— Ужас, да что ты творишь! — Люда швырнула пляжную сумку на пол так, что из неё высыпались флакончики с кремом от загара. Янтарные капли брызнули на белую плитку прихожей, словно слёзы несбывшихся надежд.
Аркаша даже не поднял взгляд от телефона, всё ещё прижатого к уху. Его лицо было серым, как старая замазка на окнах их двухкомнатной квартиры на Васильевском.
— Мамочка, ну конечно, конечно... Да я же говорю — Люда сейчас к тебе приедет... — Он говорил тем особенным голосом, каким разговаривают с больными детьми. Или с капризными царицами.
Люда почувствовала, как в животе всё скручивается в тугой узел. Она знала этот тон. Знала, что сейчас будет.
— Немедленно собирайся и иди к моей маме, ей нужен уход, а море отменяется! — прошипел Аркаша, наконец оторвавшись от разговора. В его глазах плясали маленькие чёртики паники.
— Что значит отменяется? — Люда медленно разогнулась. Два года они копили на эту поездку в Анапу. Два года откладывали каждую копейку, отказывались от кафе, от новых вещей, от всего. А теперь...
— Мама заболела. У неё приступ. Она не может одна, ей нужна помощь.
— Какой ещё приступ? — Люда рассмеялась, но смех получился колючий, как шиповник. — У твоей мамаши каждую неделю новая болезнь! То сердце, то давление, то мигрень загадочная...
— Люда! — Аркаша вскинулся, и она увидела в его взгляде ту самую слепую преданность, которая всегда выводила её из себя. — Не смей так говорить о моей матери!
— А как мне говорить? — Она сделала шаг к нему, чувствуя, как внутри поднимается что-то горячее и злое. — Каждый раз, когда мы планируем что-то для себя, твоя мамочка внезапно заболевает! Помнишь, как мы не поехали к моим родителям на Новый год? Помнишь, как пропустили свадьбу моей сестры?
— Это было по-настоящему! Мама не притворяется!
— Не притворяется? — Люда подошла к окну, где на подоконнике стояли их чемоданы. Уже собранные. Уже готовые к отъезду, который должен был состояться через час. — А помнишь, как она "умирала" от воспаления лёгких, а потом тётя Инна случайно проговорилась, что видела её в торговом центре? В тот же день?
Аркаша побледнел ещё больше.
— Тётя Инна могла ошибиться...
— Ошибиться? — Люда развернулась к нему лицом, и он отшатнулся, словно от пощёчины. — Твоя мать ненавидит меня, Аркаша. Просто ненавидит. И делает всё, чтобы разрушить нашу жизнь.
— Перестань! — Он ударил кулаком по столу, и стоявшая на нём фотография в рамке — их свадебное фото — покачнулась. — Мама больна! Ей шестьдесят восемь лет, она одинока...
— Одинока? — Люда захохотала. — У неё есть подружки, есть врачи, есть соседи... И есть ты, который бегает к ней каждые два дня!
— Я единственный сын!
— А я что — случайная прохожая? Я твоя жена, Аркаша! Твоя жена, которая восемь лет терпит капризы твоей матери!
Телефон в руках у Аркаши снова зазвонил. На экране высветилось: "Мама". Он посмотрел на Люду виноватым взглядом и ответил.
— Да, мамочка... Что? Ещё хуже стало? — Его голос дрогнул. — Конечно, я сейчас приеду... Нет, не один, с Людой...
Люда медленно подошла к чемодану и достала оттуда новый купальник. Красивый, с цветочным принтом. Такой, о котором мечтала всю зиму. Посмотрела на него, погладила рукой скользкую ткань.
— Знаешь что, Аркаша, — сказала она тихо, не оборачиваясь. — Я не поеду к твоей матери.
— Что? — Он прикрыл трубку рукой. — Ты что сказала?
— Я сказала — не поеду. — Она положила купальник обратно в чемодан и закрыла его на молнию. — Поезжай сам. Ухаживай за своей мамочкой сколько влезет.
— Люда, ты с ума сошла? Я не могу оставить маму одну!
— А меня можешь. — Она взяла чемодан за ручку. — Меня можешь оставить всегда.
— Куда ты поедешь?
— К морю. — Люда улыбнулась, и в этой улыбке было что-то новое. Что-то, чего Аркаша раньше не видел. — К морю, Аркадий. Одна.
И тут из телефона донёсся голос Нелли Викторовны — тонкий, капризный, требовательный:
— Аркаша, милый, что там происходит? Почему ты так долго? Мне совсем плохо...
Люда остановилась у двери.
— Передай своей матери, — сказала она, не оборачиваясь, — что спектакль закончен. И зрители расходятся.
Дверь захлопнулась с таким звуком, словно закрывалась крышка гроба. Аркаша остался один посреди прихожей, с телефоном в руке и с ощущением, что мир только что сдвинулся с привычных рельсов.
— Аркаша! Аркаша, ты меня слышишь? — голос матери становился всё более истерическим. — Что там за хлопанье? Это Людка ушла? Ну и правильно! Эгоистка несчастная...
— Мам, я... — Он провёл рукой по лицу. — Я скоро приеду.
— А где Людка? Почему она не едет?
— Люда... Люда поехала в отпуск.
— Как поехала? А я? А моё состояние? — В голосе Нелли Викторовны появились нотки праведного негодования. — Сын, да как ты мог такое допустить? Я же умираю!
Аркаша посмотрел на разбросанные флакончики крема. Один из них покатился под батарею, оставляя за собой маслянистый след.
— Мама, ты не умираешь.
— Что?! — На том конце провода повисла пауза. — Ты что сказал?
— Я сказал... — Он сел на табуретку в прихожей, чувствуя, как ноги подгибаются. — Ты не умираешь, мама. Ты просто... ты просто не хочешь, чтобы я был счастлив.
— Аркадий! — Голос стал ледяным. — Как ты смеешь! Я всю жизнь живу только для тебя!
— Нет, мама. Ты живёшь, чтобы контролировать меня.
И он нажал кнопку отбоя.
Люда ехала в такси к вокзалу и смотрела в окно на пролетающий мимо город. Водитель — мужчина лет пятидесяти с добрыми глазами — поглядывал на неё в зеркало заднего вида.
— На поезд опаздываете? — спросил он участливо.
— Наоборот, — ответила Люда и улыбнулась. — Я как раз вовремя.
Телефон в её сумке разрывался от звонков. Аркаша. Потом Нелли Викторовна. Потом снова Аркаша. Люда выключила звук и убрала телефон подальше.
Впервые за восемь лет ей было всё равно на их семейную драму.
На вокзале она купила билет на первый же поезд до Анапы. Плацкарт, зато через четыре часа. Села в зале ожидания рядом с окном и достала из сумки бутерброд, который приготовила с утра — для дороги с Аркашей.
— Мамочка, а мамочка, — дёрнул её за рукав маленький мальчик лет пяти. — А почему тётя плачет?
Люда удивлённо коснулась щёк. И правда — мокрые. Когда это она успела заплакать?
— Извините, — подбежала к ним молодая женщина, очевидно, мать мальчика. — Петя, не приставай к людям.
— Ничего, — Люда вытерла лицо платком. — Он прав. Я плачу. Но знаете что? — Она наклонилась к мальчику. — Иногда плачут не от грусти, а от облегчения.
— А что это такое — облегчение? — спросил Петя с серьёзным видом.
— Это когда с тебя снимают очень тяжёлый рюкзак, — объяснила Люда. — И ты можешь, наконец, расправить плечи.
Тем временем Аркаша стоял у подъезда матери на Петроградской стороне и набирался смелости подняться на четвёртый этаж. В руках у него была сумка с лекарствами, которые он купил по дороге — валидол, корвалол, всё, что обычно требовала мать во время своих "приступов".
Поднимаясь по лестнице, он вспоминал слова Люды. Про торговый центр. Про тётю Инну. Про воспаление лёгких, которого не было.
И чем ближе он подходил к материной двери, тем больше понимал: жена была права. Во всём права.
Он позвонил в дверь. Никто не открыл. Позвонил ещё раз — тишина. Достал ключи и вошёл сам.
— Мама? — крикнул он в пустую квартиру.
Из кухни донеслись звуки — кто-то греел чайник. Аркаша прошёл туда и замер на пороге.
За столом сидели его мать и тётя Инна, попивая чай с тортиком "Наполеон". Нелли Викторовна была одета в домашний халат, но волосы у неё были аккуратно уложены, а на лице — лёгкий макияж.
— Мама? — растерянно произнёс он. — Ты... ты же больна?
Нелли Викторовна и тётя Инна переглянулись.
— Аркаша! — Мать вскочила из-за стола, изображая радость. — Как хорошо, что ты приехал! А где Людка?
— Мама, — Аркаша поставил сумку с лекарствами на пол. — Ты выглядишь... здоровой.
— Ну что ты, сынок! — Нелли Викторовна прижала руку к сердцу. — Мне просто немного полегчало, когда узнала, что ты едешь...
— Полегчало настолько, что ты успела испечь торт?
Тётя Инна поперхнулась чаем.
— Это... это я принесла, — быстро сказала она. — Нелли Викторовна, она действительно плохо себя чувствовала...
— Инна Петровна, — тихо сказал Аркаша. — А вы помните, как три месяца назад видели маму в "Галерее", когда она лежала дома с воспалением лёгких?
Женщина побледнела.
— Я... может, я ошиблась...
— Или может, ошибалась моя мама? — Аркаша сел на табуретку напротив матери. — Мам, скажи честно. Ты действительно болела все эти разы?
Нелли Викторовна выпрямилась в кресле, и в её глазах мелькнуло что-то хищное.
— Аркадий, как ты можешь подозревать свою мать во лжи? Это всё Людкины происки! Она настраивает тебя против меня!
— Люда уехала к морю, мама. Одна. — Он посмотрел на неё внимательно. — И знаешь что? Я думаю, она правильно сделала.
Тишина в кухне стала плотной, как кисель.
— Что ты сказал? — прошептала Нелли Викторовна.
— Я сказал, что моя жена поступила правильно. — Аркаша встал. — А я — неправильно. Я восемь лет разрушал свой брак из-за твоих спектаклей.
— Какие спектакли?! Я твоя мать!
— Да, мама. Ты моя мать. — Он подошёл к ней и поцеловал в лоб. — Но я больше не буду актёром в твоих постановках.
И направился к выходу.
— Аркадий! — закричала она ему вслед. — Не смей уходить! У меня сердце... у меня приступ!
Он обернулся с порога.
— Тогда вызывай скорую, мама. Как делают все настоящие больные люди.
Поезд тронулся ровно в шесть вечера. Люда сидела у окна и смотрела, как Петербург медленно уплывает назад — серые дома, промышленные трубы, мосты над Невой. Всё, что было её жизнью последние восемь лет.
В купе с ней ехали ещё три человека: пожилая женщина с вязанием, молодая мама с годовалым малышом и мужчина средних лет, который сразу же углубился в книгу. Обычные люди, едущие по своим обычным делам. Никто из них не знал, что сегодня чья-то жизнь изменилась навсегда.
— Вы на отдых едете? — спросила пожилая женщина, отрываясь от петель.
— Да, — ответила Люда. — На отдых.
— А муж что же не поехал?
— У мужа... другие приоритеты.
Женщина покачала головой с пониманием.
— Знаю я таких мужей. У меня самой такой был. Сорок лет прожила с маменькиным сынком. — Она вздохнула. — Только поздно поняла, что можно жить по-другому.
Люда посмотрела на неё с интересом.
— А как по-другому?
— Для себя, милочка. Иногда надо жить для себя. Это не эгоизм — это выживание.
Аркаша шёл по вечернему Петербургу и не знал, куда идти. Домой возвращаться не хотелось — пустая квартира, пустая постель, тишина, которая давила на уши. К матери — тем более. Значит, просто идти. Куда глаза глядят.
Он дошёл до Дворцовой площади и сел на скамейку напротив Зимнего дворца. Туристы фотографировались, влюблённые парочки целовались, жизнь текла своим чередом. А у него... что у него?
Телефон завибрировал. Сообщение от Люды: "Еду в поезде. Не звони. Мне нужно время подумать."
Он набрал ответ: "Прости меня", но так и не отправил. Стёр. Написал: "Люблю тебя", тоже стёр. В конце концов написал просто: "Береги себя" — и отправил.
Ответ пришёл сразу: "Тебе тоже пора научиться беречь себя, Аркаша."
Он засмеялся сквозь слёзы. Даже на расстоянии она умела попасть прямо в точку.
На следующее утро Нелли Викторовна проснулась в плохом настроении. Аркаша так и не перезвонил вчера, не приехал, не принёс завтрак. Непорядок какой-то.
Она набрала его номер.
— Аркаша, доброе утро, — сказала она ласковым голосом. — Как дела, сынок?
— Нормально, мама.
— А почему голос такой... странный?
— Обычный голос, мама. Просто я больше не буду притворяться, что верю в твои болезни.
Нелли Викторовна ахнула.
— Аркадий! Как ты можешь! У меня же вчера был настоящий приступ после твоего ухода!
— Вызывала скорую?
— Что?
— Скорую. Вызывала?
— Ну... нет, но...
— Значит, приступ был не такой уж серьёзный. — В голосе сына появилась какая-то новая нотка — спокойная уверенность. — Мама, я поеду к врачу. К психологу. Разбираться со своими проблемами.
— Какие проблемы? Что за чушь?
— Проблема в том, что я тридцать пять лет позволял тебе управлять моей жизнью. И из-за этого потерял жену.
— Да хорошо, что потерял! — не выдержала Нелли Викторовна. — Эта мадам тебе не пара! Я тебе лучшую найду!
— Мама, — тихо сказал Аркаша. — Люда была лучшей. Просто ты её не знала. Не хотела знать.
— Да что ты понимаешь в женщинах! Я же мать, я лучше вижу!
— Ты видишь только то, что хочешь видеть. — Он помолчал. — Мам, я не буду к тебе приезжать некоторое время. Мне нужно разобраться в себе.
— Как не будешь? А если мне плохо станет?
— Вызовешь скорую. Или позвонишь тёте Инне. Или соседке Марии Петровне. У тебя много людей вокруг, мама. Просто ты привыкла использовать только меня.
И он повесил трубку.
Люда проснулась от шума прибоя. Первый раз за восемь лет — от шума прибоя, а не от звонка свекрови или мужа, спешащего к маме по очередному "вызову".
Она сняла небольшой домик в частном секторе, в пяти минутах ходьбы от моря. Хозяйка, тётя Валя, оказалась приветливой женщиной лет шестидесяти, которая сразу же предложила чай и расспросила про семью.
— Одна приехала? — удивилась она. — А муж где?
— Муж остался решать семейные проблемы, — ответила Люда дипломатично.
— Понятно, — кивнула тётя Валя с пониманием. — Значит, со свекровью что-то. У меня свекровь тоже такая была — вечно больная, вечно всех к себе звала. Пока муж не поставил точку.
— И как он поставил?
— А просто сказал: мама, или ты лечишься по-настоящему, или я перестаю на твои спектакли реагировать. Жёстко, конечно, но по-другому с такими не получается.
Люда допила чай и пошла на пляж. Море было спокойным, тёплым, бесконечным. Она разложила полотенце на песке, достала книгу и телефон.
Сообщений было много. От Аркаши — осторожное "Береги себя". От подруги Маши — "Ну как дела?" От сестры из Москвы — "Давно не звонила, как жизнь?"
Она ответила только сестре: "Жизнь налаживается. Учусь жить для себя."
А потом выключила телефон и открыла книгу. Роман, который давно хотела прочитать, но всё не было времени — то к свекрови надо, то мужа успокаивать после разговора с матерью, то что-то ещё.
Впервые за много лет у неё было время. И она собиралась им распорядиться по своему усмотрению.
Через неделю Аркаша сидел в кабинете психолога — молодой женщины с внимательными глазами и тихим голосом.
— Расскажите про отношения с матерью, — попросила она.
И он рассказывал. Про детство, когда отец ушёл из семьи, и мама говорила: "Теперь ты у меня единственный мужчина". Про юность, когда каждая его подружка становилась "неподходящей". Про студенчество, когда он хотел переехать в общежитие, а мать "заболела" сердцем. Про встречу с Людой и восьмилетнюю войну между женой и матерью.
— А что вы чувствуете сейчас? — спросила психолог.
— Вину, — честно ответил он. — И злость. И... облегчение.
— Облегчение — это хорошо. Это значит, что вы начинаете отделяться.
— А вдруг мама действительно заболеет? Серьёзно заболеет?
— А вдруг не заболеет? — мягко спросила женщина. — Аркадий, ваша мама — взрослый человек. Она может позаботиться о себе сама. А вы имеете право на собственную жизнь.
Выходя из кабинета, он почувствовал что-то новое. Будто с плеч действительно сняли тяжёлый рюкзак.
И впервые за неделю он улыбнулся.
Через две недели Люда загорела до золотистого оттенка и почувствовала, что готова к разговору. Она включила телефон — тридцать семь пропущенных от Нелли Викторовны, двенадцать от Аркаши и одно сообщение от него же: "Хожу к психологу. Многое понимаю. Жду, когда будешь готова поговорить."
Она набрала его номер.
— Люда? — голос был осторожным, но живым. — Как дела? Как море?
— Хорошо. А как мама?
— Мама... — Он помолчал. — Мама научилась вызывать скорую. Оказывается, она прекрасно умеет заботиться о себе сама, когда другого выхода нет.
Люда рассмеялась — впервые искренне за много месяцев.
— А как ты?
— Я... по-другому. Люда, я хочу к тебе приехать. Не чтобы уговаривать вернуться. Просто поговорить. Попросить прощения. Нормально попросить.
— Приезжай, — сказала она после паузы. — Но предупреждаю: я уже не та, что была три недели назад.
— Я тоже не тот.
Аркаша приехал на следующий день, растрёпанный с дороги, с цветами и виноватыми глазами. Они встретились на набережной, и Люда сразу заметила — он выглядел моложе. Будто сбросил несколько лет вместе с материнской опёкой.
— Привет, — сказал он неуверенно.
— Привет. — Она взяла цветы. — Красивые.
Они шли по берегу молча, пока Аркаша не остановился.
— Люда, я был полным идиотом.
— Да, был.
— Я разрушал наш брак из-за страхов, которые мне внушили в детстве.
— Угу.
— Я позволял матери управлять нашей жизнью, потому что боялся её гнева больше, чем боялся потерять тебя.
Люда села на песок и посмотрела на закат.
— А теперь что? — спросила она. — Теперь ты понял, раскаялся, и мы должны вернуться к прежней жизни?
— Нет, — тихо сказал он, садясь рядом. — Теперь я хочу начать заново. Если ты готова дать мне шанс.
— На каких условиях?
— На твоих условиях.
Люда взяла горсть песка и медленно пропустила его между пальцами.
— Условие первое: никаких внезапных болезней твоей матери, которые отменяют наши планы.
— Принимается.
— Условие второе: если она действительно заболеет, мы вместе решаем, как помочь. Но ты не бросаешь всё и не бежишь к ней, забыв обо мне.
— Принимается.
— Условие третье: я не обязана любить твою маму. Я буду вежливой, но не более того.
Аркаша кивнул.
— А условие четвёртое, — Люда повернулась к нему лицом, — ты продолжаешь ходить к психологу. Потому что тридцать пять лет маминой опёки не проходят за три недели.
— Уже записался на следующий месяц. — Он улыбнулся. — А у тебя есть условия ко мне? Как к мужу, а не как к сыну?
Люда задумалась.
— Хочу, чтобы мы каждый год ездили куда-нибудь вдвоём. Без звонков, без экстренных вызовов. Просто мы.
— Хочу.
— Хочу, чтобы ты советовался со мной, а не с мамой, когда принимаешь важные решения.
— Хочу и буду.
— И хочу, чтобы ты перестал извиняться за то, что существуешь. — Она взяла его за руку. — Ты имеешь право быть счастливым, Аркаша. Даже если твоя мама против.
Он сжал её пальцы.
— А ты? Ты простишь меня?
— Я уже простила. Но доверие... доверие надо будет заработать заново.
