Солнечный луч, пробивавшийся сквозь щель в шторах, уперся прямо в глаз. Шесть утра. Карина застонала, натянула одеяло на голову. Вчерашняя ночная смена в больнице вымотала до предела – два сложных поступления, бесконечные капельницы, бумаги. Тело гудело, как ЛЭП на ветру. Единственная мысль – спать, спать хотя бы до девяти. Но тут из кухни донеслись приглушенные, но отчетливые голоса. Женский – визгливый, знакомый до зубной боли. И мужской – ворчливый, сонный.
Карина сбросила одеяло. Сердце заколотилось где-то в горле. Нет. Не может быть. Опять? Она встала, накинула старый халат поверх пижамы и босиком вышла в коридор. Холод линолеума обжег ступни. В кухне, за крошечным столом, уставленным тарелками с недоеденным омлетом и хлебными крошками, сидели ее муж Игорь и… его мать. Галина Петровна. В ее любимом вязаном кардигане цвета заплесневелого сыра, который она неизменно носила с позапрошлого визита. На голове – бигуди, обернутые полиэтиленовым пакетом. Как всегда.
– Катюшка, проснулась? – Галина Петровна обернулась, широко улыбаясь. На губах – капелька желтка. – А я Игорю завтрак готовлю. Ты же на смену устала, думала, поспишь. А мы тихонечко.
«Тихонечко». В их «однушке» тихонечко могло быть только в одном случае – если все молчат и не дышат. Крошечная кухня, шесть метров, где каждый вздох был на счету.
– Мама… – Игорь ковырял вилкой в тарелке, избегая взгляда жены. – Приехала… с первым автобусом. Говорит, соскучилась. Хотела сделать сюрприз.
– Сюрприз? – Карина оперлась о дверной косяк. Голова гудела. – В шесть утра? Сюрприз, от которого сердце в пятки уходит? Галя Петровна, вы чего опять? Мы же договаривались – предупреждать! Хотя бы за час! А лучше – за день!
– Ой, Катенька, ну что ты! – Галина Петровна махнула рукой, словно отмахиваясь от назойливой мухи. – Родные люди! Какие тут предупреждения? Я же не на бал! Сынка проведать, внучку… Ой! – Она приложила руку к губам с преувеличенным сожалением. – Ты же на смену, внучка в лагере. Ну, ничего, в следующий раз. А я тут кофеек сварю, сейчас.
Она полезла в шкафчик над раковиной – туда, где Карина хранила дорогой, подаренный коллегами, колумбийский кофе в жестяной банке. Не ее дешевый растворимый «Якобс».
– Не надо! – Карина шагнула вперед. Голос дрогнул, но не от слабости, а от накатывающей ярости. – Кофе не надо. И завтрак Игорь сам мог сделать. Что случилось, Галя Петровна? Опять кот Васька сбежал? Или у соседки снизу опять телевизор слишком громко работает? Или просто захотелось проверить, чисто ли у нас? В шесть утра?
Игорь поднял голову. В глазах – усталое раздражение.
– Карина, хватит. Мама приехала. Нормально поговорить нельзя? Она же заботится.
– Заботится? – Карина фыркнула. – Заботится – это прислать пирожков с капустой, которые она умеет печь. Или позвонить, спросить, как дела. Заботиться – это не вваливаться без стука и звонка в шесть утра, когда я сплю после ночной! И не лезть в мои шкафы! – Она резко выхватила банку с кофе из рук растерянной свекрови. – И не трогать мой кофе!
Галина Петровна надула губы. Глаза мгновенно наполнились обиженными слезами.
– Игорь! Ты видишь? Ты видишь, как твоя жена с матерью твоей разговаривает? Я же добра хотела! Приехала, завтрак приготовила… А она… она… как фурия!
– Карина, извинись! – Игорь встал, стукнув кулаком по столу. Тарелки звякнули. – Мать она мне! Уважать надо!
