрел на мою скромную вывеску, на свет в окнах, и на его лице была кривая усмешка. Все еще барахтаешься? Ну-ну.
Его магазины, тем временем, теряли лоск. Я слышала это от поставщиков, от бывших сотрудниц, которые иногда забегали ко мне «просто поздороваться». Новая пассия Игоря, фитнес-тренер Света, решила внести свои коррективы в дизайн. Уютные, теплые интерьеры, которые я создавала годами, сменились холодным, безликим «хай-теком». Душевные вещицы ручной работы исчезли с полок, уступив место модному, но бездушному ширпотребу. Продажи падали. Игорь нервничал, менял персонал, но дело было не в персонале. Из его магазинов ушла душа. Ушла вместе со мной.
«Душа дома» тем временем начала приносить первую прибыль. Сначала крошечную, потом — ощутимую. Я отдала все долги поставщикам. И решилась на безумный шаг. Я пошла в банк за кредитом.
Женщина-менеджер, моя ровесница, смотрела на меня с сочувствием и недоверием.
– Марина Викторовна, вы понимаете, какой это риск? В вашем возрасте…
– В моем возрасте, – мягко, но твердо перебила я ее, – люди уже точно знают, чего хотят. И я знаю. Я хочу открыть второй магазин. В центре.
Она смотрела на мои горящие глаза, на мои руки, которые уже не дрожали от неувереннности, а спокойно лежали на столе. И она дала мне кредит.
Второй магазин «Душа дома» открылся в новом, модном торговом центре. И он «выстрелил». Люди, изголодавшиеся по искренности и теплу среди глянцевых витрин, пошли ко мне.
Дети стали звонить чаще. В их голосах уже не было снисходительной жалости. Появилось удивление, а потом — уважение.
– Мам, мы тут мимо твоего нового магазина проходили… Там народу! Мы так гордимся тобой!
Я улыбалась в трубку. Я тоже ими гордилась. Гордилась, что они смогли увидеть правду не через папины слова, а своими глазами.
А потом мне позвонили из городской ассоциации предпринимателей. И сказали, что я номинирована на премию «Предприниматель года». Я рассмеялась. Подумала, что это шутка. Какая из меня предпринимательница? Я просто… я просто не позволила себе рухнуть.
В день церемонии я волновалась так, как не волновалась никогда в жизни. Я надела платье, которое купила на первую большую прибыль. Посмотрела на себя в зеркало. Из него на меня смотрела женщина. Немолодая, с сеточкой морщинок у глаз. Но глаза горели. Эта женщина больше не была ничьим «сердцем» и ничьим «пледом». Она была собой. Марина Волкова.
В зале было шумно и торжественно. Я нашла глазами своих детей. Они сидели в третьем ряду, красивые, взрослые, и махали мне. Я улыбнулась им, и в этот момент мое сердце пропустило удар.
В нескольких рядах позади них сидел Игорь. Один. Он выглядел постаревшим. Костюм сидел мешковато, а на лице застыло выражение самоуверенной скуки. Он пришел. Пришел посмотреть на мой провал. Убедиться, что был прав. Что без него я — ничто. Наверное, он думал, что это какая-то ошибка, недоразумение.
Ведущий на сцене перечислял заслуги номинантов. Я почти не слушала. Я смотрела на Игоря. Он лениво поглядывал на сцену, уверенный в исходе.
– …и победителем в номинации «Предприниматель года» становится… – ведущий сделал драматическую паузу. – Марина Волкова, сеть магазинов «Душа дома»!
Зал взорвался аплодисментами. Лена и Андрей вскочили на ноги, кричали и хлопали так, что, казалось, оглохнут все вокруг. А я… я не могла сдвинуться с места. Я смотрела на Игоря. Его лицо окаменело. Усмешка сползла, оставив после себя маску ошеломленного недоумения. Он не мог поверить.
Ноги сами понесли меня на сцену. Мне вручили тяжелую стеклянную статуэтку и подвели к микрофону. Я обвела взглядом зал. Мои дети, плачущие от гордости. Мои сотрудницы, которые махали мне с галерки. И он. Раздавленный, растерянный, ставший вдруг маленьким и жалким в своем дорогом костюме.
Я поднесла микрофон к губам. В голове не было ни одной заготовленной фразы. Я просто говорила то, что чувствовала.
– Спасибо, – мой голос слегка дрожал, но с каждым словом становился все увереннее. – Спасибо. Я… я не бизнесмен. Я просто женщина, которая очень любит свой дом. И я верю, что у каждого дома должна быть душа. Я не думала о победе, о наградах… Я думала только о том, как выжить. Иногда жизнь дает нам второй шанс самым жестоким способом. Она разрушает все, что мы строили, до основания. И в этот момент кажется, что все кончено. Что ты стоишь на пепелище и впереди только тьма.
Я сделала паузу и посмотрела прямо туда, где сидел Игорь. Наши взгляды встретились.
– Год назад один человек сказал мне, что я рухну. Он думал, что мой мир разрушен. Но он лишь… он лишь освободил место для нового. Сегодня я готовлюсь к открытию третьего магазина и стою здесь, с этой наградой. Спасибо, что поверили в меня… особенно те, кто не верил.
Аплодисменты были оглушительными. Кажется, оператор навел камеру на Игоря, но я уже не смотрела. Я спускалась со сцены, и ко мне уже бежали мои дети с огромным букетом цветов.
– Мама! Мамочка, прости нас! – шептала Лена, обнимая меня. – Мы были такими слепыми!
– Вы ни в чем не виноваты, – я гладила их по головам, вдыхая родные запахи. – Вы просто дети.
Финальная сцена моей драмы разыгралась не в тот вечер. Она случилась через неделю. Я стояла перед сверкающей витриной нового, третьего магазина «Душа дома» на главной улице города. В руке я сжимала связку ключей. Они были холодными и приятно-тяжелыми.
В стекле отражалась улица, бегущие по делам люди, плывущие по небу облака. И мое лицо. Я улыбалась. Не прошлому. Не мести. Не победе над кем-то.
Я улыбалась будущему. Тому самому, которого у меня, по чьему-то мнению, не должно было быть. Тому самому, которое я построила сама. Своими руками. Своей душой.
Я вставила ключ в замок. Дверь тихо щелкнула и открылась, впуская меня внутрь.
В мой новый дом.