- Внучка ведьмака. Часть 2.
- Не может такого быть, чтобы баба Дуня в девках согрешила... - мысли Светы вернулись в детство.
Ласковые, но строгие глаза оглядывали кроватку, заправленную девочкой. В изголовье, поверх розового покрывала в огромные потёртые одуванчики, ровно посередине возлежала тщательно взбитая подушка с диковинной ручной вышивкой.
- Подушку взбила, вижу, молодец. А простынку-то, Света, поправила?
Девочка опустила глаза, и, набравшись решительности, отрицательно покачала головой.
- Н-нет, зато одеялко вон как ровно получилось...
- И одеялко, и покрывало, и подушка. Только перво-наперво надо простынку поправлять, да ведь, внученька?
Быстрые бабушкины руки скатали валик из постельных принадлежностей, обнажив простыню. Та, сбившись крупными морщинами посередине, обнажала нижнюю часть матраца, там, где беспокойные пятки девочки елозили во сне, повторяя дневные маршруты.
- Вот видишь, как ты в такой постельке спать будешь? Давай, начинай сначала, - ободряюще улыбнулась баба Дуня.
Порванный на коричневой сандале ремешок бабушка заставила пришивать Свету своими руками, вдев грязно-белую от времени вощёную капроновую нить в изогнутую «марийскую» иглу.
Парочки, которые поздними летними вечерами нет-нет норовили занять лавочку под кривой берёзой, чьи длинные ветви свисали почти до земли, бабушка гоняла нещадно.
- Молодёжь! А ну, по домам! Нечего здесь шляться! Нюрка, ты? Гляди, матери расскажу, ух она тебе задаст!
Лето пролетало, как ширококрылая птица ястреб, парящая над лугами вокруг озера. Он только появился вдруг, долгим криком обозначив своё присутствие, и через несколько секунд камнем падал в волны тёмно-зелёной травы, чтобы поймать испуганного мышонка.
Перезревшие ягоды клубники, таявшие до хвостика прямо в детских пальцах. Колючие желтобокие огурцы, прячущиеся среди огромных листьев, похожих на лопухи. Длиннохвостые морковки, которые Света с разрешения бабушки выдёргивала из широкой грядки. Жаркая баня с деревянной кадушкой и душистым веником, после которой всё казалось новеньким: и сама Света, и сладкий вечерний воздух, и пальцы на руках и ногах, сморщенные и совершенно белые, будто весь недельный загар с них смылся.
В тот год бабушка в первый раз взяла Свету на сенокос. Дядьки, что шли друг от друга на расстоянии взмаха косы, на полшага один позади другого, то были серьёзно молчаливы, то вдруг шутили, то вдруг начинали петь бескрайними, как луга вокруг, голосами. Казалось, руки порхают отдельно от них. Дядьки не спеша шагали, чтобы их руки длинным взмахом положили аккуратную прядь, рождённую щедрой землёй. Баба Дуня со своей маленькой косой ходила то с одного края, то с другого, окашивая неровности выделенного в этом году колхозом, поля. Она почти не разговаривала, время от времени вглядываясь в горячее марево, поднимавшееся над щёткой, оставшейся после покоса. Когда мужчины ушли, закончив работу, и получив от бабы Дуни свёрнутые денежки и один на всех кулёк с провизией, Света с бабулей сели перекусить. Аппетита не было, но строгая женщина распорядилась:
- Ешь давай, сейчас работать будем.
И Света принялась послушно чистить белое, как полуденное солнце, яйцо, чтобы макать его в крупную соль спичечного коробка, прежде чем откусить. Запив еду горячим чаем из термоса, девочка почувствовала, как обильный пот выступил на лбу, и побежал по спине, щекоча нежную кожу.
- Пойдём, Света. Вот грабли твои. Смотри, что я делаю. Повторяй за мной.
Короткие фразы были точными, как взмах лёгких деревянных грабелек с длинным черенком. Бабушка зацепляла подсушенную солнцем траву, и одним взмахом переворачивала её, послушную и невесомую. Девочка повторяла за ней, высунув язык от старания. Скоро всё вокруг начало плыть в густой дымке. Бабушка. Трава, потерявшая сверху свой зелёный цвет. Грабли, жившие своей жизнью в её полудетских руках. Пот она больше не стирала с лица. Он, колючий и обильный, был везде. В туго заплетённых волосах, на шее, под коленками. Девочка чувствовала подступивший к горлу ком, и всё равно старалась успеть за бабушкой. Та, будто почувствовав неладное, обернулась, и бросила редкозубые грабли. Бледное лицо девочки со сжатыми губами было сосредоточенно и серьёзно.
- Света! Что же ты молчишь! - баба Дуня тотчас оказалась рядом и крепко взяла девочку за руку выше локтя. Она помогла Свете добраться до раскидистых кустов, растущих вокруг озера, и уложила на покрывало, на углу которого устроилась холщовая сумка с провиантом.
- Полежи, Света. Отдохни. Не думала я, что ты такая слабая у меня. Вроде, целый день на улице, - в бабушкиных словах не было упрёка, но девочка чувствовала себя так, будто провинилась.
Что-то случилось в этот год, и мама больше не возила её на всё лето в деревню, где росла бордовая шпанка, крупная сладкая клубника, и мелкая коричневая вишня, пряным соком брызгающая в рот из надкушенной ягоды. Теперь Света проводила лето в сухом пыльном городе, пытаясь разглядеть на краю стекла, озарённого узкой полосой красноватого заката, лёгкую деревенскую радугу, что щедро окрашивала собой умытое небо. Воспоминания становились далёкими и будто не принадлежащими Свете. Как если бы другой человек рассказывал ей свой сон, а она пыталась представить себе эти картинки.
Холодная роса, скатываясь с травы, щекотала лодыжки, и девушка очнулась. Дверь в избу скрипнула, и дед Авдей начал рассказывать Свете, как готовить посыпку для коровы, сопровождая слова короткими взмахами сухой руки. Вскоре они вошли в хлев. Дед нёс ведро, до краёв наполненное блестящей водой, а девушка - ведро с разбухшей крупой, перемешанной с картофельными очистками. При виде животного она чуть не выронила ведро из рук. Огромная рогатая голова с большими карими глазами смотрела так, будто люди пришли помешать ей жевать её извечную жвачку. Короткие ресницы, растущие вниз, казалось, мешают ей широко раскрыть глаза, чтобы увидеть целиком своё сумрачное жилище.
Струи звонко били в стенки ведра, а дед Авдей всё приговаривал:
- Вот так, сжимаешь, и тянешь. Сжимаешь и тянешь...
- А когда молоко кончится? Я как узнаю?
- Узнаешь, милая, узнаешь. Когда так покажется, ты вымя-то погладь, пожамкай, будто тесто в руках согреть хочешь. А потом ещё подои, а не то вымя заболит, и корову резать придётся.
Когда тёплое молоко лилось густой струёй в поставленные рядом трёхлитровые банки через крупную марлю, сложенную в несколько слоёв, под окнами затарахтел мотоцикл. Девушка не отвлекалась. Руки, не привычные к тяжести, напряглись и мелко подрагивали.
- Светка! Ты ли это? - слишком звонкий для мужчины голос раздался за её спиной.
Девушка, дополнив до краёв третью банку, опустила ведро на деревянный табурет, и оглянулась. Рыжие кудри, блестящие глаза, и веснушки, почти не различимые на загорелом лице. Парень казался высоченным в низенькой избе.
- Матвейка? Не может быть!