– Уважать? – Карина засмеялась, но смех вышел сухим, злым. – Уважать надо личные границы, Игорь! И сон человека, который работает, чтобы оплачивать эту нашу «однушку», куда твоя мать является, как к себе домой! В прошлый раз она пришла в семь, пока я в ванной была! Прошерстила мои косметичку! Спрашивала потом, почему я такие дорогие крема покупаю, когда можно сметаной мазаться! А в позапрошлый – в восемь, пока мы спали, и вымыла полы, передвинув всю мебель! Мою любимую вазу разбила! Ту, что мне мама перед… – Голос Карины снова дрогнул. Она сглотнула комок в горле. – Перед отъездом подарила. И даже не извинилась! Сказала: «Старое надо обновлять!» Вот ее забота! Вот ее уважение!
– Ой, божечки! – запричитала Галина Петровна, утирая несуществующие слезы краем кардигана. – Вазу-то эту жалко? Да она ж кривенькая была! А полы – я же чисто вымыла! А в косметичке… – она кокетливо потупилась, – ну, интересно же, чем нынешние девушки мажутся… Дорого, да… Не по-хозяйски.
– Видишь, Карина? – Игорь сделал шаг к жене, его лицо было красно от гнева. – Мать старается! А ты все придираешься! Вазу! Кремы! Ты вообще себя слушаешь? Материалистка какая-то!
Карина посмотрела на мужа. На его растрепанные волосы, на халат, который он не застегнул, на раздражение в глазах. И на его мать, которая сидела с видом невинной овечки, но в глазах светилось торжество. Она знала, что сын ее защитит. Всегда защищал.
– Игорь, – Карина говорила тихо, но каждое слово падало, как камень. – Я устала. Я устала от этих «сюрпризов». Я устала от того, что в моем доме, в моей единственной комнате, где мы спим, едим и живем, появляется твоя мать, когда ей вздумается, и ведет себя, как хозяйка. Я устала оправдываться за свои вещи, за свой образ жизни, за свое право на сон. Я больше не хочу и не буду это терпеть.
Она глубоко вдохнула, глядя прямо в глаза Игорю, а потом перевела взгляд на Галину Петровну. Ярость кипела внутри, но голос звучал ледяно и четко:
– Запомните оба раз и навсегда. Ещё раз увижу твою мать в нашей квартире в шесть утра, она вылетит отсюда вместе с тобой! Я не шучу. Собирайте ее сумку. Сейчас же. И увезите обратно. На такси, на автобусе, пешком – мне все равно. Через час я хочу видеть пустую квартиру и тишину.
Тишина повисла густая, звенящая. Даже холодильник перестал гудеть. Галина Петровна ахнула, прикрыв рот рукой, изображая шок. Игорь побледнел, потом снова покраснел.
– Ты… ты что себе позволяешь?! – прошипел он. – Выгнать меня? Из моей же квартиры?
– Из нашей, Игорь, – поправила Карина. – Ипотека на двоих. И плачу я больше, потому что твоя «фриланс»-деятельность, – она с презрением выделила это слово, – приносит копейки. А мои ночные смены оплачивают твои обеды в кафешках и мамины визиты. Так что, да. Выгоняю. Точнее, даю выбор. Или твоя мать уезжает сейчас, тихо и мирно, и мы больше не повторяем этот цирк. Или уезжаете вы оба. Навсегда. Я найму адвоката, продам свою долю, сниму комнату, но жить так больше не буду. Решайте.
Она повернулась и пошла обратно в комнату, оставив их в оцепенении. Сердце колотилось, как бешеное, руки тряслись. Она села на край кровати, уткнувшись лицом в ладони. Слышала, как на кухне начался шепот, переходящий в громкое шипение.
– Видишь? Видишь, до чего дожил? – всхлипывал голос Галины Петровны. – Жена твоя родную мать гонит! В шею! Да я ее в суд! За оскорбления! За угрозы!
– Мам, тихо! – раздраженно буркнул Игорь. – Чего ты приперлась-то? Серьезно? Опять с соседкой поругалась?
