Тяжелая сумка с продуктами больно врезалась в ногу, когда Алена пыталась вставить ключ в замок. День был долгим, клиенты – капризными, а дома ждал вечный бардак после утренней спешки. Она мечтала только о горячем душе, тишине и тарелке вчерашнего супа, который остался в холодильнике. Максим, ее муж, должен был прийти с работы позже, часам к восьми. Хорошо бы успеть хоть немного прибраться, подумала она, наконец открыв дверь.
Запах ударил в нос сразу. Не привычный аромат их скромного жилья – пыли, старой мебели и чего-то своего, домашнего. Это был резкий, чуть приторный дух дешевого одеколона, смешанный с чем-то жареным и… пылью? Алена замерла на пороге. В прихожей, прямо на ее любимом коврике, стоял огромный, видавший виды чемодан на колесиках, а рядом валялась бесформенная дорожная сумка из кожзама. На вешалке, поверх Максимовой куртки, болталось старое, поношенное пальто песочного цвета. Алена узнала его мгновенно. Сердце екнуло и замерло.
Она осторожно поставила пакет на пол, сняла сапоги, не сводя глаз с пальто. Откуда? Почему? Из кухни донесся грохот кастрюли и властный голос:
– Максимушка, ну где же твоя сковородка побольше? Эта крохотулечка годится только яичницу жарить! И масла растительного дай, я свое, деревенское, привезла, настоящее, ароматное!
Алена медленно прошла короткий коридорчик и остановилась в дверях кухни. Ее маленькая кухня, всегда тесная, но *ее*, была заполнена до отказа. На столе, отодвинув в сторону Аленину утреннюю чашку и крошки от бутерброда, стояли банки с соленьями, кульки с картошкой и луком. У плиты, спиной к двери, стояла крупная женщина в ярком домашнем халате. Ее седые волосы были небрежно собраны в пучок, из которого выбивались пряди. Она энергично что-то помешивала на сковородке, дымившейся на конфорке. Возле раковины, с виноватым видом, переминался с ноги на ногу Максим. Он увидел Алену первым.
– О, Лен, привет! – Он неестественно громко, пытаясь перекрыть шум жарки. – Мама приехала! Неожиданно так… – Он сделал шаг навстречу, но Алена не двигалась.
Женщина у плиты обернулась. Лицо Валентины Петровны, свекрови Алены, расплылось в широкой, демонстративно радостной улыбке. Глаза, однако, оставались холодными и оценивающими.
– Алена! Здравствуй, доченька! – завопила она, оставляя ложку в сковородке и раскидывая руки для объятий. От нее пахло тем самым одеколоном и жареным салом. – Явилась наша кормилица! Ну, как дела? Устала, поди? Сейчас, сейчас, я как раз вашего Максимку кормлю. Он у меня бедненький, совсем заморился, худющий! – Она похлопала сына по щеке, словно он был пятилетним.
Алена машинально приняла неловкие объятия, ее тело напряглось как струна.
– Валентина Петровна… здравствуйте. Что случилось? Вы… надолго? – Алена с трудом выдавила из себя слова, глядя на чемодан в прихожей.
– Надолго, доченька, надолго! – весело парировала свекровь, возвращаясь к плите и с грохотом переворачивая что-то на сковороде. – Решила пожить с сыночком! Соскучилась. Да и он меня упросил, ну просто силком позвал! Говорит, мам, больше не могу, спаси меня! Жрать эту стрепню невозможно, что мне Алена готовит! Тошнит уже! Так и сказал, дословно! – Она звонко засмеялась, будто произнесла что-то невероятно остроумное. – Вот я и примчалась на выручку. Буду теперь сама готовить своему сыну, как положено! А заодно и тебя, доченька, научу, как мужу угодить. Ваши котлеты, извини, жрать невозможно! Резиновые какие-то, сухие. Не пойму, чего ты в них кладешь? Вот мои – другое дело! Натуральное мясо, лукок, хлебушек размоченный, яичко, специи правильные! Сейчас попробуешь!
Максим стоял, опустив голову, лицо его пылало. Он не смотрел на Алену.
– Мам… ну зачем так… – пробормотал он.
