София. Мудрость.
Как же долго мы с Серёжей искали это имя. Перебирали сотни вариантов, спорили до хрипоты, смеялись, представляя, как будем звать нашу кроху. Мы перерыли все святцы, все сборники имен, но каждый раз возвращались к нему. София. В этом имени было столько света, тепла и какой-то тихой, благородной силы. Оно было как обещание счастливой судьбы.
Когда я, еще в роддоме, впервые прошептала это имя, глядя в бездонные глазки моей дочки, я поняла — другого быть не может. Это она. Наша Сонечка, Софа, София. Серёжа тогда обнял меня, поцеловал крошечный лобик и сказал: «Да, это наше имя. Идеальное». В тот момент я была абсолютно счастлива.
Но мое счастье, как это часто бывает, имело одно «но». И звали это «но» Галина Петровна. Моя свекровь.
Она женщина… монументальная. Не в плане фигуры, а по сути. Властная, уверенная в своей непогрешимости, привыкшая, что ее слово — закон. С первого дня нашего знакомства она взяла меня под свой неусыпный контроль, который маскировала под заботу. Ее «советы» сыпались как из рога изобилия: не так готовлю борщ, не тем порошком стираю рубашки сына, не того цвета выбрала шторы. Я, как могла, сглаживала углы, кивала, улыбалась и делала по-своему. Серёжа, мой любимый, мягкий Серёжа, всегда оказывался где-то посередине, пытаясь быть хорошим и для мамы, и для меня. «Ну, Ириша, ты же знаешь маму, она не со зла, она просто так привыкла», — говорил он, и я вздыхала, стараясь не разжигать войну.
Но с рождением Софии ставки выросли. Галина Петровна с порога роддома заявила:
- Ну, что, когда Аннушку крестить будем?
Я опешила.
- Какую Аннушку, Галина Петровна?
- Как какую? Внучку мою! Я всегда знала, что если у Серёжи родится дочь, мы назовем ее Анной, в честь моей мамы. Это же традиция!
Ее голос не предполагал возражений. Он утверждал факт. Я посмотрела на Сергея в поисках поддержки, но он лишь виновато пожал плечами.
- Мам, мы… мы вообще-то уже выбрали имя, — промямлил он.
- Что значит «выбрали»? — брови свекрови поползли вверх. — А со мной посоветоваться? Я, между прочим, бабушка!
- Мы назвали ее София, — тихо, но твердо сказала я, прижимая к себе спящий кулечек.
Лицо Галины Петровны окаменело. Она поджала губы, смерила меня ледяным взглядом и процедила:
- София… Вычурно. Деревенским каким-то именем назвали бы, проще. Аня — имя благородное, царское. Ну, ничего, — она вдруг смягчилась, но от этой мягкости по спине у меня пробежал холодок. — В церкви все равно как батюшка скажет. Он-то знает толк в именах.
Эта фраза занозой застряла у меня в сердце. Я пыталась не думать о ней, гнала прочь дурные предчувствия. Но чем ближе был день крестин, тем сильнее становилась моя тревога. Галина Петровна вела себя подозрительно тихо. Она больше не заводила разговор об имени, лишь деловито суетилась, помогая с организацией. Но в ее глазах я видела упрямый, холодный огонек, и мне становилось не по себе.
И вот этот день настал.
Маленькая белая церквушка на окраине города, залитая мягким сентябрьским солнцем. Запах ладана, воска и старого дерева. Мерцание свечей, отражающееся в позолоте икон. Все должно было быть торжественно и светло. Но воздух был наэлектризован.
Я держала на руках свою Сонечку, одетую в белоснежное кружевное платьице, которое свекровь самолично купила. «Для моей Анечки», — сказала она тогда, и я сделала вид, что не расслышала. Дочка мирно спала, посапывая во сне. Я смотрела на ее ангельское личико, на крошечные реснички, и молилась про себя, чтобы все прошло хорошо.
Галина Петровна стояла рядом, прямая, как струна, в строгом темном костюме. Она то и дело поправляла на мне платок, на дочке — чепчик, одергивала крестильную пеленку. Каждое ее движение было как укол.
- Ира, чепчик поправь, ушки продует.