– Да не в соседке дело! – Галина Петровна понизила голос, но Карина все равно уловила слова. – У меня… у меня опять этот… этот шум в ушах! И сердце колотится! Совсем замучило! Думала, у сына отдохну, спокойно… А тут такое! Она меня в могилу сведет!
«Шум в ушах», – мысленно повторила Карина. Вечная песня. То давление, то суставы, то «шум». Ни один врач ничего серьезного не находил. Но это был беспроигрышный билет на внимание сына.
– Ладно, мам, ладно, – устало сказал Игорь. – Собирайся. Отвезу тебя домой. Выпьешь корвалол, полежишь.
– А она? – Галина Петровна кивнула в сторону комнаты. – Совсем распоясалась! Надо ее проучить! Не пускай в дом! Пусть ночует у своих подружек! Подумает о своем поведении!
– Мам! Собирай вещи! – рявкнул Игорь. Карина услышала, как шаркают тапки, хлопает дверца шкафа в прихожей, где Галина Петровна вечно оставляла свой «экстренный» пакет с тапочками и халатом.
Через десять минут в дверях комнаты возник Игорь. Лицо было мрачное.
– Довольна? Мать в слезах. Я ее отвезти должен. Ты совсем охренела, Карина. Совсем. Мать… До такого докатиться.
Карина подняла на него глаза. Усталости как не бывало. Только холод.
– Я? Докатилась? Это твоя мать докатилась до того, что приезжает к взрослому сыну в шесть утра без предупреждения, потому что у нее «шум в ушах». И ты вместо того, чтобы отвезти ее к врачу или сказать: «Мам, позвони завтра», потакаешь этому театру. И позволяешь ей нарушать мой покой, мое личное пространство. Кто тут охренел, Игорь?
– Она же старая! – выкрикнул он. – Ей внимание нужно!
– Внимание – это телефонный звонок. Это визит в удобное время, о котором договорились! Это не налет в шесть утра! Я тоже устаю, Игорь! Я работаю! Я тащу этот дом! И я имею право на сон в своей квартире! Или ты забыл, кто оплатил прошлый платеж по ипотеке, когда твой «проект» сорвался?
Игорь помрачнел еще больше.
– Вот всегда так! Деньги, деньги! У тебя все сводится к деньгам! Материнской любви не купишь!
– Любви? – Карина горько усмехнулась. – Любви твоей матери, которая считает меня добытчицей для ее сына и вечной недоработкой? Которая каждый раз намекает, что я мало готовлю, плохо убираю, дорого трачусь? Которая лезет в мои вещи? Это любовь? Это контроль, Игорь! И ты ее в этом поддерживаешь!
– Она просто другой заботы не знает! – уперся Игорь. – Она так выражает… беспокойство.
– Выражайте его где-нибудь в другом месте, – отрезала Карина. – Я сказала, что будет. Запомни. И передай матери. Теперь, если не трудно, закрой дверь с той стороны. Мне спать. И ключ от квартиры с нее сними, пока везешь. Больше он ей не понадобится.
Игорь постоял еще мгновение, что-то пытаясь сказать, но только сжал кулаки и хлопнул дверью. Карина услышала, как натягивают куртки, бормочут, как хлопнула входная дверь. Тишина. Сладкая, желанная тишина.
Она повалилась на подушку, но сон как рукой сняло. Адреналин еще гулял по венам. Она вспомнила их первую встречу с Галиной Петровной. Тогда, пять лет назад, та показалась ей просто немного старомодной, но милой женщиной. «Игорек у меня золотой, береги его», – сказала она тогда Карине, многозначительно погладив ее по руке. Карина не придала значения. Ошибка.
Потом были постоянные звонки: «А что вы ели? А Игорек тепло оделся? А убралась ли ты?». Потом первые визиты «на чаек». Сначала с предупреждением. Потом – просто «заскочу на минутку». Минутка растягивалась на часы. А потом начались утренние рейды. Под предлогом «привезла пирожков» (в шесть утра!), «проверить, не прорвало ли» (в семь!), «просто мимо шла» (в восемь!). Игорь сначала ворчал, но быстро сдавался под напором материнских слез и упреков в неблагодарности. «Она же одна! Папа давно умер! Она вся во мне!»