– А что "так"? Правду говорю! – Валентина Петровна шумно выложила из сковороды на тарелку огромные, подрумяненные котлеты. Они действительно пахли аппетитно. – Сынок мой пожаловался по-человечески, мать услышала – приехала! Все просто. Небось, рада, Аленка? Теперь с кухни разгрузишься! Иди раздевайся, садись, сейчас покушаем вместе!
Алена почувствовала, как ком подкатывает к горлу. Ее кухня. Ее дом. Ее правила. И вот эта женщина врывается с чемоданами, ставит свои банки на ее стол, называет ее еду "стрепней", а ее мужа выставляет жалким нытиком. И он… он молчит. Он *позвал* ее?
– Максим, – голос Алены звучал ровно, но внутри все дрожало, – можно поговорить? На минуту? В комнату.
– Да сейчас, Лен, мама кушать зовет… – он потупился.
– Сейчас, Максим, – повторила Алена, уже жестче. Она развернулась и пошла в единственную комнату – их спальню, гостиную, кабинет – все в одном.
Максим нехотя поплелся следом. Валентина Петровна фыркнула:
– Тайны какие! Ну ладно, ладно, я пока стол накрою. Только недолго, котлеты остынут!
Алена закрыла дверь в комнату.
– Объясни. Что это? – Она не кричала, но каждый звук был как удар хлыста. – Что значит "приехала надолго"? Что значит "спаси меня, жрать невозможно"? Ты это говорил? ЭТО?!
Максим сел на край дивана, сгорбившись.
– Лен… ну, я не так сказал… Мама все преувеличивает… Она просто заскучала, у нее там в деревне одни проблемы, соседи достали… Она позвонила, пожаловалась… Я в сердцах ляпнул, что устал от полуфабрикатов, что хочется нормальной домашней еды… Ну, ты же знаешь, последнее время я на работе, ты тоже устаешь, готовим редко… Вот она и прицепилась… А сегодня звонит – я, говорит, на вокзале, приезжай! Я испугался, думал, с ней что-то случилось… Приехал – а она с чемоданами! Говорит: "Сынок, я к тебе переезжаю, буду за тобой ухаживать!". А как отказать? Мать же! Она старая, одна… Куда ей деваться? Я не мог сказать "нет" прямо в лицо на вокзале!
– Не мог? – Алена глядела на него с ледяным презрением. – А сказать мне? Предупредить? Хотя бы смс кинуть? "Лен, мама приехала пожить", и точка? Ты предпочел ввести меня в свой дом и устроить спектакль, где она обливает грязью мои котлеты и мою готовку? И ты стоял и слушал? Ты ее *подтверждал* своим молчанием?!
– Я не подтверждал! – взвился Максим. – Я же сказал ей "зачем так"?!
– О да, очень убедительно! – Алена засмеялась, но смех был горьким. – "Мам, ну зачем так..." Это твоя защита жены? Твоей жены, Максим? И где она будет жить, эта твоя мамочка? В ванной? На балконе? У нас ОДНА комната! ОДНА! Куда ты ее собираешься поселить? На наш диван? А мы где будем? На полу?!
Дверь приоткрылась. В проеме стояла Валентина Петровна с тарелкой котлет в руке.
– О чем это вы тут так горячо? Котлетки стынут! – Она вошла, не дожидаясь приглашения, и поставила тарелку на журнальный столик. – Максимушка, иди ешь, пока горяченькие! А ты, Алена, не кипятись. Места мне много не надо. Я не капризная. Вот этот ваш диванчик – он же раскладной? Ну, я на нем и устроюсь. А вы в спальне… то есть, тут, – она обвела рукой единственную комнату, – как-нибудь потеснитесь. В тесноте, да не в обиде! Главное, сынок мой будет сыт и доволен! Ну, иди, Максим, ешь!
Максим, избегая взгляда Алены, послушно двинулся к тарелке. Валентина Петровна торжествующе улыбнулась Алене.
– А ты, доченька, не ревнуй! Я же не отбиваю мужа, я помогаю вам! Кухню на себя возьму полностью. Готовить, убирать. Ты только радоваться должна – разгрузишься! А котлетки мои попробуй, а? Уверена, таких ты никогда не ела! – Она сунула вилку в одну котлету и протянула ее Алене.
Алена отшатнулась, как от гадюки.
– Спасибо, не голодна. – Она повернулась к окну, глядя на темнеющие окна соседних домов. В горле стоял ком. Это был ее дом. Ее крепость. И вот в нее ворвались без спроса, установили свои порядки, унизили ее, а ее муж… ее муж предал ее молчанием и теперь уплетал эти чертовы котлеты. Она слышала за спиной его причмокивания и довольные возгласы свекрови: "Ну как, сынок? Не то, что твои резиновые? Видишь, как надо!"
Прошла неделя. Неделя ада. Однашка превратилась в проходной двор Валентины Петровны. Ее вещи расползлись по всем углам. На диване теперь постоянно лежало ее вязание, на тумбочке стояли ее таблетки и очки, в ванной висали ее махровые халаты немыслимых расцветок. Воздух был пропитан ее одеколоном и бесконечными запахами ее готовки – щей, жареной картошки, пирогов. Она действительно захватила кухню. И делала это с демонстративным шумом и помпой. Кастрюли гремели, сковородки шипели, масло брызгало на плиту и стены. Уборку после себя она делала спустя рукава, оставляя жирные разводы и крошки.
Алена приходила с работы в дом, где царил чужой дух и чужой порядок. Максим старался быть незаметным, забивался в угол с ноутбуком или уходил "подышать" на балкон. Он пытался как-то загладить вину – мыл посуду после матери (хотя та кричала, что он "не умеет" и отбирала у него губку), покупал Алене шоколадку, однажды принес цветы. Но каждый раз, когда Валентина Петровна отпускала очередную колкость в адрес Алены или ее хозяйственных навыков, Максим либо молчал, либо бормотал свое жалкое "Мам, ну зачем так...".
Конфликты вспыхивали постоянно.
– Алена, что это за порошок? – Валентина Петровна трясла пачкой дорогого стирального порошка. – Золото, что ли? Я твой любимый свитерок Максима постирала, так он весь полинял! Надо хозяйственное мыло использовать, я тебе привезла кусок, настоящее, дегтярное! И запах приятный, лечебный!
Алена смотрела на любимый свитер Максима, покрытый белесыми разводами и действительно полинявший в нескольких местах.
– Это порошок для цветных вещей, Валентина Петровна. И стиральная машина сама все делает. Зачем вы вообще полезли стирать? И мыло ваше… оно воняет соляркой! Весь шкаф теперь этим провонял!
– Ой, какая неженка! – фыркнула свекровь. – Зато чисто и дешево! А ты деньги на ветер выбрасываешь! Максим, скажи ей!
Максим, ковырявшийся в телефоне, вздрогнул.
– Ну… мама старалась… свитер, конечно, жалко… но, может, Лена, не кричи? Мама хотела как лучше…
"Как лучше". Эти слова стали притчей во языцех. Как лучше она переставила мебель, чтобы "удобнее было проходить". Как лучше она выкинула Аленины старые журналы ("макулатура!"). Как лучше она постирала занавески в кипятке, и они сели. Как лучше она "подкормила" Аленин любимый фикус удобрением из деревни, и тот начал сбрасывать листья.
Апогеем "кухонной войны" стал вечер, когда Алена, уставшая до полусмерти, решила сварить себе простой супчик из пакета, чтобы не связываться со свекровью. Она поставила кастрюльку с водой. Валентина Петровна в этот момент что-то жарила.
– О, супчик? – с фальшивым участием спросила она. – Голодная? А я тут как раз котлетки доделываю для Максимушки. Дай-ка я тебе помогу, добавлю специй, а то твой супчик пресный будет, как твои котлеты!
– Не надо, Валентина Петровна! – резко сказала Алена. – Я сама!
Но свекровь уже ловко схватила солонку и с деланной заботливостью высыпала в кипящую воду добрую половину содержимого.
– Вот так! Теперь будет в самый раз!
Алена выключила плиту, не сказав ни слова. Она вылила пересоленную жижу в раковину, взяла сумку и вышла из дома. Она бродила по улицам час, два, зашла в кафе, выпила чай, глядя в одну точку. Когда вернулась, Максим встретил ее тревожным взглядом.