Вернулись они вместе через неделю. Загорелые, отдохнувшие, с новыми правилами игры. На вокзале их никто не встречал — что было непривычно, но приятно.
Дома Аркаша первым делом проверил автоответчик. Двенадцать сообщений от матери, каждое всё более возмущённое: от "Аркаша, милый, почему не звонишь?" до "Да что же это такое, сын совсем обалдел!"
— Будешь перезванивать? — спросила Люда, разбирая чемодан.
— Завтра, — ответил он. — И по громкой связи, чтобы ты слышала разговор.
— Серьёзно?
— Никаких секретов, помнишь? Мы теперь команда.
На следующий день они сидели на кухне с утренним кофе, и Аркаша набрал материн номер.
— Аркадий! — голос Нелли Викторовны был полон праведного гнева. — Где ты пропадал? Я тебе звонила, звонила...
— Привет, мама. Мы с Людой ездили к морю.
— Мы с Людой? — В голосе появились нотки паники. — То есть вы помирились?
— Мы работаем над отношениями.
— А я? А как же я? Я тут одна сидела, волновалась...
— Мама, ты взрослая женщина. У тебя есть подруги, есть соседи. Ты прекрасно справилась без меня.
— Но ты же сын! Ты должен...
— Я должен быть счастливым, мама. — Аркаша посмотрел на Люду и улыбнулся. — И я хочу, чтобы ты тоже была счастливой. Но не за мой счёт.
— Да что с тобой стало?! Это всё она, эта... эта су…а тебя настраивает!
— Мама, — спокойно сказал Аркаша. — Если ты ещё раз так скажешь о моей жене, я неделю с тобой разговаривать не буду.
На том конце провода повисла тишина.
— Я не понимаю, что происходит, — наконец прошептала Нелли Викторовна.
— Происходит то, что я взрослею, мама. В тридцать пять лет, но лучше поздно, чем никогда.
Прошёл месяц
Нелли Викторовна звонила реже, но каждый разговор проходил по новым правилам — коротко, по делу, без истерик. Когда она пыталась начать игру в "больную мать", Аркаша мягко, но твёрдо предлагал ей обратиться к врачу.
Один раз она действительно попала в больницу — с настоящим гипертоническим кризом. Аркаша и Люда приезжали к ней каждый день, но не в панике, а спокойно, как взрослые люди навещают больного родственника.
— Знаешь, — сказала Люда, когда они ехали домой после очередного больничного визита, — она не такая уж плохая. Когда не притворяется.
— Да, — согласился Аркаша. — Просто она привыкла получать внимание через болезни. Теперь учится по-другому.
— А мы учимся жить своей жизнью.
— И у нас неплохо получается.
***
Год спустя Люда стояла на том же перроне Московского вокзала, но теперь рядом с ней был Аркаша, и они ехали в Крым — в свадебное путешествие, которое откладывали восемь лет.
— Мать звонила? — спросила она, хотя знала ответ.
— Звонила. Пожелала хорошего отдыха, — улыбнулся Аркаша. — И сказала, что записалась на курсы рисования. Хочет заняться чем-то для себя.
— Вот это новость.
— Знаешь, что она ещё сказала?
— Что?
— Что ты была права. И что она... извиняется.
Люда удивлённо подняла брови.
— Серьёзно?
— Серьёзно. Правда, добавила, что всё равно считает тебя слишком упрямой.
— Ну, это уже прогресс.
Поезд тронулся, и Люда прижалась к плечу мужа. За окном проплывал всё тот же Петербург, но теперь он не казался тюрьмой. Теперь это был просто город, в который они вернутся через две недели — отдохнувшие, счастливые и свободные.
— Знаешь, чему я научилась за этот год? — сказала она.
— Чему?
— Что любовь — это не жертвенность. Это умение быть счастливой рядом с другим человеком, не теряя себя.
— А я научился, что быть хорошим сыном не значит отказываться от собственной жизни.
Они ехали к морю, к солнцу, к новому этапу своих отношений. И впереди их ждали не манипуляции и скандалы, а обычная, человеческая любовь — честная, взрослая и счастливая.
Такая любовь, ради которой стоило пройти через все эти испытания.