Меня зовут Елена Петровна, и моя история… нет, не началась с мечты. Она началась с ее отсутствия. С глухой, вязкой пустоты, в которой тонули любые мои желания, кроме одного — стать хорошей женой и матерью.
— Расскажите, как вам пришла в голову идея «Уютного Уголка»? — молоденькая журналистка Аня с горящими глазами подалась вперед, крепче сжимая диктофон.
Мы сидели в моем кабинете. За панорамным окном на тридцать пятом этаже раскинулась Москва — суетливая, деловая, равнодушная. Здесь, в этом стеклянном коконе, пахло дорогим парфюмом, свежесваренным кофе и успехом. Мой пиджак цвета слоновой кости сидел идеально, руки с безупречным маникюром спокойно лежали на столе из темного дерева. Я была воплощением женщины, которая всего добилась сама. Аня, как и сотни других до нее, хотела услышать красивую сказку о золушке от бизнеса.
Я улыбнулась ей своей «фирменной» улыбкой — той, что фотографы ловили для обложек журналов. Улыбкой, за которой прятались годы унижений.
— Идея пришла не сразу, Анечка. Сначала было хобби. Я всегда любила делать что-то руками: шить кукол, расписывать шкатулки, собирать букеты из сухоцветов. Мой бывший муж… он называл это «пылесборниками». Говорил, что приличной женщине не пристало заниматься такой ерундой.
Я сделала паузу, вспоминая, как Андрей, мой бывший муж, брезгливо морщился, глядя на мои творения. «Лена, ну что за бабские глупости? У тебя дом, дети, муж. Займись делом, а не этой… мазней». Его слова, как ржавые гвозди, до сих пор торчали в памяти, хоть и давно перестали причинять боль.
— А потом? — подбодрила меня журналистка.
— А потом дети выросли. Дом опустел. А у мужа… начались проблемы. И я поняла, что у меня нет ничего своего. Совсем. Только эти «пылесборники». И крошечное наследство от тети, которое я решила не тратить на новую шубу, как советовал Андрей, а вложить в дело. В маленький подвальный магазинчик, который я назвала «Уютный Уголок».
На столе завибрировал телефон. Я бросила на него быстрый взгляд — дочь. Таня редко звонила в рабочее время. Чувство необъяснимой тревоги кольнуло в груди. Я жестом попросила Аню сделать паузу и приняла вызов.
— Да, доченька.
— Мама… — голос Татьяны был сдавленным, полным странной смеси жалости и растерянности. — Мама, это про папу…
Я замерла. Слово «папа» из уст тридцатипятилетней дочери всегда звучало для меня как приговор. Оно означало, что Андрей снова что-то натворил.
— Что случилось? Опять пьяный дебош? Долги?
— Хуже, мам. Гораздо хуже. Он… он все потерял. Квартиру забрали за долги. Машину тоже. Он…
Таня замолчала, подбирая слова. Я ждала, и тишина в моем безупречном кабинете стала оглушительной. Солнечный луч скользнул по полированной поверхности стола, отразился в стеклянном пресс-папье — миниатюрной копии нашего первого «Уютного Уголка».
— Он теперь у бабушки живет, — наконец выдавила Таня. — В своей старой детской спальне.
Я медленно опустила телефон. «В своей старой детской спальне». Эта фраза ударила меня под дых, выбив воздух из легких. Картина встала перед глазами так ярко, будто я была там: Андрей, мой бывший муж, некогда гордый и самоуверенный «хозяин жизни», сидит на узкой подростковой кровати с панцирной сеткой, в комнате с выцветшими обоями в кораблик и старым письменным столом, за которым он когда-то делал уроки.
Журналистка смотрела на меня с обеспокоенным любопытством. Я попыталась снова натянуть на лицо маску спокойной уверенности, но губы не слушались. Внутри меня поднялась буря. Странный, уродливый коктейль из злорадства, брезгливой жалости и… непрошеной ностальгии. Память — жестокая штука. Она подсунула мне не его пьяные крики и унижения, а образ молодого Андрея, который обещал мне весь мир и смеялся так заразительно, что я верила каждому его слову.
Мир, который он обещал, я в итоге построила себе сама. А он вернулся туда, откуда начал. В свою детскую спальню.