Карина пыталась говорить, договариваться. Просила звонить. Умоляла не приходить раньше десяти. Галина Петровна клятвенно обещала… и через неделю снова стояла на пороге в неудобное время с оправданием: «Телефон сел!», «Проездной забыла, пришлось пешком идти!», «Так соскучилась, не могла терпеть!».
Карина закрыла глаза. В голове крутились обрывки прошлых сцен. Как Галина Петровна переставила мебель в их единственной комнате, пока они были в кино («Так уютнее!»). Как выбросила Карину старую, но любимую футболку («Дырявая уже!»). Как допрашивала о зарплате, о планах, о том, когда внуки («Вам уже тридцатник стукнул! Часики-то тикают!»).
А Игорь… Игорь отмалчивался. Иногда ворчал: «Мам, ну что ты», но чаще просто уходил в другую комнату (которой не было) или включал телек погромче. «Она же не со зла. Пережди». Его «пережди» длилось пять лет.
Сегодняшний утренний налет стал последней каплей. Карина не просто устала. Она была в ярости. От бессилия, от унижения, от ощущения, что ее дом – не ее крепость, а проходной двор для свекрови.
Она встала, пошла на кухню. На столе царил бардак: крошки, грязные тарелки, капли кофе. Сковородка с пригоревшим омлетом. Карина взяла губку, но бросила ее в раковину. Нет. Пусть Игорь убирает, когда вернется. Если вернется.
Она налила себе воды, выпила залпом. Взгляд упал на календарь. Через три дня – день рождения Галины Петровны. Карина мысленно представила обязательный визит, фальшивые улыбки, дежурный подарок (опять кофточку? духи, которые «не те»?), и ее передернуло. Нет. Больше нет.
Она достала телефон. Нашла в контактах Игоря. Написала сообщение, тщательно подбирая слова:
«Игорь. Утро показало, что ситуация невыносима. Твоя мать нарушила все возможные границы. Ты ее не остановил. Я серьезно настроена. Чтобы сохранить наши отношения, нужны четкие правила:
- Твоя мать НЕ приходит к нам без моего предварительного согласия, полученного как минимум за сутки.
- Визиты ДОЛЖНЫ заканчиваться не позднее 21:00. Никаких ночевок, если это не форс-мажор (пожар, потоп, реальная госпитализация со справкой).
- Твоя мать НЕ лезет в мои вещи, НЕ комментирует мой быт, мои траты, мою внешность, мою работу и наши с тобой планы на детей. Вообще. Никогда.
- Ты гарант этих правил. Если она их нарушает – ты немедленно и твердо ее останавливаешь и уводишь/увозишь. Без оправданий «она же старая».
Если ты не согласен с этими правилами или не готов их обеспечить – значит, мы не можем жить вместе. Я устала бороться за спокойствие в своем доме. Решай. Карина».
Она перечитала. Четко, твердо, без истерик. Отправила. Телефон лег на стол с глухим стуком. Теперь – ждать.
Ожидание растянулось на часы. Карина пыталась спать – не получилось. Пыталась читать – слова расплывались. Она убрала на кухне – механически, без мысли. Каждый звук за дверью заставлял вздрагивать. Вернется ли он один? Или с мамой? Или не вернется вовсе?
В три часа дня заскрежал ключ в замке. Сердце Карины ушло в пятки. Вошел Игорь. Один. Лицо было усталое, серое. Он снял куртку, бросил ее на стул, прошел на кухню, где сидела Карина с холодной чашкой чая.
Он сел напротив. Долго молчал, глядя на стол.
– Отвез, – наконец произнес он хрипло. – Успокоил. Дала валерьянки. Лежит.
Карина молчала.
– Карина… – он поднял на нее глаза. В них читалась смесь вины, раздражения и растерянности. – Ты… ты слишком жестко. Сообщение это… Правила… Это как для ребенка! Она же мать!
– Она взрослый человек, Игорь, – спокойно сказала Карина. – Которая прекрасно понимает, что делает. И прекрасно манипулирует тобой через чувство вины и «старость». Я не прошу невозможного. Я прошу уважения к моему дому и моему времени. И к нашему совместному пространству. Это мало?
– Но правила… как указ… – он поморщился.
– Другого языка она не понимает, Игорь! Договориться по-хорошему мы пытались пять лет! Не вышло. Значит, нужны четкие границы. И твоя готовность их охранять. Мой ультиматум с утра – не шутка. Я больше не выдержу ни одного такого утра. Ни одного незваного визита. Ни одного комментария. Так что решай. Принимаешь правила и готов их обеспечивать? Или мы расходимся?
Игорь закрыл лицо руками, потер виски.
– Блин, Карина… Зачем так… Она же не вечная… Поживет – и… ну, ты понимаешь…
– Я понимаю, что сейчас она отравляет мою жизнь. И твою тоже, хоть ты этого и не видишь. Я не хочу ждать, пока она «отъедет». Я хочу жить нормально сейчас. В своем доме. Без постоянного стресса. Выбор за тобой.
Он долго сидел, не двигаясь. Карина не давила. Она выпила последний глоток холодного чая. Готовность уйти, если он снова выберет мать, была странно спокойной. Без паники. Только усталая решимость.
– Ладно, – наконец прошептал он, не поднимая головы. – Ладно, Карина. Я… я поговорю с ней. О правилах. Попробую объяснить. Но ты… ты тоже чуть-чуть… ну, скидку на возраст. Не кипятись сразу.
– Скидку на возраст я даю, когда она ведет себя адекватно возрасту, а не как капризный подросток, – сказала Карина. – Я не кипячусь, Игорь. Я защищаюсь. Правила – это моя оборона. Если ты на моей стороне, то и ты – за этой стеной. Если нет… – она пожала плечами.
– Я на твоей стороне, – быстро сказал он, но Карина услышала в его голосе не уверенность, а желание замять конфликт. – Просто… дай время. Она привыкнет.
– Время дано, – сказала Карина, вставая. – С сегодняшнего дня. И запомни: утренний визит – это автоматическое нарушение правила номер один. Со всеми последствиями. Я пошла спать. Надеюсь, на этот раз меня никто не разбудит.
Она ушла в комнату, закрыла дверь. Не стала ее запирать. Проверка. Услышит ли он? Поймет ли? Или опять «мама привыкла», «маме сложно»?
Через стенку доносилось, как он возился на кухне, убирая следы утреннего «сюрприза». Потом стих. Карина лежала с открытыми глазами, глядя в потолок. Победа? Перемирие? Или просто передышка перед новым раундом? Она не знала. Знала только, что сдаваться не намерена. Ее квартира. Ее правила. Или никак.
Прошла неделя. Тихая. Галина Петровна не звонила. Игорь ходил задумчивый, но старался быть внимательным – помыл посуду без напоминания, купил продукты. Карина ловила себя на том, что ждет подвоха. Не может быть, чтобы все так просто закончилось.
Подвох пришел в пятницу вечером. Они с Игорем смотрели фильм, когда в дверь позвонили. Настойчиво. Игорь встал, посмотрел в глазок. Карина увидела, как он напрягся.
– Кто? – спросила она, уже зная ответ.
– Мама… – он обернулся, виновато поморщившись. – С сумкой.
Карина выключила телевизор. Тишина стала гулкой.
– Сумкой? В девять вечера? Игорь, правило номер два: визиты заканчиваются до девяти. И правило номер один: предупреждение за сутки. Где предупреждение?
– Карина, ну она… она же уже здесь! Может, пустим? Ну на чай? Она говорит, очень важное дело.
– Важное дело? – Карина встала. – Какое? Опять шум в ушах? Или соседка снизу опять телевизор громко смотрит? Или она просто решила проверить, работает ли мой ультиматум?
– Карина, не будь… – начал Игорь, но дверной звонок прозвенел снова, еще настойчивее.
– Открывай, Игорь, – тихо сказала Карина. – Но помни утро. Помни правила. И помни мой выбор.
Он медленно открыл дверь. На пороге стояла Галина Петровна. В том же кардигане. С небольшой сумкой. Лицо было обиженное.
– Здравствуйте, – сказала она холодно, глядя мимо Карины на сына. – Разрешите войти? Или тут тоже «правила»?
– Заходи, мам, – пробормотал Игорь, отступая.
Галина Петровна прошла в комнату, огляделась, будто впервые видя обстановку. Сумку поставила у порога.
– Садись, мам, – неуверенно предложил Игорь. – Чайку?
– Чай? – она фыркнула. – После такого приема? Я по делу. Важному. – Она уселась на краешек дивана, выпрямив спину. – Игорь, сынок, у меня беда.
Игорь сел рядом, настороженно.
– Какая беда, мам?
– Квартира… – Галина Петровна опустила глаза, играя складками кардигана. – Тот ЖЭКовский ремонт… Помнишь, я писала, что нам обещали трубы поменять? Так вот, вчера пришли… Посмотрели… Говорят, надо полностью менять стояк. И не только у меня. Во всем подъезде! А это… – она вздохнула драматично, – это надолго. И шумно. И пыльно. И холодно будет, трубы-то перекрывать. Мне сказали, минимум на две недели съехать. А куда мне, старухе? В гостиницу – денег нет! К подругам – все заняты, да и неудобно… – Она подняла на сына мокрые от навернувшихся слез глаза. – Я подумала… раз уж у тебя тут… ну, место есть… Может, поживу у вас? Пару неделек? Я не буду мешать! Тихо-тихо! В углу посижу! Катенька, – она вдруг обратилась к Карине, которая стояла у двери, скрестив руки на груди, – ну, ты же не против? Я ж не навсегда! На время ремонта! Родные люди ведь должны друг другу помогать?
Карина смотрела на нее. На эту идеально разыгранную сцену отчаяния. На Игоря, который уже начал кивать с сочувственным видом.
– Две недели? – четко произнесла Карина. – В нашей однушке? Где места и на двоих-то не всегда хватает? Где ванная и туалет – один на всех? Где кухня – шесть метров? Ты хочешь сказать, что в вашем ЖЭКе не предоставляют жилье на время капитального ремонта? Или компенсацию? Это же закон!
Галина Петровна замерла. Слезы мгновенно высохли.
– Ну… я не знаю… Они ничего не говорили… Наверное, нет… Или я не поняла…
– Поняла, не поняла… – Карина подошла ближе. – Галя Петровна. Давайте начистоту. Ты решила проверить, работают ли мои правила? Решила протащить «временное» проживание? А там… две недели превратятся в месяц, потом в «пока не накоплю», потом в «куда я одна, старая?». Мы это уже проходили. Нет. Мой ответ – нет.
– Карина! – вскочил Игорь. – Мать просит о помощи! На две недели! Из-за ремонта! Ты совсем без сердца?
– Без сердца? – Карина повернулась к нему. – А ты, Игорь? Ты где был, когда она «не поняла» про компенсацию? Ты звонил в ЖЭК? Уточнял? Или ты сразу готов был сказать «да», лишь бы не спорить? Ты готов две недели жить втроем в 30 метрах? С твоей матерью, которая «тихо-тихо в углу»? Ты веришь в это? Серьезно?
Игорь открыл рот, но слова застряли. Он посмотрел на мать. Та снова делала несчастное лицо.
– Я… я позвоню в ЖЭК завтра, – неуверенно сказал он. – Уточню.
– Уточни, – кивнула Карина. – Но даже если компенсации нет – ответ тот же. Нет. В нашей квартире тебе жить негде. Ты не «на две недели». Ты на испытательный срок моих нервов. И мои нервы уже кончились. Забирай свою сумку, Галя Петровна. Игорь, проводи мать. До дома. Сейчас.
– Катенька! – взвыла Галина Петровна. – Да как же так! Я ж старая! Больная! На улице ночь! Куда я пойду? Сыночек! Игорек!
– Мам, – Игорь взял ее за руку. Голос его дрогнул, но он не смотрел на Карину. – Пойдем. Я тебе такси вызову. Доедешь нормально. А завтра… завтра позвоню в ЖЭК. Разберусь. Если что… ну, подумаем.
– Подумаем? – Карина не повышала голос, но каждое слово било, как молот. – О чем думать, Игорь? О том, как впихнуть троих в одну комнату? О том, как я буду после ночной смены спать под ее храп и телевизор? О том, как она снова будет мыть полы в шесть утра? Думай. Но без меня. Выбор я сделала. Еще раз увижу ее здесь – вы меняете замки вместе. Или я их поменяю сама.
Она подошла к входной двери, открыла ее настежь. Холодный воздух ворвался в квартиру.
– Все. Я сказала. До свидания, Галя Петровна. Игорь, ты идешь с ней или остаешься? Но если идешь – ключ оставь.
Галина Петровна замерла, глядя на Карину с немой ненавистью. Потом резко схватила свою сумку.
– Пойдем, сынок! Пойдем! Не нужна нам такая невестка! Злюка! Бессердечная! Я сама как-нибудь! Умру под завалами – зато без ее правил!
Она выскочила в подъезд. Игорь стоял на пороге, разрываясь между матерью и женой. Лицо было искажено мукой.
– Карина… ну нельзя же так… она же…
– Выбор, Игорь, – повторила Карина. – Прямо сейчас. С ней. Или здесь. Со мной. И с правилами.
Он посмотрел на мать, которая ждала у лифта, всхлипывая в платок, потом на Карину. В его глазах мелькнуло отчаяние, злость, растерянность. Он шагнул за порог.
– Я… я отвезу ее… Вернусь. Мы поговорим.
– Говорить не о чем, – сказала Карина. – Ты сделал выбор. Возвращайся без нее. Или не возвращайся вовсе. Дверь я не запру. Но если она переступит порог – считай, что ты тоже.
Она закрыла дверь. Не стала смотреть в глазок. Прислонилась лбом к холодному дереву. Слышала, как лифт приехал, как захлопнулись двери. Тишина. Опять тишина.
Через час Игорь вернулся. Один. Без ключа – он оставил его, уезжая с матерью. Он открыл дверь своим ключом. Карина сидела на кухне, пила чай.
Он вошел, сел напротив. Лицо осунувшееся.
– Отвез… Успокоил… Нашла соседка снизу, впустит переночевать… Завтра позвоню в ЖЭК… – Он говорил монотонно, глядя в стол. – Карина… это… это слишком тяжело. Для меня. Разрываться.
– Мне тоже было тяжело пять лет, Игорь. Тяжело каждый раз. Но ты не замечал. Теперь выбор за тобой. Каждый раз. Если ты не готов защищать наш дом от вторжений, даже если вторженка – твоя мать, значит, этот дом для тебя не главное. Реши, что главное. И действуй соответственно. Я устала быть твоим щитом. Или твоей жертвой.
Он долго молчал. Потом кивнул, не поднимая головы.
– Я понял. Я… я постараюсь. Справиться. С ней. Справиться.
Карина не ответила. Слова «постараюсь» и «справиться» звучали слишком зыбко. Но это был первый шаг. Не назад. Возможно, в сторону. Время покажет. Она допила чай. В квартире было тихо. И эта тишина, наконец, принадлежала только им. Пока. Она встала.
– Я пойду спать. Надеюсь, завтра будет обычное утро. Без сюрпризов.
Она ушла в комнату. На этот раз тишина за дверью не была звенящей. Она была просто тишиной. Дорогой, выстраданной тишиной ее дома. Пока.
Вам может быть интересно: