Глава 54
Пока хирурги продолжали операцию, пытаясь вылечить бармена, ординатор Двигубский в своём репертуаре решил не терять времени даром и подкатить к Наташе Юмкиной. Она сидела у самого панорамного окна, напряжённо глядя вниз, в операционную, где всё решалось прямо сейчас – там, где настоящее, важное и для ординатора первого года обучения очень интересное. А здесь, рядом, как комар над ухом, привычно зажужжал голос Алексея.
– Я очень милый, стоит узнать меня поближе, – сказал он тоном завзятого романтика, будто был уверен, что сейчас произойдёт чудо, и девушка наконец оценит его достоинства, станет смотреть по-другому.
– Вовсе нет, – сдержанно и устало бросила Наташа, не поворачивая головы.
– Мы могли бы стать друзьями…
– Никогда, Алексей. Ни-ког-да, – произнесла по слогам, чтобы у него даже теоретической надежды не осталось.
– Почему? – не унимался он.
Юмкина медленно повернулась и посмотрела на него внимательно, как на человека, в отношении которого непонятно: смеяться над ним или пожалеть. Так смотрят на убогих.
– Назови мне хоть одну причину. Что в тебе хоть немного человеческого? – спросила она.
Алексей не стал обижаться. Взгляд его скользнул вниз, в операционную, и он неожиданно для неё, без сарказма, тихо сказал, оценивая работу хирургической бригады:
– Слишком медленно.
От него это прозвучало неожиданно серьёзно. Наташа едва уловимо нахмурилась и прислушалась к тому, что происходит внутри.
– Надеюсь, Ваня выдержит, – проговорила она, уже почти забыв о странном ухажёре рядом.
– Он сможет. Он выдержит, – твёрдо произнёс Алексей. – Он обязан это сделать.
Юмкина посмотрела на Двигубского с удивлением. Голос его был негромким, но в нём что-то звенело: сдержанная тревога или даже настоящее участие. Та самая искренность, которой она от него не ждала, считая в нём невозможной. И вот – пожалуйста, проявилась в момент, когда она меньше всего этого ожидала. Это что сейчас было? Хитро рассчитанный ход, чтобы произвести впечатление? Или ему правда не всё равно? В груди что-то дрогнуло, какое-то подозрительное тепло, как если бы сквозь стужу пробилось солнце. Только Наташа решила пока не придавать этому значения.
Внизу, в операционной, громко прозвучал голос доктор Шаповалова:
– Чёрт! Зажим не держится! Дайте биполярный коагулятор. Постараюсь зайти с другой стороны.
– Сколько времени осталось? – спросил коллега Михайловский, и в его голосе прозвучало железное спокойствие, как у пилота, сообщающего о надвигающемся шторме, потому следует бы поторопиться.
– Семнадцать минут, – быстро ответила Марина Спивакова, бросив быстрый взгляд на таймер.
– Промывание, пожалуйста, – сказал Денис Дмитриевич.
– Коллега, мне понадобится восемь минут, чтобы оживить его и согреть, – тихо, но отчётливо заметил Пётр Иванович.
– Тогда стоит использовать оставшиеся семнадцать минут на полную катушку. Вот так, начнём отсюда. Видите? Видите, почему я не могу этого сделать отсюда? – обратился он к ординаторам, скорее для них, чем для себя, чтобы они понимали, как правильно.
Наташа всё ещё смотрела вниз, а сбоку ощущала тихое, неожиданно нераздражающее присутствие Двигубского. Он не пошутил, не начал очередную болтовню, просто молчал и смотрел туда же. И впервые ординатор его не презирала.
Пока операционная бригада продолжала работу, Виктор Марципанов, словно подстреленный, вылетел с балкона анатомического театра и понёсся по коридору. В голове наконец родилась идея, которая могла бы не только спасти бармена, но и избавить его от последующего банкротства. Потому что сама операция – да, она покрывалась медицинской страховкой, но вот реабилитация, препараты, повторные УЗИ, переливания, восстановление, расходники, – всё это было уже личной проблемой пациента. А бармен Ваня не был богатым человеком. Даже скорее наоборот, учитывая нынешнюю экономику. Он даже сам у себя работал официантом, чтобы оплачивать ипотеку.
