Звонок в дверь раздался рано утром, когда я разбирала вещи покойной мамы. Три месяца прошло с похорон, а я все никак не могла заставить себя начать эту болезненную процедуру. Альбомы с фотографиями, старые письма, мамины платья, которые еще пахли ее духами...
— Татьяна? — голос за дверью показался знакомым, но я не могла понять, откуда.
Открыв дверь, я замерла. Передо мной стоял мужчина лет шестидесяти, с заметно поседевшими волосами и глубокими морщинами вокруг глаз. Но эти глаза... эти серые глаза я помнила.
— Папа? — слово вылетело само собой, хотя произносить его было странно. Какой он мне папа после двадцати лет отсутствия?
— Здравствуй, дочка. — Он попытался улыбнуться, но улыбка получилась натянутой. — Можно войти?
Я отступила, пропуская его в прихожую. Он осматривался, словно оценивал имущество.
— Мне очень жаль насчет Людмилы, — сказал он, снимая куртку. — Я узнал недавно. Сердце?
— Откуда ты узнал? — Я не предлагала ему проходить дальше. Стояла, скрестив руки на груди, и смотрела на этого чужого человека, который когда-то читал мне сказки на ночь.
— У меня есть свои источники. Слушай, давай присядем, поговорим по-человечески. Столько лет прошло...
— По-человечески? — В моем голосе зазвучали нотки, которые я не хотела выпускать наружу. — Ты исчез, когда мне было восемнадцать. Без объяснений, без адреса, без телефона. Мама плакала по ночам полгода. Я слышала.
— Тань, не все так просто. Тогда были обстоятельства...
— Какие обстоятельства могут оправдать то, что ты пропустил мою свадьбу? Рождение внуков? Мамину болезнь?
Он прошел в гостиную, не дожидаясь приглашения. Я пошла следом, чувствуя, как внутри закипает давно похороненная обида.
— У тебя хорошо здесь, — сказал он, оглядывая комнату. — Уютно. Мама всегда умела создать домашний очерк.
— Уют. Мама умерла в больнице, а не дома. Я продала свою квартиру, чтобы оплатить ее лечение. Переехала к ней, ухаживала два года. А где в это время был ее муж?
— Я не знал...
— Не знал или знать не хотел?
Он сел в мамино кресло, и у меня защемило сердце. Как он смеет?
— Встань, — сказала я тихо.
— Что?
— Встань из маминого кресла. Ты не имеешь права.
Он поднялся, недоуменно глядя на меня.
— Татьяна, я понимаю, ты злишься. Но я пришел не ссориться. У нас есть дела, которые нужно решить.
— Какие дела?
— Наследство. Эта квартира была оформлена на нас двоих с мамой. Я имею право на половину.
Я почувствовала, как земля уходит из-под ног. Именно этих слов я боялась услышать.
— Ты... ты пришел за квартирой?
— Я пришел за тем, что мне принадлежит по закону.
— По закону? — Я засмеялась, но смех получился истерическим. — А по совести? По человечности?
— Тань, давай без эмоций. Я знаю, тебе нелегко. Но факт остается фактом: я собственник этой жилплощади наравне с покойной женой.
Слово "покойная жена" прозвучало так буднично, словно он говорил о погоде.
— Мама вычеркнула тебя из завещания, — сказала я. — После пяти лет твоего отсутствия она переписала все на меня.
— Завещание не отменяет права собственности. Половина квартиры принадлежала мне еще при жизни Людмилы.
Я опустилась на диван. Руки тряслись.
— Зачем ты пришел? Зачем сейчас?
— У меня проблемы с жильем. Нужно где-то жить.
— Двадцать лет у тебя не было проблем. Где ты жил все это время?
Он замялся, отводя взгляд.
— Это неважно. Важно то, что сейчас мне нужна эта квартира.
В дверь снова позвонили. Я открыла — на пороге стояла моя соседка Вера Петровна, с которой мы дружили семьями еще при маме.
— Танечка, я видела незнакомого мужчину... — Она замолчала, увидев отца. — Господи, неужели Виктор?
— Здравствуй, Вера, — кивнул он сухо.
— Ты где пропадал столько лет? Людочка так переживала...
— Вера Петровна, проходите, — позвала я. Мне нужен был свидетель этого разговора.
— Я не могу остаться надолго, внука из школы забирать. Но Виктор... как ты мог? Людочка последние годы совсем плохо была, а Танечка одна с ней возилась.
— Меня никто не звал, — огрызнулся отец.
— Не звал? — Вера Петровна всплеснула руками. — Да Людочка полгорода обзвонила, когда ты исчез! Твоих друзей, сослуживцев... Никто ничего не знал.
— Я имел право начать новую жизнь.
— Имел, — согласилась соседка. — Но не имел права бросать семью без объяснений.
Отец поднялся.
— Я не собираюсь оправдываться перед соседями. У меня с дочерью есть дела, которые касаются только нас.
— Какие дела? — Вера Петровна посмотрела на меня.
— Он хочет отсудить половину квартиры, — сказала я тихо.
— Что? — Соседка побледнела. — Виктор, ты совсем совесть потерял?
— При чем здесь совесть? Я официально прописан в этой квартире. Имею право на долю.
— А кто ипотеку двадцать лет выплачивал? — Вера Петровна наступала на него. — Кто ремонт делал? Кто за коммунальные услуги платил?
— Это их решение было, меня не спрашивали.
— Тебя нельзя было спросить, потому что тебя не было!
Я смотрела на эту сцену как во сне. Вера Петровна защищала меня лучше, чем я сама.
— Послушай, Виктор, — продолжала соседка, — я сорок лет в этом доме живу. Помню, как вы сюда въехали молодыми. Людочка беременная была Танечкой. Такие счастливые...
— Это было давно.
— Было. И что изменилось? Почему ты ушел?
Отец молчал, глядя в окно.
— Встретил другую? — не унималась Вера Петровна.
— Не ваше дело.
— Мое. Людочка мне как сестра была. Когда она узнала, что у тебя кто-то есть, думаешь, она мне не рассказала?
Я вздрогнула. Мама знала?
— Знала? — спросила я.
— Конечно, знала, — кивнула Вера Петровна. — Частный детектив нашла его адрес, место работы... Узнала про эту... как ее там... Наталью.
— Мама наняла детектива?
— Наняла. Хотела понять, что случилось. А когда выяснилось, что у него новая семья, решила не унижаться. Сказала: пусть живет, как хочет.
Отец обернулся.
— Откуда ты это знаешь?
— От Людочки. Она мне все рассказывала. Как ты думаешь, легко ей было молчать? Держать все в себе?
— Если знала, почему не подала на развод?
— А ты как думаешь? — Вера Петровна смотрела на него с презрением. — Из-за Танечки. Боялась, что ты дочь от себя оттолкнешь совсем. Надеялась, что образумишься, вернешься.
Я закрыла лицо руками. Значит, мама страдала молча, берегла меня...
— Сколько лет ты с этой Натальей? — спросила я, не открывая глаз.
— Это неважно.
— Для меня важно.
— Двадцать четыре года.
Значит, он изменял еще до ухода. Встречался с ней, пока мама была беременна мной, или когда я была совсем маленькой.
— У вас есть дети?
— Есть.
— Сколько?
— Двое. Сын и дочь.
— Сколько им лет?
— Двадцать три и девятнадцать.
Арифметика простая. Когда родился его старший ребенок, мне было восемнадцать. Он ушел к беременной любовнице.
— И что, эта твоя Наталья выгнала тебя? — въедливо спрашивала Вера Петровна. — Или дети выросли и показали отцу, где раки зимуют?
— Наталья умерла полгода назад.
В комнате стало тихо.
— Умерла, — повторил он. — Рак. Дети сказали, что я им не нужен. Квартира была на ней оформлена, завещала детям.
— И ты решил вспомнить о первой семье, — закончила за него соседка.
— У меня есть права.
— Есть, — согласилась я, поднимая голову. — Только знаешь что? Пользуйся ими.
— То есть?
— Подавай в суд. Требуй свою долю. Но знай: я буду бороться. И расскажу судье все. Про двадцать лет отсутствия. Про то, что мама одна меня растила. Про то, что я продала свою квартиру на мамино лечение. Про то, что ты даже на похороны не пришел.
— Я не знал о похоронах.
— Не знал? — Вера Петровна усмехнулась. — Я сама тебе звонила. Трубку твоя дочка взяла. Передала?
Отец побледнел.
— Передала, — признался он тихо. — Но я не мог приехать. У Натальи как раз обострение было...
— Понятно. Одну жену бросил ради другой, а другую ради первой бросить не смог.
Я встала.
— Знаешь, что самое больное? Не то, что ты ушел. Люди расходятся, это жизнь. Больно, что ты исчез. Что не поддерживал связь со мной. Я же твоя дочь.
— Ты была взрослая уже...
— Взрослая? В восемнадцать? Я первый курс института заканчивала. Думала, что с нами что-то не так, раз отец нас бросил.
— Дело было не в вас...
— А в чем? В любви? Ты полюбил и ушел?
— Да.
— И что, любовь требовала порвать все связи с дочерью?
Он молчал.
— Отвечай! Твоя любовь требовала забыть о моем существовании?
— Наталья... она ревновала. Считала, что пока у меня есть связи с прошлой жизнью, я не смогу полностью принадлежать новой семье.
— И ты согласился.
— Я хотел начать с чистого листа.
Вера Петровна встала.
— Мне пора к внуку. Виктор, ты меня разочаровал. Думала, что ты просто трус, а ты оказался еще и подлец.
— Не имеете права меня судить.
— Имею. Сорок лет живу рядом с твоей семьей. Видела, как Людочка по ночам плакала. Как Танечка маме объясняла, что папа обязательно вернется. Она до двадцати пяти лет ждала, что ты появишься.
— Я не просил ждать.
— Не просил, но они ждали. Потому что любили.
Соседка ушла, хлопнув дверью. Мы остались вдвоем.
— Тань, давай все-таки спокойно поговорим, — попробовал отец. — Я понимаю, что был не прав. Но сейчас мне действительно некуда идти.
— А мне куда идти, если ты отсудишь квартиру?
— Не всю квартиру. Половину.
— А на что я буду покупать другую половину? У меня нет таких денег.
— Это твои проблемы.
Вот оно. Истинное лицо. Никакого раскаяния, никаких извинений. Только холодный расчет.
— Знаешь, что мне сказала мама перед смертью? — спросила я. — Что если ты когда-нибудь вернешься, то не за любовью, а за наследством. Что у тебя рыльце в пушку и ты ищешь, где спрятаться.
— Людмила всегда была злопамятной.
— Мама была мудрой. И она тебя насквозь видела.
Я прошла в кухню, налила себе воды. Руки дрожали, нужно было успокоиться.
— Слушай, — отец зашел за мной, — может, мы договоримся как-то? Я не хочу тебя выгонять. Можем жить вместе.
— Вместе? — Я поперхнулась водой. — Ты серьезно?
— А что такого? Квартира большая. Ты в одной комнате, я в другой.
— Ты предлагаешь мне жить в одной квартире с человеком, который бросил меня двадцать лет назад?
— Предлагаю разумный компромисс.
— Разумный для кого? Для тебя?
— Для нас обоих.
— Нет. Никакого "нас обоих" не существует. Ты это право потерял давно.
Зазвонил мой телефон. Звонила дочка Катя.
— Мам, как дела? Разбираешь бабушкины вещи?
— Катюша, тут... тут дедушка пришел.
— Какой дедушка? — Она не понимала. Для нее дедушка был только один — отец бывшего мужа.
— Мой папа. Твой дедушка по маминой линии.
— А... тот, который пропал? Зачем пришел?
Я посмотрела на отца. Он слушал разговор.
— За квартирой бабушкиной.
— Что? Мам, ты шутишь?
— Не шучу.
— Дай мне с ним поговорить.
Я протянула отцу трубку.
— Твоя внучка хочет с тобой поговорить.
Он взял телефон неуверенно.
— Алло?
Я не слышала, что говорила Катя, но лицо отца становилось все мрачнее.
— Я не обязан перед тобой отчитываться, — сказал он наконец.
Еще пауза.
— Мне не нужны твои поучения.
Он протянул мне трубку.
— Мам? Он еще там?
— Да.
— Скажи ему, что если он попробует отнять у тебя квартиру, я его по всем судам затаскаю. У меня связи есть, адвокатов знаю.
— Катюш...
— Мам, такие дела не прощают. Бабушка жизнь на вас двоих потратила, а он сейчас приходит за наследством. Это подло.
Катя была права. Это действительно было подло.
— Твоя внучка меня не одобряет, — сказал отец, когда я положила трубку.
— А ты что ожидал? Что она обрадуется деду, который объявился за квартирой?
— Я рассчитывал на понимание.
— На понимание чего? Твоей жадности?
— Моих обстоятельств.
— Каких обстоятельств? Ты двадцать четыре года жил с другой женщиной. Растил других детей. У тебя была другая жизнь. А сейчас, когда эта жизнь кончилась, ты вспомнил о нас.
— Вспомнил и пришел.
— Не ко мне пришел. К квартире пришел.
Он сел за кухонный стол, потер виски.
— Понимаешь, Тань, мне шестьдесят два года. Здоровье не то. Работать уже тяжело. Пенсия копеечная. Мне нужно на что-то жить.
— А мне не нужно? Мне пятьдесят восемь. Я тоже скоро на пенсию. Тоже работать тяжело.
— У тебя есть дочь. Она поможет.
— То есть твоя дочь должна тебе помогать, а дочь твоей любовницы не должна?
— Они не мои дети.
— Как это не твои? Ты же их отцом двадцать лет был.
— Формально. Они никогда меня отцом не считали.
— Потому что знали, что у тебя есть другая дочь, которую ты бросил?
— Возможно.
Я смотрела на этого постаревшего, уставшего человека и пыталась найти в нем того папу, который когда-то катал меня на плечах.
— Знаешь, чего мне больше всего жаль? — сказала я. — Что ты не просто вернулся. Если бы ты пришел и сказал: извини, дочка, я был неправ, хочу наладить отношения — я бы тебя приняла. Несмотря ни на что.
— Я и сейчас хочу наладить отношения.
— Нет. Ты хочешь наладить жилищный вопрос.
— Одно другому не мешает.
— Мешает. Потому что начинать надо было не с претензий, а с покаяния.
— Я не собираюсь каяться. Жизнь сложная штука, всякое бывает.
— Всякое, да. Но ответственность за свои поступки никто не отменял.
Зазвонил его телефон. Он ответил.
— Да, я у дочери... Нет, пока не договорились... Она упрямится... Хорошо, приеду вечером.
— Кто звонил? — спросила я.
— Знакомая. У нее пока живу.
— Любовница?
— Не твое дело.
— Значит, любовница. И ей нужна квартира.
— При чем тут она?
— При том, что ты же не для себя одного жилье ищешь.
Он не ответил, что было равносильно признанию.
— Понятно. Значит, история повторяется. Опять женщина, ради которой ты готов семью предать.
— Я никого не предаю.
— Как не предаешь? Ты хочешь выгнать меня из дома, чтобы поселить туда очередную любовницу.
— Я хочу получить то, что мне принадлежит по закону.
— По закону, может быть. А по совести?
— Совесть — понятие растяжимое.
Вот и все. Разговор закончен. Этот человек не изменился за двадцать лет. Как был эгоистом, так им и остался.
— Уходи, — сказала я.
— Что?
— Уходи отсюда. И больше не приходи.
— Танечка, не горячись...
— Не смей называть меня Танечкой. Ты потерял это право, когда бросил восемнадцатилетнюю дочь.
— Я подам в суд.
— Подавай. Я тоже подам встречный иск. Потребую компенсацию морального вреда за двадцать лет отсутствия. И алименты задним числом.
— Какие алименты? Ты была совершеннолетняя.
— Совершеннолетняя, но училась. До двадцати трех лет родители обязаны содержать детей-студентов.
Отец побледнел. Видимо, не ожидал такого поворота.
— Плюс моральный ущерб маме. Плюс компенсация расходов на ее лечение. Ты же муж был, должен был лечить жену.
— Мы не разводились, но и не жили вместе...
— Вот именно. Ты самовольно покинул семью, но юридически оставался мужем. Значит, нес обязательства.
Он встал.
— Ты пожалеешь об этом разговоре.
— Нет. Не пожалею. Знаешь, о чем я пожалею? О том, что столько лет идеализировала тебя в памяти. Думала, что ты несчастный, запутавшийся человек. А ты просто подлец.
— Танька...
— И не смей меня так называть!
Он пошел к выходу. Я шла следом.
— Ты еще передумаешь, — сказал он, надевая куртку. — Судебные тяжбы — дело дорогое и нервное.
— Передумаю, — согласилась я. — Как только ты извинишься за двадцать лет молчания и откажешься от претензий на квартиру.
— Не дождешься.
— Тогда увидимся в суде.
Дверь захлопнулась. Я прислонилась к ней спиной и заплакала. Не от обиды — от облегчения. Наконец-то я увидела отца таким, какой он есть на самом деле. И поняла, что мама была права, храня меня от правды все эти годы.
Зазвонил телефон. Катя.
— Мам, как дела? Он ушел?
— Ушел. И пригрозил судом.
— Отлично. Значит, у нас есть время подготовиться. Я завтра к тебе приеду, привезу адвоката. Покажем этому папочке, где раки зимуют.
— Катюш, а может, не надо? Может, он и правда имеет право на долю?
— Мам, право и справедливость — разные вещи. Он имеет право, но не заслуживает его. А ты заслуживаешь эту квартиру полностью.
После разговора с дочерью я вернулась к разбору маминых вещей. На дне комода нашла толстую папку с документами. Листая ее, наткнулась на справку от частного детектива. Вера Петровна не соврала — мама действительно искала отца.
В справке был адрес, фотографии, данные о его новой семье. И в самом конце — заключение: "Виктор Семенович ведет двойную жизнь уже четыре года. Имеет внебрачного сына от гражданской жены Натальи. Планирует в ближайшее время уйти из семьи".
Датирована справка была за месяц до его исчезновения. Значит, мама знала и готовилась. Но почему молчала?
Под справкой лежало мамино письмо. Адресовано мне.
"Танечка, если ты читаешь это письмо, значит, меня уже нет. Я давно хотела рассказать тебе правду об отце, но не решалась. Боялась разрушить твои иллюзии. Теперь считаю, что ты должна знать.
Виктор ушел не от нас — от ответственности. Он всегда бежал от сложностей. Когда ты была маленькая и часто болела, он исчезал в командировках. Когда у нас были финансовые трудности, он находил причины не участвовать в их решении. А когда его любовница забеременела, он выбрал простой путь — сбежать.
Я не препятствовала его уходу, потому что поняла: человек, который может бросить дочь, не достоин называться отцом. Но и разводиться не стала — из гордости. Пусть он сам решает, что ему делать со своей жизнью.
Танечка, если он когда-нибудь вернется, помни: люди не меняются в таком возрасте. Если он ушел трусом, то и вернется трусом. Скорее всего, ему что-то понадобится от нас. Не дай ему использовать себя.
Ты сильная, умная, добрая. Ты достойна лучшего отца, чем Виктор. И лучшей жизни, чем та, которую я смогла тебе дать. Прости меня за все и будь счастлива.
Мама."
Я сидела с письмом в руках и понимала: мама оставила мне не только квартиру, но и мудрость. Она предвидела этот день и подготовила меня к нему.
Отец еще попытается вернуться. Будет угрожать, уговаривать, может быть, даже изображать раскаяние. Но я теперь знаю, кто он такой. И знаю, что мама была права: некоторые люди не заслуживают второго шанса.