- Серёжа, держи дочку покрепче, а то уронишь.
- Ой, смотрите, какая она у нас светленькая, вся в нашу породу. Настоящая Аннушка!
Сергей стоял рядом, бледный и напряженный. Он чувствовал это давление не меньше моего и, кажется, страшился предстоящего. Он бросал на меня короткие, извиняющиеся взгляды, но противостоять матери в открытую не решался. Никогда не решался.
К нам подошел батюшка, отец Николай. Невысокий, седобородый, с удивительно светлыми и спокойными глазами. От него исходило такое умиротворение, что моя тревога на миг улеглась. Он улыбнулся нам, заглянул в личико Софии.
- Какой ангелочек. Готовы, родители?
Мы кивнули.
Начался обряд. Голос отца Николая, размеренный и глубокий, разносился под сводами церкви. Он говорил о таинстве, о новой душе, которая приходит под защиту Господа. Я слушала его, и сердце мое понемногу оттаивало. Может, я все себе напридумывала? Может, Галина Петровна смирилась?
Крестные родители, наши близкие друзья, держали свечи. Все было так правильно, так благостно…
И вот настал ключевой момент. Отец Николай взял Сонечку у меня из рук, повернулся к нам с Сергеем и, согласно обряду, спросил громко и ясно:
- Какое имя дано младенцу?
Тишина в церкви стала почти осязаемой. Все взгляды были устремлены на нас. Я глубоко вздохнула, собираясь с духом, и, с гордостью глядя на свою дочь, произнесла четко и звонко:
- София!
И в ту же секунду, прежде чем эхо моего голоса успело затихнуть, воздух разорвал другой голос. Резкий, властный, как щелчок кнута.
- Анна! Её зовут Анна!
Слова принадлежали Галине Петровне.
Время остановилось. Священная тишина взорвалась, рассыпавшись на миллион звенящих осколков. Я почувствовала, как кровь отхлынула от лица, а потом бросилась обратно, обжигая щеки. В ушах застучало. Я обернулась.
Лицо свекрови было каменным, взгляд — стальным, не допускающим возражений. Она смотрела прямо на батюшку, полностью игнорируя меня, будто я и не произносила никакого имени. Будто меня здесь вообще не было.
Гости замерли. Крестные растерянно переглянулись. Я повернула голову к мужу. Серёжа, ну скажи же что-нибудь! Сделай что-нибудь! Но он стоял, опустив голову, и беспомощно теребил край своего пиджака. Побледневший, раздавленный, он смотрел в пол, словно пытаясь слиться с каменными плитами церкви. В этот миг я почувствовала не просто разочарование. Я почувствовала предательство. Болезненное, острое, как удар ножом под ребра. Он снова не выбрал меня. Он снова не защитил нашу семью.
Галина Петровна, пользуясь всеобщим замешательством, шагнула вперед.
- Отец Николай, — начала она уверенно, почти по-хозяйски, — это наша семейная традиция. Девочку нужно назвать в честь ее прабабушки, Анны. Это имя ей больше подходит, оно сильное, благозвучное. Мы так решили.
Мы? Кто эти «мы»? Она и ее безвольный сын? А я? Я, мать этого ребенка, я здесь кто? Пустое место?
Унижение захлестнуло меня с головой. Слезы подступили к горлу, но я сдержала их. Я не буду плакать. Не здесь. Не перед ней.
Отец Николай, все это время молча наблюдавший за сценой с абсолютно невозмутимым лицом, медленно перевел свой спокойный взгляд с Галины Петровны на меня. Затем на Сергея. А потом снова на меня. В его глазах не было ни удивления, ни осуждения. Была лишь тихая, всепонимающая мудрость.
Он выдержал паузу, давая тишине снова стать плотной и весомой. А потом его голос, спокойный, но наполненный такой нерушимой силой, что спорить с ним было бы безумием, прозвучал снова. Он не повысил его ни на тон, но каждое слово ударило, как молот по наковальне, отсекая все лишнее.
- Матушка Галина, — мягко, но твердо обратился он к свекрови, — в доме Божьем, как и в мире, есть свой порядок. И по закону Божьему и человеческому, имя своему ребенку дают его родители. И только они. — Он сделал короткую паузу, его взгляд буквально пригвоздил Галину Петровну к месту. — Позвольте мне повторить свой вопрос.