Виктор остановился только у палаты Шварца. Постучал, и, не дожидаясь ответа, вошёл. Завотделением полулежал с планшетом в руках, явно увлечённый чтением.
– Он технически мёртв, – сказал Марципанов с порога, вставая как по стойке смирно. – У нас есть семнадцать минут. Я подумал: почему бы не оформить это как часть исследовательского проекта?
Шварц оторвался от экрана, взглянул на него в упор.
– Ты предлагаешь превратить операцию по спасению человека в учебное пособие?
– Не совсем так, – уточнил ординатор. – Я предлагаю оформить её как клинический случай с уникальной реконструкцией. Внести в отчёт как образовательный эпизод. А финансирование… можно попробовать привлечь через университет или фонд, если оформить заявку. Это займёт не больше суток. Я сам всё напишу. Вам останется только подписать. Пожалуйста…
Пауза. Шварц всё ещё смотрел, не моргая.
– Ты рассчитываешь на внешнее финансирование. Грант?
– Да. Один из негосударственных медицинских фондов. Или хотя бы учебная субсидия. Мы ведь действительно учимся. А случай редкий. Можно будет потом рассказать о нём на каком-нибудь симпозиуме.
– У тебя есть на руках документы? Или ты пришёл с голой идеей?
– Пока идея, но чёткая. Пётр Иванович среагировал, Денис Дмитриевич тоже согласен участвовать. Осталось только вас подключить. Без вашего согласия ничего не получится.
Шварц отложил планшет, молча посмотрел в окно. Секунды тянулись долго. Когда заговорил, голос его был всё таким же спокойным, но внутри звучало что-то жёсткое.
– Не знал, что ты настолько готов не исполнять мои поручения.
– Я помню, – тихо ответил Марципанов. – Но поймите, на кону не просто практика. Там человек, который верит, что мы его спасём.
Завотделением покачал головой:
– Ты всегда был из тех, кто проявляет инициативу. Даже если их об этом не просят.
– Потому и пришёл в хирургию, – чуть улыбнулся Виктор. – Тут без этого никак.
Шварц помолчал. Лицо его было спокойным, но губы поджаты.
– Свободен.
– Вы… разрешаете?
– Я ничего не разрешаю. Мне нужно подумать. Ступай.
Виктор молча кивнул, вышел и закрыл за собой дверь.
Оставшись один, Шварц вернулся к планшету. Несколько секунд смотрел на страницу, затем выключил экран и впервые за долгое время не дочитал абзац. Не потому, что книга надоела. Просто стало ясно: его, опытнейшего организатора с огромным стажем и тонким нюхом на нестандартные ходы, обошёл мальчишка. И пусть идея была ещё сырой, пусть не проработанной, но она была. А он, Шварц, пусть и с прооперированной, но ещё соображающей головой, до такого не додумался, и вот это злило больше всего.
Когда Марципанов спешил обратно в ординаторскую, напряжение в операционной нарастало. Время шло, каждая минута была на вес золота. Марина взглянула на таймер и громко, но спокойно произнесла, как приговор:
– Осталось восемь минут.
Доктор Михайловский, стоявший около пациента, сразу же посмотрел на коллегу Шаповалова:
– Денис Дмитриевич, пора начинать отогревание. Мы можем потерять его, если промедлим.
Но тот будто не слышал или, скорее, не мог отвлечься – взгляд его был прикован к сосудистому пучку, спрятавшемуся за аневризмой. Он произнёс:
– Биполярный коагулятор, быстро.
– Денис, это срочно, – настаивал Пётр Иванович, уже не скрывая тревоги. – Нужно начинать прямо сейчас. У нас в запасе всего несколько минут, и они не резиновые!
– Я не могу. Не могу подлезть под аневризму, – резко сказал доктор Шаповалов, почти с раздражением. – Если бы я мог… Подожди. Получилось. Я достал. Готово.
– Ты уверен?
– Я всегда уверен, – выдохнул хирург, не поднимая глаз, и чуть иронично добавил: – Хорошая работа. Твоя очередь, шеф.
Доктор Михайловский не ответил на поддразнивание. Лишь кивнул медсёстрам, отдавая распоряжения быстро и чётко, словно был не человеком, а машиной:
– Вытаскиваем Ивана. Пока он сам не решил отправиться в рай, вернём его обратно. Начинаем отогревание. Зажимы отходят, подключите помпу. Следите за АД и ЧСС. Давление не выше шестидесяти, держите ровно, – обратился он уже к анестезиологу.
Всё пришло в движение. Команда работала слаженно, как единый организм. Никто не говорил лишнего, никто не делал лишних движений. В этой комнате смерть подступала близко, но у всех здесь было с ней старое, давно улаженное дело: они умели отнимать у неё людей и не боялись за это платить нервами и бессонными ночами.
***
Позже, когда всё завершилось, пациент был в реанимации, Михайловского вызвали к завотделением. Шварц ждал его всё с тем же взглядом человека, который слишком много прожил и испытал, чтобы тратить слова впустую.
– Петя, – начал он, глядя на подчинённого, – ты получаешь удовольствие. Я это вижу. Руководство тебя захватывает, ты в этом плаваешь, как рыба в воде. Люди постоянно рядом, они слушаются тебя, следуют за тобой, считают своим наставником. Но при этом... ты один. У тебя нет друзей. Ты им всем начальник, не больше. Ты выбрал разрезы, швы, контроль. Ни любви, ни риска, ни слабости. Чистая дисциплина.
Он сделал паузу, взглянул наконец на собеседника и продолжил, уже мягче:
– Мне сделали операцию на мозге, ты знаешь. После этого я стал вдруг невероятно популярен. Ко мне несут корзины с фруктами и цветы. Забавно, правда?
Михайловский улыбнулся краем губ. Он слушал молча, внимательно.
– Я не зря дал тебе шанс, – тихо добавил заведующий. – Мы с тобой похожи. Для нас работа – центр. Остальное – по краям, в том числе личная жизнь.
Доктор Михайловский ничего не сказал в ответ. Он ещё минут пять слушал шефа, а потом, когда тот сказал, что разговор, – монолог, по сути, – окончен, поблагодарил кивнул и вышел. В голове его звучали слова Шварца, внутри назрела мысль. Он отправился в комнату отдыха, ту самую, где ещё недавно вместе с Мариной Спиваковой провёл столько восхитительно опасных, волнующих мгновений, и начал собирать личные вещи из тумбочки.
Вдруг дверь резко распахнулась, и в комнату влетела Марина. Взъерошенная, воодушевлённая, с блеском в глазах, она всплеснула руками:
– Это было что-то невероятное! Самая безумная операция в моей жизни! Вы убили человека, а потом воскресили его! Вы подняли мертвеца, Пётр Иванович!
Он обернулся к ней и тихо улыбнулся:
– Да… что-то невероятное.
– Ты же не отменил наш столик в ресторане? Я просто умираю от голода! – добавила она с жизнерадостной непосредственностью.
Михайловский оставался неподвижным.
– Марина… нам нужно поговорить.
Она сразу всё поняла. Её губы чуть дрогнули.
– Да, это точно… – выдохнула уже без прежнего задора.
Повисло молчание. Пётр смотрел на неё долго, как будто запоминал.
– Всё ясно, – произнёс он наконец.
– Правда? – спросила она едва слышно.
– Мы обманывались, думая, что можно всё это продолжать без последствий. Мы играли в чувства, будто за такое можно не платить. А ведь всё это… не игра. У нас есть работа, карьера, репутация. Нам важно быть чистыми. Пойми...
– Спасибо, – перебила она.
– Спасибо тебе, – кивнул он.
– Так ты... ты порываешь со мной?
– Думаю, так будет правильно. Пока не зашли слишком далеко. Пока ещё можно разойтись достойно, – сказал врач.
– Пока всё не запуталось? – слабо улыбнулась она, почти безжизненно. – Да. Ты прав. Так лучше.
Он снова кивнул.
– Ничего личного.
Марина смотрела на него ещё несколько секунд, словно надеясь, что передумает. Но не случилось. Тогда она повернулась и вышла, не сказав больше ни слова. Слёзы подступили уже в коридоре. Горло сжалось. Он сказал «ничего личного» – но это была ложь. Всё, что между ними было, было только личным. А теперь – кончено.