Глава 53
На следующий день, едва завершился утренний обход, Эмма первым делом снова отправила меня к той самой беременной женщине, перед которой она накануне устроила настоящее представление, назвав себя лучшим хирургом Петербурга, а может быть, и всей страны, и единственным специалистом, способным справиться с её случаем. Я не спорила и пошла выполнять поручение, заранее предчувствуя, что меня снова ждёт не только работа с аппаратом УЗИ, но и новая порция личных откровений от пациентки.
Как только я вошла, та сразу оживилась, села поудобнее и, как и ожидалось, заговорила на свою любимую тему:
– Когда я узнала про секретаршу, – сказала она, словно продолжая вчерашний разговор, – я позвонила ей и пригласила на обед. Представляете? Абсолютно спокойно, цивилизованно. Сказала, что не виню её, мол, всякое бывает. Но, если честно, просто хотела посмотреть на эту дрянь, которая увела моего мужа.
Она говорила это с таким оттенком гордости и удовлетворения, будто не вспоминала предательство, а описывала хитроумную победу в какой-то светской игре, где наградой был холодный контроль над ситуацией. Я слушала вполуха, кивала, но всё больше концентрировалась на изображении на экране. То, что видела, вызывало во мне тревогу. Пока ещё слабую, неоформленную, но отчётливо нарастающую. Я переключила режим, прищурилась, меняя угол сканера, задержала дыхание, вглядываясь в изображение.
Что-то здесь было не так. Слишком размытые контуры, странное затемнение, тень, которую я не могла однозначно интерпретировать. Изображение явно вызывало вопросы. Я не могла принять решение самостоятельно, слишком велика вероятность ошибки, слишком многое было поставлено на карту. И, к сожалению, в моём случае проконсультироваться можно было только с одним человеком. С той самой Эммой, которую я до сих пор одновременно побаивалась и временами искренне не выносила.
***
Доктор Осухова, сидя за ворохом медицинских карт, исписанных ровным, чётким почерком, в какой-то момент не заметила, как задремала. Голова опустилась, ручка выпала из пальцев, и на несколько минут наступил сладкий, пусть и тревожный, врачебный покой. Она не спала полноценно, скорее зависла в полудрёме, будто между мирами, где звуки из коридора смешивались с обрывками мыслей. Но долго это блаженство не продлилось.
В ординаторскую тихо вошёл Пётр Иванович. Он двигался почти неслышно, как хирург в операционной, и только лёгкий резиновый скрип под обувью выдал его присутствие. Он подошёл ближе, наклонился и, понизив голос до почти интимного шёпота, спросил, стараясь не спугнуть коллегу:
– Найдётся минутка?
Осухова медленно открыла глаза, моргнула, взглянула на него не слишком дружелюбно и с лёгкой хрипотцой, свойственной тем, кто только что вынырнул из короткого сна, ответила:
– Смотря что тебе нужно, – голос у неё был колючим, как всегда, когда её выдёргивали из заслуженного покоя.
– Кто такой Красавчик? – осведомился Михайловский, глядя внимательно, почти испытующе.
Наталья Григорьевна на миг задумалась. Губы её чуть поджались, в уголках глаз затаилась насмешка, но отвечать сразу она не спешила. И тут, словно по заказу, взгляд её случайно зацепил происходящее за дверью. В конце коридора, у окна, Шаповалов разговаривал с Эммой. И хотя между ними было приличное расстояние, атмосфера беседы казалась напряжённой. Наталья Григорьевна могла бы сейчас же, с явным удовольствием, поведать Петру Ивановичу о давнем флирте Шаповалова с ординатором Светличной, могла бы подробно разложить по полочкам, кто, с кем, когда и в каком лифте. Но не сделала этого. Не сейчас.
Она резко встала, взяла со стола папку с бумагами и прошла мимо Михайловского в коридор, бросив через плечо с язвительным выражением:
– Я это. Я – Красавчик. Я высокая, красивая, люблю нависать над уставшими коллегами и задавать глупые вопросы про других красивых женщин. Петя, ты вообще в своём уме? Я тут хирургом работаю, а не сводней, чего ты ко мне привязался? – и, не дождавшись ответа, вышла.