Он повернулся к нам. И его следующие слова были адресованы не толпе, не свекрови, а только мне и моему съежившемуся мужу.
- Родители младенца… — он сделал акцент на каждом слове, — …КАКОЕ имя вы, как законные и единственные родители, дали своему чаду?
В этот момент что-то внутри меня щелкнуло. Страх, обида, унижение — все это сгорело в один миг, уступив место холодной, ясной ярости. Материнской ярости. Это была уже не борьба со свекровью. Это была борьба за мою дочь. За ее имя. За ее судьбу. За мое право быть ее матерью.
Я выпрямилась, расправила плечи. Глубоко вдохнула холодный церковный воздух. Я подняла голову и посмотрела прямо в глаза Галине Петровне, в которых плескались недоумение и злость. А потом перевела взгляд на отца Николая, на его спокойное, выжидающее лицо.
И мой голос прозвучал так громко, так четко и так уверенно, что, казалось, эхо его ударилось о самый купол.
- София, отец! Нашу дочь зовут София!
Отец Николай слушал меня, и в уголках его глаз, в густой седой бороде, мелькнула едва заметная, но такая теплая улыбка. Он медленно, утвердительно кивнул.
- Да будет так.
Он повернулся к купели и торжественно произнес слова, которые прозвучали для меня как самая прекрасная музыка, а для моей свекрови — как приговор.
- Крещается раба Божия София во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь.
Галина Петровна застыла, как соляной столп. Ее лицо исказилось. Она открыла рот, чтобы что-то возразить, что-то крикнуть, но отец Николай уже окунал мою дочку в святую воду, продолжая обряд. Он больше не удостоил ее даже взглядом. Ее бунт был подавлен. Ее война — проиграна.
Я почувствовала, как по щекам текут слезы. Но это были уже не слезы обиды или унижения. Это были слезы облегчения. Слезы победы. Моя маленькая, хрупкая девочка получила свое имя. Имя, которое мы дали ей сердцем.
Когда обряд закончился и отец Николай вернул мне мою крещеную дочь, пахнущую миром и святой водой, я прижала ее к себе так крепко, как только могла. Моя София. Моя мудрость. Моя сила.
Гости подходили, поздравляли, смущенно улыбаясь и стараясь делать вид, что ничего не произошло. Галина Петровна стояла в стороне, чернее тучи. Когда подошла ее очередь фотографироваться, она демонстративно отвернулась.
- Что-то мне нехорошо, голова закружилась, — бросила она в пространство и, ни с кем не попрощавшись, стремительно пошла к выходу. Побежденная, но не сломленная. Униженная, но не признавшая своего поражения.
Я смотрела ей вслед без злости. Только с какой-то опустошенной жалостью.
Когда мы остались почти одни, ко мне подошел Сергей. В его глазах стояли слезы.
- Ира… Прости меня, — прошептал он. — Я… я так растерялся. Я испугался. Мама… она…
Я молчала. Я просто смотрела на него.
- Ты такая молодец, — он осторожно обнял меня и нашу дочь. — Ты такая сильная. Я так горжусь тобой, что ты выдержала и отстояла наше имя. Наше. Я должен был встать рядом. Я должен был… Прости.
Я видела, что ему по-настоящему стыдно. И я знала, что этот урок он запомнит на всю жизнь. Я молча кивнула, принимая его извинения. Наш путь к настоящей семье, к партнерству, где один стоит за другого горой, только начинался. И этот день стал его первой, самой важной вехой.
Домой мы ехали в тишине. Сонечка спала на моих руках, умиротворенная и спокойная. Она не знала, какая буря только что бушевала вокруг ее имени.
Глядя в окно на проплывающие мимо деревья, я думала о том, что в тот день в старой церкви крестили не только нашу дочь.
В тот день крещение прошла и я — как мать, готовая защищать своего ребенка от всего мира.
И крещение прошла наша семья. Маленькая, хрупкая, но теперь — настоящая. С четко очерченными границами, которые я больше никому не позволю нарушить.