Ночь после звонка дочери превратилась в пытку. Я лежала в своей огромной, прохладной постели, глядя в потолок, а воспоминания, как назойливые призраки, водили хоровод в моей голове. Я не спала, а проваливалась в прошлое, снова и снова переживая самые унизительные моменты нашего брака.
Вот мы на дне рождения его начальника. Андрей, уже слегка подшофе, громко, на всю компанию, рассказывает анекдот про «тупую блондинку», выразительно глядя на меня. А я, сгорая от стыда, лепечу что-то в ответ, пытаясь превратить все в шутку. Он хватает меня за руку, сжимает до боли и шипит в самое ухо: «Рот закрой, серая мышь. Твое дело — улыбаться и кивать».
Вот я, сияющая, показываю ему свою первую по-настоящему удачную работу — расписную шкатулку с тончайшим узором. Я работала над ней три недели, вкладывая всю душу. Он скользнул по ней равнодушным взглядом и бросил через плечо: «Лена, ну серьезно. Кому нужны твои поделки? Лучше бы борщ научилась варить, как моя мать».
А вот день, когда я получила известие о наследстве от тети. Небольшая сумма, но для меня — целое состояние. Это был мой шанс. Я, заикаясь от волнения, рассказала ему о своей идее — открыть маленький магазинчик. Он долго смотрел на меня, а потом расхохотался. Громко, обидно, до слез. «Ты? Магазин? Леночка, не смеши мои тапочки. Ты двух слов связать не можешь без меня. Купи себе шубу и успокойся. Бизнесвумен нашлась…»
Тогда его смех сломал что-то внутри меня. Не обидел, а именно сломал. Старый механизм, который отвечал за любовь и прощение, треснул и рассыпался в пыль. Я поняла, что больше не могу. Не хочу. Не буду.
Развод был грязным. Он уже катился по наклонной: потерял работу, влез в сомнительные аферы, начал пить. Он кричал, что я бросаю его в самый трудный момент, что я неблагодарная тварь, которая жила за его счет. А я молча собирала вещи и свои «пылесборники», чувствуя не боль, а огромное, звенящее облегчение.
И вот теперь он там. В комнате с обоями в кораблик. Шестидесятидвухлетний мужчина в детской спальне. Какая ирония.
Утром снова позвонила Таня.
— Мам, я говорила с ним. Он в ужасном состоянии. Совсем раскис. Может… может, мы ему как-то поможем?
— Поможем? — я горько усмехнулась. — Таня, ты забыла, как он «помогал» мне? Как выгонял меня из дома с двумя коробками моих работ?
— Я помню, мам. Все помню. Но он же отец… Он совсем один. Бабушка старенькая, она сама еле ходит. Может, работу ему найти? Хоть какую-то. Чтобы он почувствовал себя человеком.
Ее слова «почувствовал себя человеком» резанули по сердцу. В этом была вся Таня — ее огромное, доброе сердце, не способное до конца отпустить даже того, кто причинил столько боли. Она любила нас обоих, и этот разрыв мучил ее всю жизнь.
Я вздохнула. Часть меня кричала: «Нет! Ни за что! Пусть расхлебывает сам!». Но другая, более мудрая и, наверное, более уставшая часть шептала: «Отпусти. Ты уже победила. Не уподобляйся ему».
— Хорошо, — сказала я, сама удивляясь своему решению. — У нас есть вакансия в рязанском филиале. Менеджер по закупкам. Работа непыльная, зарплата достойная. Пусть позвонит в отдел кадров.
Я знала, что это проверка. Не его, а моя. Смогу ли я проявить великодушие, не дав сесть себе на шею?
Андрей позвонил мне сам. Вечером. Его голос в трубке был незнакомым — хриплым, неуверенным, но с пробивающимися нотками старого высокомерия.
— Лена, это я. Таня сказала… ты предлагаешь мне работу?
— Да, Андрей. В рязанском филиале. Менеджер по закупкам.
В трубке повисла пауза. Я прямо чувствовала, как в нем борются отчаяние и уязвленная гордость. Гордость победила.
— Менеджером?! — взвизгнул он. — Я?! Бывший коммерческий директор крупного холдинга, буду у тебя, в твоей лавочке, работать каким-то закупщиком?! Ты смеешься надо мной?!
Слово «лавочка» больно кольнуло. Он не изменился. Ни на йоту.
— Это все, что я могу предложить, Андрей. Это хороший шанс начать все с нуля.
— Шанс?! — он снова перешел на крик. — Ты хочешь меня унизить! Показать всем, какая ты королева, а я — ничтожество! Ты должна мне помочь! Ты обязана! У нас общие дети, общее прошлое! Ты просто обязана дать мне денег!
— Я тебе ничего не должна, Андрей, — мой голос стал ледяным. — Предложение о работе в силе до завтрашнего утра. Подумай.
И я повесила трубку. Руки дрожали. Не от страха. От ярости. Он не просил помощи. Он требовал. Он не каялся. Он обвинял. Прошло столько лет, а он так ничего и не понял.
На следующий день он не позвонил. Но через неделю явился ко мне в офис. Без предупреждения. Секретарша испуганно позвонила по внутреннему телефону: «Елена Петровна, тут ваш бывший муж… Он… он настаивает».
— Пусть войдет.
Дверь открылась, и в мой сияющий кабинет шагнул призрак прошлого. Он был одет в старый, мятый костюм, который висел на нем мешком. Лицо одутловатое, с нездоровым серым оттенком. Но взгляд… во взгляде была та же наглая самоуверенность, хоть и подернутая пеленой отчаяния. Он пытался бравировать, как будто это он — хозяин положения.
— Ну, здравствуй, бизнес-леди, — он оглядел кабинет с кривой усмешкой. — Неплохо устроилась. На мои денежки, небось?
Я молча указала ему на кресло для посетителей.
— Я не буду сидеть! — он шагнул к столу, опираясь на него костяшками пальцев. От него пахло несвежей одеждой и дешевым табаком. — Я пришел поговорить по-хорошему. Мне нужны деньги. Крупная сумма. Начать новое дело.
— У меня нет для тебя денег, Андрей.
— Есть! — он ударил кулаком по столу. — У тебя их куры не клюют! Ты обязана поделиться! Или… или я расскажу журналистам, как ты меня обобрала! Как бросила больного и несчастного! Расскажу, какой ты на самом деле монстр за этой маской успеха! Вынесу весь сор из избы!
Я смотрела на него и не чувствовала ничего. Ни страха, ни жалости, ни гнева. Только холодную, отстраненную усталость. Он был жалок. Его угрозы были пусты и нелепы.
— Вон, — сказала я тихо, но так, что он отшатнулся.
— Что?!
— Я сказала, убирайся из моего кабинета. И из моей жизни. Окончательно.
Он смотрел на меня, не веря своим ушам. В его глазах на мгновение промелькнул испуг — тот самый, детский, который я видела, когда отбирала у него последнюю бутылку. Он понял, что рычаги давления больше не работают.
Он развернулся и, шаркая ногами, побрел к двери. На пороге обернулся:
— Ты еще пожалеешь об этом, Лена. Ты жестокая, бессердечная стерва.
Дверь за ним захлопнулась. Я откинулась в кресле и долго смотрела на панораму Москвы. Я не пожалею. Я знала это наверняка. Потому что мое прошлое только что окончательно умерло.
Благотворительный вечер, который устраивал мой фонд помощи молодым талантам, был для меня особенным событием. Это была не просто демонстрация успеха. Это был мой способ вернуть миру то добро, которого мне когда-то так не хватало. Вечер проходил в старинном особняке в центре города. Хрустальные люстры, живая музыка, элегантная публика. Я чувствовала себя на своем месте. Я была хозяйкой этого праздника жизни, и в душе царили покой и гордость.
Я как раз закончила свою приветственную речь, когда у входа в зал возникла какая-то суета. Музыка смолкла. Гости с недоумением оборачивались. Я увидела, как двое охранников пытаются вывести из зала неопрятного, шатающегося мужчину.
Мое сердце пропустило удар. Это был Андрей.
Он вырвался из рук охраны, сделал несколько нетвердых шагов к центру зала и закричал, размахивая руками. Его голос, усиленный акустикой, был полон пьяной ярости.
— Вот она! Посмотрите на нее! Королева! Думаете, она сама всего добилась?! Ха! Это все на мои деньги! МОИ! Она обобрала меня, вышвырнула на улицу, когда я заболел, когда мне нужна была помощь! Она забыла, кто она такая! Она была никем! Серой мышью, которую я подобрал!