Пройдя мимо ординаторской, Осухова невольно стала свидетелем обрывка разговора между Шаповаловым и Эммой. Она замедлила шаг, но не из любопытства, а скорее из инстинкта, который у опытного врача сродни профессиональному чутью. Говорили тихо, но напряжение в голосах чувствовалось даже сквозь приглушённые интонации.
– Зачем тебе Даша? – строго, даже чуть обвиняюще спросил Денис Дмитриевич.
– Её высоко оценили, – парировала Эмма с таким видом, словно докладывала об успехах подчинённой на заседании врачебной комиссии.
– Конечно, – прозвучало недоверчиво.
– Ты бы не рекомендовал? – спросила доктор Шаповалова уже с явной издёвкой, в голосе скользнула насмешка.
– Я такого не говорил, – ответил Денис Дмитриевич, отводя взгляд.
– А как же её профессиональные навыки? – с тонкой усмешкой поинтересовалась Эмма, вложив в слово «профессиональные» весь возможный подтекст.
Разумного ответа не последовало. Было только приглушённое, сдавленное рычание:
– Может, заткнёшься?
Осухова усмехнулась и пошла дальше. Она слышала достаточно, чтобы понимать, насколько всё запущено. И, как всегда, вовремя промолчала.
***
Я услышала кусочек их разговора, но поскольку на их семейные разборки мне глубоко наплевать, а здесь вообще-то больница, а не кухня их квартиры, то смело обратилась к куратору:
– Эмма Борисовна?
– Да? – резко обернулась она, явно недовольная тем, что кто-то посмел вмешаться в их, мягко говоря, беседу, хотя оба явно ссорились, – видимо, как всегда.
– Анализы подтвердили аномалии, которые показал ультразвук. Думаю, вам стоит самой взглянуть.
– Хорошо, идём, – сказала Эмма и первая направилась к палате.
Я следую за ней и слышу:
– Даша… Даша! – это зовёт Шаповалов.
На ходу оборачиваюсь и говорю ему:
– Не надо.
Вскоре мы оказываемся в палате.
– Вот здесь, видите? Двусторонний плевральный выпад, – показываю Эмме на мониторе. – С признаками последующего отёка.
– По-русски, пожалуйста, – просит пациентка.
– Мы обнаружили зачатки порока сердца у близнецов, – отвечает вместо меня доктор Шаповалова. – Но волноваться не стоит.
– Мои малыши поправятся? – начинает волноваться беременная.
– Я немедленно проведу операцию, – говорит Эмма. – Мы не будем ждать, – и поворачивается ко мне: – Закажи операционную, скорее.
***
Пошатавшись для вида по отделению, всем отчаянно мешая, Виктор Марципанов явился к завотделением с утренним докладом и сказал как всегда не слишком уверенно:
– Отчёта нет, Адриан Николаевич. В отделении всё то же, что и раньше. Мне пора… – он прошёл почти до двери, но вернулся, кое-что вспомнив. – Хотя нет, есть одно дело.
– Доктора Михайловский и Шаповалов делят шкуру не убитого медведя? – спросил Шварц, продолжая листать какую-то научную книгу в планшете, – он даже в такие моменты старался оставаться в русле медицинский событий, чтобы не отстать от появления новинок. Те же сыпались, словно из рога изобилия, и повсюду только одно: там нейронные сети, тут искусственный интеллект. Шварцу даже стало казаться, что вскоре и врачи не понадобятся: люди станут «скармливать» компьютерам данные своих анализов, а те выдавать рекомендации. Может, так и до рецептов дойдёт?
– Нет, Адриан Николаевич, – сказал ординатор.
– Я про Ивана… того бармена, претендента на реконструктивную операцию.
Завотделением оторвал взгляд от планшета и с интересом посмотрел на Виктора. Ординатор всё рассказал, и доктор Шварц распорядился как можно быстрее сделать эту указанную процедуру, поскольку счёл состояние мужчины, несмотря на общие показатели, довольно шатким. Кивнув, Марципанов побежал передавать приказ Адриана Николаевича, довольный хотя бы тем, что не пришлось снова перед ним стоять, ощущая себя стукачом на тайной встрече со следователем.
Пока ординатор Двигубский толкал перед собой каталку с барменом, которого вскоре повезли на операцию, Иван тарахтел без умолку:
– Скажи Петьке, чтобы мыл раковины каждый день, а не через день. Каждый день! И напомни, что грузовик приезжает в шесть утра, а склад во дворе. Вот ещё что: деньги на всякий пожарный лежат на верхней полке на складе.