– Лен, ты где была? Мама волновалась!
– Мама? – Алена усмехнулась. – Она прекрасно знает, где я была. Воняет солью из раковины. Она специально испортила мне еду.
– Лена, ну что ты! Она же хотела помочь! Она не рассчитала!
– Она все рассчитала, Максим! – Алена повысила голос. – Она прекрасно знает, что делает! Она захватила территорию, унижает меня при каждом удобном случае, а ты… ты ее главный союзник своим молчанием и поеданием этих чертовых котлет! Ты предатель!
Она прошла в комнату, громко хлопнув дверью. За дверью услышала шепот свекрови: "Видал, Максимушка? Как на меня кричит! А я ведь добра хотела! Неблагодарная!"
На следующий день, вернувшись с работы раньше обычного (сказала начальнику, что плохо себя чувствует), Алена застала квартиру пустой. Максим еще работал, Валентина Петровна, судя по отсутствию ее сумки, ушла в магазин или на прогулку. Алена вздохнула с облегчением. Тишина. Наконец-то. Она собиралась просто полежать, но взгляд упал на старую коробку из-под обуви, которую свекровь приспособила под свой "сейф" и поставила в угол комнаты, рядом с диваном. Коробка была приоткрыта. Алена видела торчащие конверты. Что-то заставило ее подойти. Не любопытство, а скорее чувство, что там может быть ключ к пониманию, *зачем* все это.
Она осторожно приподняла крышку. Старые фотографии, какие-то справки, пачка писем в конвертах с деревенским штемпелем. И… небольшой блокнот в клеенчатой обложке. Алена открыла его наугад. Это были записи Валентины Петровны. Мелким, нервным почерком.
*"...Ну и пусть терпит его стерва городская. Думает, сынок мой навеки ее? Ха! Как же. Пусть знает свое место. Кухня – мое царство теперь. Пусть видит, КАК надо мужа кормить!.."*
*"...Максимка вчера опять защищал ее, гаденыша. "Мам, не надо". А я как надо? Пусть сдохнет с голоду? Мой супчик ему не нравится? Мое тушеное мясо? Да я его на этих котлетах вырастила! А она резину какую-то подсовывает! Скоро он совсем от рук отобьется, если не приструнить..."*
Алена листала дальше, сердце колотилось. Записи были злыми, полными ненависти к ней и страха потерять контроль над сыном.
*"...Соседи опять скандалят. С участком замучили. Говорят, забор мой на их метр залез. Пускай судятся! Я не уступлю! Но… боюсь, правда их сторона. Суд-то может обязать снести. А куда я дену сарай? И где деньги на новый забор? Вот если б Максимка помог… но он под каблуком у той… Надо ехать. Надо к нему. Там я вонь ее выживу. Потерпит месяц-другой – сама сбежит. Максимка мой будет снова только мой!.."*
И последняя запись, сделанная явно перед отъездом:
*"...Еду! Решено. Сказала Максиму, что соседи совсем одолели, чуть ли не бьют, житья нет. Поверил, дурачок. Пожалел. Сказал: "Мам, приезжай хоть на недельку, отдохнешь". Ха! На недельку? Я уж приеду – так надолго! Пока эту стерву не выкурим. Чемоданы собраны. Главное – не забыть свое сало и специи. Пусть знает вкус НАСТОЯЩЕЙ еды!"*
Алена стояла, держа в руках блокнот, как улику. Теперь все стало ясно. Никакой любви к сыну. Никакого желания помочь. Чистая манипуляция, зависть и желание разрушить их семью, вернуть сынка под свое крыло. И Максим… Максим поверил в ее жалкие сказки о "проблемах с соседями". Он купился на ее игру в обиженную мать.
Дверь щелкнула. Вернулась Валентина Петровна, нагруженная пакетами.
– О, Аленка дома? Раненько! Помоги разобрать, тяжело ведь! Купила мяса, буду опять котлетки делать, Максимушка просил! Говорит, твои есть не может, только мои! – Она сияла, ставя пакеты на стол.
Алена медленно повернулась, все еще держа в руке блокнот. Она не стала прятать его.
– Валентина Петровна, – голос ее был тихим, но таким ледяным, что свекровь на мгновение смолкла. – Я нашла ваш дневник.
Лицо Валентины Петровны сначала побелело, потом залилось густой краской. Глаза метнули злобную искру.
– Ты что?! Рылась в моих вещах?! Воровка! Подлая! Отдай! – Она бросилась к Алене, пытаясь вырвать блокнот.
Алена легко отвела ее руку.
– Отдам. Позже. Сначала Максим это прочтет. Всё. От начала до конца. Про "вонь", про "стерву", про то, как вы его обманули с соседями, чтобы сюда втереться и меня "выкурить".
– Ты врешь! – закричала свекровь, но в ее глазах был панический страх. – Это не мое! Ты подбросила! Максим! Максим, где ты?! Она на меня клевещет!
– Максим еще на работе, – спокойно сказала Алена. – И мы с вами спокойно дождемся его. А пока… соберите свои вещи.
– Что?! – Валентина Петровна остолбенела.
– Вы слышали. Соберите чемоданы. Сегодня же. Вы съезжаете. В гостиницу, в хостел, к своим "злым" соседям – мне все равно. Но в моем доме вам больше не место.
– Это не твой дом! Это дом моего сына! – выкрикнула свекровь, трясясь от ярости. – Я не уйду! Максим меня не выгонит! Он меня любит!
– Посмотрим, что он скажет после того, как прочтет, как вы его на самом деле "любите", – Алена положила блокнот на стол, на самое видное место. – И пока вы собираетесь, я приготовлю ужин. Настоящий ужин. Без ваших котлет.
Она развязала один из пакетов, вынула куриное филе, помидоры, сыр. Валентина Петровна стояла, как вкопанная, ее дыхание было тяжелым. Она видела – Алена не шутит. В ее глазах была твердая решимость, которой свекровь не видела раньше.
– Ты… ты не смеешь… – прошипела она, но уже без прежней уверенности.
– Я уже все посмела, Валентина Петровна, – ответила Алена, включая плиту и доставая сковороду. – Теперь ваша очередь. Или вы предпочитаете дождаться Максима и разборок с этим? – Она кивнула на блокнот.
Свекровь молчала минуту, ее лицо искажали гримасы гнева и страха. Потом она резко развернулась и заковыляла в комнату. Послышался звук выдвигаемых ящиков, шуршание пакетов.
Алена готовила. Она резала курицу ровными ломтиками, шинковала помидоры, терла сыр. Движения были точными, уверенными. Внутри все еще бурлило от гнева и обиды, но теперь к этому добавилось странное ощущение силы. Она больше не была жертвой. Она взяла контроль.
Максим пришел, когда Валентина Петровна уже застегивала свой огромный чемодан. Она плакала, всхлипывая громко и демонстративно.
– Максимушка! – завопила она, увидев сына. – Выгони меня! Твоя жена! Рылась в моих вещах, клевету сочиняет! Выгоняет на улицу! Старую мать!
Максим растерянно огляделся. Увидел собранные чемоданы, плачущую мать, Алену, спокойно помешивающую что-то на сковороде, и… блокнот на столе. Алена молча указала на него взглядом.
– Прочти, Максим, – тихо сказала она. – Прежде чем что-либо говорить. Прочти.
Максим неуверенно взял блокнот. Листая страницы, его лицо становилось все мрачнее. Он читал записи своей матери. Про "стерву", про "вонь", про ложь про соседей, про план "выкурить" Алену. Валентина Петровна всхлипывала все громче.
– Мама… – голос Максима дрогнул от потрясения и гнева. – Это… это правда? Ты все это… писала? Ты обманула меня? Ты ненавидишь Алену? И приехала сюда… чтобы разрушить нашу жизнь?
– Сынок, это не так! Она все выдумала! Подделала! – запричитала свекровь, но в ее глазах читался страх разоблачения.