В зале повисла гробовая тишина. Гости, шокированные, смотрели то на меня, то на него. Охранники снова двинулись к Андрею.
— Не трогайте его, — сказала я в микрофон. Мой голос прозвучал на удивление спокойно и твердо.
Все взгляды устремились на меня. Я медленно спустилась со сцены и пошла прямо к нему. Я шла через весь зал, и казалось, что под моими ногами не паркет, а битое стекло моего прошлого. Я остановилась в двух шагах от него. В его глазах плескались безумие, обида и страх. В моих не было ничего. Ни гнева, ни жалости, ни презрения. Только холодная, как сталь, окончательная решимость.
Я взяла у подошедшего ассистента микрофон.
— Андрей, — мой голос разнесся по залу, тихий, но отчетливый. Каждое слово падало в тишину, как камень в воду. — Ты прав в одном. Я действительно была никем. Я была тенью, приложением к тебе. И я помню каждое твое слово.
Я сделала паузу, глядя ему прямо в глаза.
— Ты всегда считал мой «маленький магазинчик» блажью и «пылесборниками». Ты смеялся над моими мечтами. Ты говорил, что мое место на кухне. Ты всегда жил прошлым, кичась своими мнимыми достижениями и не желая меняться, когда жизнь потребовала этого. Так вот, смотри. Сегодня мой «маленький магазинчик» — это империя, которая дает работу сотням людей и помогает молодым талантам. А ты… — я обвела взглядом его жалкую, ссутулившуюся фигуру, — ты в своей «детской спальне» не потому, что мир несправедлив, и не потому, что я тебя «бросила». А потому, что ты так и не вырос из нее. Ты так и не стал взрослым.
Я замолчала. Он смотрел на меня ошарашенно, не находя слов. Его пьяная бравада испарилась, оставив после себя лишь растерянность.
— И я больше не твоя жертва, Андрей. Твои проблемы — это только твои проблемы. Прощай.
Я протянула микрофон ассистенту и повернулась к нему спиной. В зале стояла мертвая тишина. И вдруг, сначала робко, а потом все громче и увереннее, раздались аплодисменты. Люди аплодировали не владелице бизнес-империи. Они аплодировали женщине, которая только что на их глазах одержала свою главную победу.
Андрей ушел, не проронив больше ни слова. Охрана просто расступилась перед ним, и он безропотно побрел к выходу, сгорбленный, сломленный, будто из него выпустили весь воздух. Он не обернулся. Он просто исчез, растворился в ночи, чтобы вернуться в свою метафорическую и, увы, реальную детскую спальню. Место, ставшее символом его инфантильности, неспособности взять на себя ответственность за собственную жизнь.
Когда за ним закрылась дверь, я сделала глубокий, долгий вдох. И выдохнула. Вместе с воздухом из меня вышло все — последние остатки обиды, застарелая боль, фантомное чувство вины. Я почувствовала невероятное, звенящее облегчение. Будто с плеч свалился огромный, невидимый камень, который я носила десятилетиями, сама того не осознавая. Я была свободна. Окончательно, бесповоротно свободна.
На следующий день мне позвонила Таня.
— Мама… Мне рассказали, что вчера было. Мне так жаль…
— Не жалей, доченька, — ответила я, улыбаясь. И это была настоящая улыбка, теплая, идущая из самого сердца. — Все хорошо. Даже лучше, чем ты думаешь.
— Мам… я тобой горжусь.
Эти слова были для меня дороже всех аплодисментов. Наши отношения с дочерью, всегда омраченные тенью ее отца, наконец-то очистились. Мы стали ближе, чем когда-либо.
Через несколько дней я снова сидела в своем кабинете у панорамного окна. Но теперь, глядя на простирающийся внизу город, я думала не о прошлом. Я строила планы на будущее. Новые филиалы, международные проекты, расширение благотворительного фонда.
Я поняла простую вещь. Моя настоящая империя — это не сеть магазинов «Уютный Уголок». Моя империя — это моя внутренняя сила. Это мое достоинство, которое я отстояла. Это моя свобода выбирать, прощать или отпускать, помогать или проходить мимо. Это право жить своей жизнью, не оглядываясь на призраков прошлого.
И эта империя была нерушима.