Операция началась через сорок минут при участии докторов Михайловского и Шаповалова, которые действовали по ранее утверждённому сценарию.
– Большего я сделать не могу, – сказал спустя полчаса Денис Дмитриевич, проведя тончайшую манипуляцию в мозге больного. – Начнём остужать.
Пётр Иванович кивнул, теперь начался его этап. Он кивнул, и медсёстры начали обкладывать Ивана пакетами со льдом. Учитывая объёмы здоровяка, их понадобилось довольно много, носить пришлось из подвала, где стоят рефрижераторы. Сверху, с балкона, отделённого от операционной большим панорамным окном, за происходящим наблюдали приглашённые на операцию. Одним из них был Виктор Марципанов.
– Отсюда ничего не видно, – сказала ему, войдя, доктор Осухова.
– Знаю, – ответил он. – Я пытаюсь найти способ помочь Ване. Вы же его знаете?
– Да, конечно, – улыбнулась Наталья Григорьевна. – Когда я училась, то была единственной женщиной-ординатором. Я никого не знала, меня никто не знал, кроме Вани. Он меня знал и относился по-дружески.
– Так вы с ним?.. – начал было Виктор, но Мегера посмотрела на него весьма категорично.
– Ты думаешь только о том, как бы залезть кому-нибудь под юбку. Ужас! – проворчала доктор Осухова и отвесила ординатору подзатыльник. – Поэтому у тебя и сифилис.
Это услышала Наташа Юмкина, повернулась, глянула на взлохмаченного Марципанова и хихикнула.
– Ваня первый сказал мне, что из меня получится хороший хирург, – продолжила вспоминать Мегера. – Он в этом ничего не понимал, но это было лучше, чем ничего.
В это время в помещение протиснулся Двигубский. Сел рядом с Юмкиной и проворчал:
– Конечно, у меня каменное сердце, а ты принесла закуски, – он цапнул у неё из рук пирожок и сунул в рот.
– Это мой обед, – сказала девушка.
– Как ты можешь есть, когда Ванька помирает? – спросил Алексей, продолжая жевать с аппетитом.
– Он не умрёт, его вернут, – ответила Наташа.
– Зря ты так думаешь. У него не будет пульса, – продолжил вредничать Двигубский.
– Всё! – Марципанов внезапно вскочил с места, и все удивлённо на него посмотрели. Спустя секунду сказал. – Умер, – и выскочил из помещения.
– Мы остановили приток крови? – спросил в это время доктор Михайловский.
– Чтобы защитить мозг, оперируем на бескровном поле, чтобы не лопнула аневризма, – голосом прилежной ученицы ответила стоящая рядом ординатор Спивакова.
– Охладили тело…
– …чтобы снизить гипотермию, сохранить в целостности ткани, пока не восстановится приток крови, – продолжила Марина,
– Температура тела 30 градусов, – заметил анестезиолог.
Доктор Михайловский подошёл к пациенту, который его не слышал, и сказал негромко:
– Ну что, Ваня, пора помирать, – и перекрыл кровоток, ведущий к сердцу.
Настал самый напряжённый момент операции. На балконе все замерли, приникнув к окну.
Кардиомонитор запищал на одной ноте.
– Асистолия, – заметила хирургическая медсестра.
– У нас 45 минут, – сказал доктор Шаповалов.
– Запустите таймер, – распорядился Пётр Иванович.
Четверть часа спустя, продолжая манипуляции, Денис Дмитриевич спросил коллегу:
– Какая у тебя история с Иваном? Похоже, здесь у всех она есть.
– Ты первый, – сказал Михайловский.
– Ладно. Я пришёл к Ване в ночь перед своей первой сменой. Я был в Питере всего пару дней. Познакомился с женщиной, напился, и она этим воспользовалась. Ну… или это она напилась, а я воспользовался. Короче, мы оба напились определённо, – хмыкнул он. – Кто-то воспользовался ситуацией. Неважно, я считаю это своим боевым крещением в Санкт-Петербурге. А что у тебя?
– У меня ничего, – ответил Пётр Иванович. – Просто хотел послушать твою историю.
От такой наглости Шаповалов даже обернулся и посмотрел на коллегу. Тот пожал плечами и улыбнулся под маской: мол, ты попался на уловку, кто же виноват?