Доброе утро, дорогие читатели!
Сегодня начинаю новую историю на нашем канале. Она будет недолгой, около десяти глав. Публикации будут выходить в понедельник, среду и пятницу, в 7 утра по Москве.
А там уже откроется новый канал, и я скажу вам «Добро пожаловать!!!»
С уважением, ваша Оксана.
Внучка ведьмака. Часть 1.
Дед Авдей овдовел, когда ему исполнилось пятьдесят. Когда его крупную голову украшали ещё русые густые кудри, а расстёгнутая в июльскую жару рубаха открывала мощную выпуклую грудь с курчавыми волосами. Его дом стоял почти посередине деревни, но вместе с большим огородом и крепкой баней был обнесён высоким забором, и смотрелся особняком, как и его хозяин. Устав то ли от частых советов "поджениться", то ли от участливых вздохов по его нелёгкой судьбе вдовца, он начал делать вид, что стал тугоухим. Вскоре все обитатели деревне знали, что Авдей нелюдим и глух. Однако, больше всего деревенских задевало то, что в огороде деда Авдея всё росло само собой.
Соседки по обе стороны от его дома с раздражением наблюдали, как дед ходит со стареньким лужёным ведром, посыпая что-то на грядки заскорузлой ладонью, и не переставая бубня себе под нос. На их вопросы он только делал круглые глаза, и отвечал:
- Ась? - и прикладывал грязно-морщинистую руку к обвислому уху, из которого топорщился пучок серых волос.
- Чёрт глухой, - улыбаясь во весь рот, сказала бабка Марья. - Сыпешь чё, я тебя спрашиваю!!!
- Не слышу, - отмахивался дед, и шаркал, хромая на одну ногу, вдоль зелёной бровки, неразборчиво напевая под нос «Вставай, страна огромная».
Вставал он рано, и обходил своё доброе хозяйство. Собирал яйца от беспокойных курочек-пеструшек, доил смирную козу Майку, стоящую низко склоня покорную рогатую голову.
Соседки привозили из города отраву от колорадских жуков, белокрылки и всякие добавки для роста, обильной огуречной и помидорной завязи, и быстрого созревания всего на свете. Тайком друг от друга брызгали кусты, беспокойно оглядываясь по сторонам.
- Федотовна! Чем капусту брызгала? Вроде, гусениц не видать у тебя!
Федотовна, затягивая под морщинистым подбородком узел светлого платка обеими руками, трясла головой:
- Золу сыплю, что ещё с ними делать.. - она пошарила рукой в кармане тёмно-синего фартука, проверяя, не открылся ли пузырёк с заветным ядом. - А ты чем, Петровна?
- Так и я золой, не будешь ведь что попало лить. Нам-ить самим есть потом...
Деревенька вымирала, теряя жителей, как древняя старуха свои жёлтые, изъеденные временем, зубы. Настал черёд и бабы Дуни, оставившей после себя маленькую избу, ухоженный огород, да приземистый хлев с доброй коровой Машкой. Из родственников в потёртой записной книжке нашлась одна только внучка, что приехала, торопясь, на похороны.
Света шла по деревне, время от времени поправляя сумку, перекинутую через плечо. Тёплая кофта, документы, бутылка с водой да пара пирожков, купленных в буфете автостанции - вот всё её хозяйство, прихваченное второпях с собой. Имя очень подходило девушке. Тонкие длинные руки и ноги, гибкий стан и светлые, почти белые, волосы до плеч. Узкое сероглазое лицо будто светилось изнутри тихой радостью, неведомой и непонятной окружающим её людям. Бабушку она помнила плохо неверной детской памятью. Зато хорошо помнила, как привычно скрипел колодец, наматывая ржавую цепь на большой круглый вал. Помнила вкус холодного молока из коричневой глиняной крынки, и запах белого хлеба, нарезанного толстыми розоватыми ломтями. Автобус, мягко шурша колёсами, остановился около синего указателя, и, скрипнув дверями, бросив их в разные стороны. Затем сердито фыркнул, обдав полосатую юбку Светы облаком выхлопа, и покатил дальше. Три километра до деревни для девушки тянулись долго, как ожидание летних каникул в первом классе. Мысли в голове возникали самые нелепые, и она одёргивала их, ругая себя. Думалось, можно ли купаться в деревенском пруду. Возят ли сейчас хлеб, или тоже придётся печь самой, как бабе Дуне. Есть ли в деревне парни или девчонки, которых она тоже смутно помнила. Рыжий вихрастый Матвейка, нос которого был украшен россыпью коричневых веснушек. Черноволосая и темноглазая Таня, обычно молчаливая, и взвизгивающая лишь тогда, когда высоко подняв локти смуглых рук, входила в бьющее подземными ключами, озеро. Или громко вскрикивающая в момент, когда оглушительный гром сотрясал всё вокруг под ослепительные вспышки озаряющей небо, молнии.
О том, что она скоро увидит бабу Дуню в последний раз, как пройдут похороны, и что будет дальше, Света не думала. В её молодом мозгу будто кто-то закрыл предохранительный клапан, карауля ей боль, горечь и слёзы, пряча их до нужного часа.
Ворота показались девушке низкими, будто вросшими в землю. Дом, казалось, чуть наклонился вперёд под тяжестью прожитых лет, перенесённых дождей, метелей, и иссушённый низким круглым солнцем. Из ворот вышла румяная женщина, утирая толстую шею длинным концом платка. Она растерянно поставила на тропинку десятилитровое ведро, полное молока, которое покачивалось пышной мельной пеной сверху.
- Ой, Светка! Привет. Приехала всё-таки... - едко хмыкнула женщина. - Я Машку подоила. Нельзя ей не доенной-то, вымя заболит. Да и детям молоко лишним не будет. Тебе одной-то куда корова, всё равно продашь. Ладно, пойду я, - она, вздохнув, взяла старенькое ведро за деревянную ручку с давно стёршимся лаком.
Света с недоумением смотрела ей вслед, переваливающейся под тяжестью ведра, как старая хромоногая гусыня. Справа от двери, на крыльце, стояла крышка гроба с нелепо поблескивающим пластиковым крестом. Девушка сделала глубокий вдох, прежде чем войти в дом. Очнулась она уже на кровати, от странного мокрого холода. Над ней склонилось старушечье лицо, утиравшее истончённые временем губы.
- Слава тебе, Хоссподи, очнулась! Ты, что-ли, Светка, которой телеграфировали?
- Я, - согласилась девушка, вытирая капли с лица. - А Вы...
- Петровна я, так и зови, Петровна. Садись давай. Мы, бабки, и то сидим. А ты, молодушка совсем ещё. Чё раскисла, или покойника ни разу не видала? - осуждающе спросила Петровна.
- Не видала, - отозвалась Света, и села на железной кровати, нервно скрипнувшей панцирной сеткой. Она боязливо посмотрела на середину комнаты. Бледное спокойное лицо показалось ей чужим и незнакомым, руки, скрещенные на груди - неподходяще молодыми и гладкими, будто принадлежали другой женщине.
Девушка не глядя опустила ноги на пол. Длинные тени деревьев подкрадывались к покойнице, проникая через неразличимое в темноте оконное стекло. Блики свечей плясали, будто напрасно пытаясь покинуть свои тонкие верёвочные тела. В комнате сидели несколько пожилых женщин, о чём-то неразборчиво разговаривая друг с другом. Непонятно из какого угла, сама по себе, вдруг появлялась молитва, и старческие губы повторяли её, знакомую и привычную, сказанную за жизнь не единожды. Ночь Света помнила плохо. Время от времени она впадала в темноту забытья, проваливаясь в холодный мрак, как в мокрое чрево дворового колодца. Приходила в себя так же внезапно, оставляя в полусонной памяти картинки далёкого детства и школьных лет. Позже, думая об этой ночи, девушка снова и снова чувствовала прикосновение холодного ковша к губам, и плечи её невольно сводило от неприятных воспоминаний.
Церковь была мрачной и старой. Мужики, что несли гроб, серьёзными и чужими. Под купол взлетели голуби, и несколько тонких невесомых пёрышек кружились в воздухе, наперекор словам торжественной молитвы. Света молча поглядывала на бабушек, окружавших её. Они дружно крестились, и кланялись, и девушка чувствовала на себе их осуждающие взгляды. Света посмотрела на свою правую руку с собранными щепотью пальцами, и не смогла поднять её, чтобы повторить увиденные движения. Тогда она взглянула на священника в длинной чёрной рясе с кадилом на длинной цепочке. Тот склонив голову, полуприкрыл глаза, не переставая читать молитву:
- Всё хорошо, не переживай, - говорило его спокойное лицо, и девушка набрала воздух в колеблющуюся грудь.
В сундуке бабы Дуни нашлось всё необходимое, чтобы раздать после похорон. Поминки были скромными и тихими.
- Избу помыть надо, - наставительно сказала Петровна. - Корову дои утром и вечером. Стада сейчас нет, во хлеву верёвка и кол. На день привязывай, где место найдёшь. Посыпка в сенях, в мешке. Завтра утром приду, всё покажу. А там уж сама думай, что да как. Голова молодая, светлая. Не то, что у нас. Мы уж здесь все не сегодня - завтра за твоей баб Дуней отправимся.
Петровна притянула Свету к себе, обдав кисловатым запахом старости, и хлопнула ладонью по спине:
- Ничего, как-нибудь, Светочка, ничего.
За ней потянулись, охая, другие бабки. Когда плотно закрылась входная дверь, девушка села на кухне, обхватив голову руками. На восемнадцатилетие от матери она получила неожиданный подарок, чемодан со своими вещами.
- Всё, Светлана, ты теперь взрослая. Я тебя до совершеннолетия вырастила, выкормила, наконец имею право на свою личную жизнь, - за спиной матери в коридоре маячила тощая бородатая фигурка, выпускающая из трубки клубы вонючего паровозного дыма. - Прощай, дочка, - мать распахнула дверь и замерла в ожидании, когда Света покинет родительское гнездо.
Девушка сидела во дворе, не смея поднять глаза на ещё вчера родные окна. Когда наконец решилась, то увидела, как волосатая рука по-хозяйски задёрнула ночные шторы, вопреки полуденному солнцу. Света почувствовала сильное, нестерпимое одиночество. Она была щенком, брошенным хозяином. Она была котёнком, которого даже не утопили из жалости, а просто выкинули на улицу. Она была птенцом, стая которого отправилась в тёплые края, забыв забрать его с собой.
Света закрыла глаза, и зажала уши, чтобы не слышать стрёкота кузнечиков и чириканья мелких пичужек, которым и дела не было до неё. Посидев так несколько минут, девушка встала и вытерла мокрое от слёз лицо. Дом надо было вымыть, шторы выстирать, и она отправилась в дровеник, чтобы затем растопить печь. В хлопотах прошёл остаток дня, и подкрался звенящий тишиной деревенский вечер. Она села на кровать, которая теперь казалась чужой и страшной. «Покойница» - стучало в её голове всякий раз, когда она вспоминала бабу Дуню. Света не представляла, что сможет уснуть в эту тревожную ночь. Она смотрела на подушку, почему-то старательно представляя бледное восковое лицо.
Оконное стекло резко звякнуло от раздавшегося стука, и Света вскрикнула. Выстиранные днём шторы раскачивались на длинной бельевой верёвке во дворе, а окна были завешены свисающими до пола простынями.
- Света... - раздался пожилой мужской голос, - не бойся, открывай...
Девушка нерешительно подошла к окну, раздумывая, прежде чем отодвинуть коричневую простыню.
За окном оказался дед в кепке, опирающийся на тросточку.
- Не бойся, я дед Авдей. Выйди на крыльцо, разговор есть.
Света с облегчением вздохнула, острые плечи её опустились. Скинув из петли крючок, сделанный из загнутого гвоздя, толкнула тяжёлую дверь.
Дед вынырнул из темноты, пахнущей тёплыми жёлтыми ромашковыми головками и влажной лебедой.
- Наперво сени запирай, милая, - ласково посмотрел он на девушку.
Она стояла посреди комнаты, растерянно глядя на старика.
- Боишься, - утвердительно кивнул он. - Страшно одной-то, небось?
- Страшно, дедушка, - она взяла кофту, лежащую на сиденье деревянного стула, и быстро сунула руки в рукава.
- Пойдём ко мне ночевать? Один я живу. Сегодня ночуешь, завтра уже не так жутко будет, - живые глаза блеснули из-под потёртого козырька. - Да не сомневайся, чем я, старик, тебя обижу? Жалко мне тебя. Молодая ещё совсем.
- Не знаю, - нерешительно сказала Света, оглядывая комнату, будто прося совета у ушедшей бабки. - Утром Петровна сказала придёт, с коровой поможет.
- Мы с тобой раньше Петровны будем. Я сам во всём тебе помогу, не переживай. Мы ведь с бабкой твоей не чужие люди были, - он потупил взгляд. Губы его напряглись и стали твёрдыми на вид.
- А Вы почему, дед Авдей, на похоронах не были? Я Вас не видела...
- Так меня деревенские местным дурачком почитают. Так и живу, - он растерянно развёл руками. - Да и о чём мне с ними толковать? Про их бабьи дела, разве, да кости соседкам мыть.
- Понятно, - кивнула девушка. - А что Вас с бабушкой связывало? Не чужие, говорите? - нехорошее предчувствие шевельнулось в её душе. - Или нет, лучше не рассказывайте. Да, пойдёмте. Думала, сегодня совсем не усну...
Керосинка на кухонном подоконнике приманивала глупых комаров и мелких мошек, звонко ударявшихся о вытянутое стекло, и мелкой барабанной дробью продолжавших свой нехитрый танец. Чай со странным пряным вкусом был ещё тёплым, и дед Авдей добавил в него чайную ложку тягучего золотого мёда.
Света уснула, едва её голова коснулась подушки, просушенной на горячем летнем солнце и сохранившей запахи свежескошенной травы. Она проснулась и сразу почувствовала пристальный взгляд на своём лице.
- Прости, милая, разбудил я тебя... - он поднялся с деревянного стула с гнутой овальной спинкой. - Выпей чаю с горбушкой, да пойдём, - он вышел, хромая, из комнаты. - Во дворе тебя подожду...
Девушка невольно посмотрела на большую деревянную раму, под стеклом которой хранили таинственное молчание чёрно-белые фотографии. Вот мужчина в военной форме, с наградами, сидит рядом с румяной полненькой женщиной. Вот, похоже, какой-то деревенский праздник: тут и тройки лошадей, и мотоциклы, и тьма народу. А вот странное фото, не то школа, не то техникум. Среди трёх рядов парней и девчонок выделяется пара, склонившая головы друг к другу. Он так неуловимо похож на деда Авдея, а она... Неужели баба Дуня?
- Дедушка! - громко позвала Света, не отводя глаз от пожелтевшей с левого края фотографии. - Деда, это ты?
Хромая поступь заставляла поскрипывать крупные половицы. По дому Авдей передвигался без палки.
- Я, милая, точно. Узнала, смотри-ка! - притворно удивился дед.
- А это баба Дуня, - повернула к нему голову девушка. - Вы разве вместе учились?
Авдей взял кепку за козырёк, и поёрзал ею по лысине:
- Курсы это были. После них я хотел твою бабушку сосватать. Да поссорились по глупости, молодые были оба, горячие, - он горько улыбнулся.
Света смотрела на него со смешанными чувствами. Трудно было представить, что этот старый дед давным-давно был молодым пареньком с фото, что был влюблён в бабушку, и что отголоски этой давней любви до сих пор терзают его не очерствевшее сердце.
- А мать-то тебе ничего обо мне не рассказывала? - вдруг спросил он.
- Н-нет, - покачала головой девушка, опоясывая светлые волосы резинкой. - А что она могла рассказать?
- Мать твоя восьмимесячной родилась, и Сергей свою Дуняшу частенько поколачивал за это. А поколачивать-то меня, дурака, надо было. Как дьявол в меня вселился, как я об их свадьбе узнал. Проходу ей не давал, ночами под окнами караулил. Вот она и не устояла. Оба мы, как пьяные, были в эту ночь, - старик не мог поднять глаз на Свету. - Утром... не знаю, как и сказать... Будто жажду утолил. Наважденье, как рукой, сняло. Покой такой наступил. Будто понял я, что вся жизнь впереди, понимаешь? - он, наконец, взглянул на девушку. - Дуня приходила потом ко мне. Говорила, что понесла. Так и жила, и терпела. Нет прощенья мне, милая.
Он развернулся и вышел из дома. Света шла за ним, кособоко опирающимся на палку, по коричневой земляной полосе, протоптанной между сине-зелёными башенками лебеды и чертополоха.
- Наверное, спросонья померещилось, - думала девушка, разглядывая под ногами корявые трещины в сухой земле. - Не может такого быть, чтобы баба Дуня в девках согрешила...
- Путеводитель здесь.