– Подделала твой почерк? – Максим ткнул пальцем в страницу. – Эти глупые ошибки? Эти твои словечки? Это ТЫ! – Он вдруг закричал, и Алена вздрогнула. Она никогда не слышала, чтобы он так кричал на мать. – Ты ненавидишь мою жену! Ты втерлась сюда с ложью! Ты издеваешься над ней! И я… я был слепой идиот!
– Максимушка! – Валентина Петровна попыталась обнять его, но он резко отстранился.
– Нет, мама. Хватит. Алена права. Ты уезжаешь. Сейчас же. Я отвезу тебя на вокзал. Купишь билет на ближайшую электричку. Или найдешь гостиницу. Но здесь тебе не место. Больше никогда.
– Ты… ты меня выгоняешь?! Сынок! Я же мать! – в голосе свекрови была настоящая паника.
– Ты переступила все границы, мама, – Максим говорил тихо, но очень твердо. Его руки сжимали блокнот. – Ты пыталась разрушить мою семью. Мою жизнь. Из зависти. Из злобы. Я этого не прощу. Собирайся. Быстро.
Валентина Петровна поняла, что игра проиграна. Ее спектакль с плачем закончился. Лицо ее окаменело. Она злобно посмотрела на Алену, потом на сына.
– Ну что ж… Понятно. Кровь не водица, а водица… – она злобно усмехнулась. – Люби свою стерву. Жри ее резиновые котлеты. Отрава они! Яд! – Она с силой дернула молнию на чемодане. – Веди, сынок. На вокзал. К своим злым соседям. Одна, как перст…
Она взяла сумку и потащила чемодан к двери. Максим молча взял чемодан у нее из рук. Он не смотрел на Алену. Его плечи были ссутулены, лицо – страдальческим.
– Лен… – он начал, стоя уже в дверях.
– Поезжай, Максим, – перебила его Алена. Она не хотела сейчас разговоров. Не хотела видеть его виноватый взгляд. – Отвези. Купи билет. Убедись, что она уехала. Потом… потом поговорим.
Он кивнул и вышел, за ним шла его мать, не оглядываясь. Дверь закрылась. Тишина. Настоящая тишина. Только шипение еды на сковороде. Алена подошла, уменьшила огонь. Аромат курицы с овощами и сыром наполнял кухню. Ее аромат. Без дешевого одеколона, без жареного сала.
Она накрыла сковороду крышкой и пошла в комнату. Подошла к дивану, где так долго "гостила" свекровь. Взяла покрывало, на котором она сидела, подушки, на которые она опиралась. Снесла все на балкон – проветривать. Потом открыла окно настежь. Холодный вечерний воздух ворвался в комнату, сметая запахи чужака.
Она вернулась на кухню, сняла крышку. Еда была готова. Она положила себе порцию на тарелку. Красиво. Аппетитно. Она села за стол. Свой стол. В своем доме.
Откусила кусочек курицы. Нежная, сочная, с ароматом трав и помидоров. Очень вкусно. Совсем не резина. Совсем не яд.
Она ела медленно, наслаждаясь тишиной и вкусом своей победы. Потом ее взгляд упал на ту самую сковороду, на которой Валентина Петровна жарила свои знаменитые котлеты. Она стояла немытая, с засохшими брызгами жира.
Алена доела, встала, взяла сковороду. Она открыла мусорное ведро. И аккуратно, но твердо, поставила сковороду прямо в него. На самое дно. Пусть будет памятником вторжению, которое закончилось.
Завтра она купит новую. Совсем другую. И будет готовить на ней что-нибудь очень вкусное. Для себя. А там видно будет. Дверь в комнату была открыта, впуская свежий воздух. Сквозняк шевелил страницы блокнота, лежавшего на столе. Алена подошла, взяла его. Подержала в руках. Потом так же аккуратно положила его обратно в коробку из-под обуви. Пусть Максим решает, что с ним делать. Доказательство – оно ей больше не нужно. Она и так все поняла.
Она взглянула на часы. Скоро Максим вернется. Разговор будет тяжелым. Очень тяжелым. Доверие разрушено. Но сейчас… сейчас она была дома. Одна. И это было бесконечно ценно. Она налила себе чаю, села в кресло у окна, глядя на огни города. Впервые за долгие дни она почувствовала, что может просто дышать.
Похожие истории: