Леночка росла в прекрасной, прямо таки, замечательной семье. Детство являлось в воспоминания светлым солнечным зайчиком, юрким, радостным, оставляющим на щеке тепло. То самое, счастливое детство, о котором любят вспоминать почти все люди, рожденные в СССР. Кривить душой нечего: кому-кому, а детям в советской стране жилось хорошо. Все для них - многочисленные кружки и секции, летние лагеря, бассейны, спортивные площадки, кинотеатры с обязательной программой мультиков во время каникул, яркие книги, фильмы, сказки, кафешки, мороженое, корзиночки с кремом, веселые старты, журналы, ну все! И эти удовольствия были доступны каждой семье!
Папа, мама, я - спортивная семья! Дяденьки и тетеньки вместе со своими детишками олицетворяли оплот и крепость великой страны. Так и было - разводы, редкое явление в то время, контролировались широкой общественностью. Как сейчас - захотел, изменил, захотел и убежал от жены - не было. Нужно пройти через строй людского осуждения. Не каждому это под силу. Если и грезили о «посторонних» любовях, то исключительно молча, «про себя».
Самым лучшим считалось проживание в одних стенах с бабушками и дедушками. Может быть, папы и мамы не больно-то восторгались соседством старшего поколения, но мелкота была счастлива. Папы, да мамы постоянно на работе, строят коммунизм, а бабы и деды тут, рядом. Они и побалуют, они и уроки помогут сделать, они знают кучу историй, они могут сказки на ходу сочинять. Они, кстати, так не строжили, как родители. Над душой не стояли. И если ругали за какую-нибудь проделку, то не сильно.
Конечно, не всем везло. Всякое случалось. Но вот Леночке - везло. В огромной квартире на восемьдесят квадратов умещались все: дедушка, бабушка, папа, мама и Лена! И еще огромная догиня Маня. Она вечно цокала когтями по паркету, была ужасно добродушная, несмотря на великанскую стать и, когда скучала по Мане (бабушка смеялась), мацала мягкую игрушечную собаку. Леночка из школы вернется - игрушка, брошенная Маней, этакая сиротка, валяется в углу.
Маня «мацает», облизывает, умильно смотрит, виляет попой и всячески заискивает перед Леночкой, любимой своей подруженькой. Или деточкой. Непонятно. Бесились одинаково, как щенки. Но если Лене угрожала какая-то опасность - ворона каркнула (или какнула), кошка на чьем-то подоконнике лениво перевернулась на пузо, самолет высоко в небе пролетел - Маня тут же настораживала свои ухи, задирала сухую, изящную голову и лаяла, как собака Баскервилей.
Правда, тогда еще не было легендарного фильма про Шерлока Холмса. Сравнивать лай Мани было не с кем. Это потом уже Лена, взрослая девица, сравнивала и плакала о тяжелой утрате любимой Маняши. А во времена Леночкиного детства, все, кто слышал Маньку, писались в трусы. Про котов можно помолчать - они падали в обмороки.
Так что, все у Ленки было: красивая мама, мужественный папа, обожаемые дедушка с бабушкой, а так же Маня. Чего еще для счастья надо?
Папа Володя был идеалом среди всех пап в мире! Хоть и виделась Леночка с ним не так-то часто, отец работал на какой-то «ответственной» работе и был ужасно занятым человеком. То командировки всякие, то какие-то «выездные мероприятия», то «за-се-да-ния», то еще что-то! Мама часто вздыхала и сетовала на эту ужасную папину занятость:
- Опять нам с бабушкой в Крым ехать, Леночка! Опять папе отпуск не дают!
Бабушка сыном гордилась и говорила, что он «из низов в люди выбился». И лена представляла себе, как ее папа, большой, очень широкий и высокий человек, карабкается из глубокой ямы, «низов», где понатыканы страшные колья (Леночка видела такую яму в кино). И вот папа карабкается, карабкается, выкарабкивается, наконец, надевает шляпу и галстук, берет портфель и идет на заседание, где снова его задерживают противные заседатели и не менее противный Лисовчук, главный Леночкин враг, главный папин начальник.
- И мочалок командир, - добавляет дедушка, хитро прищурив глаза.
Бабушка замахивается на него полотенцем, лицо ее сердито.
- Прекрати при ребенке пошлости говорить!
Поэтому этот самый Лисовчук представляется Лене этаким «Мойдодыром» с кривым носом-краником, с полотенцами вместо рук и тазиком на голове.
Лисовчука поминали «надо и не надо», при папе и без папы. Во время завтрака и ужина. И всегда - гневно и презрительно. Мама говорила, что Лисовчук - самодур и интриган. Бабушка говорила, что Лисовчука пора гнать из райкома, потому что времена изменились, и его подлости скоро раскроются. А уж Володя (папа) займет его место, как молодой и энергичный руководитель.
И теперь дедушка делал сердитое лицо и косился на Леночку, мол, нельзя при ребенке такие вещи говорить. А вдруг взболтнет?
Бабушка отмахивалась и долдонила про «не те времена», а мама скороговоркой повторяла:
- Леночка, ты поела, детка? Иди в комнату, поиграй. У нас взрослый разговор!
Леночка сползала со стула и уходила, увлекая за собой преданную Маню, ворча под нос: «Можно подумать, я ничего не понимаю. Ага. А я все понимаю. Лисовчук - главный Гитлер, его давно расстрелять надо!»
Хорошо, что взрослые не знали о кровожадных планах голубоглазой девочки с большущими бантами на пушистой головке.
Так вот: папа, страдающий от Лисовчука, все-таки находил время в тесной своей программе, иногда уделяя дочке целые выходные. Где они только не бывали! Ездили в Ленинградский зоопарк, где Леночка прилипала взглядом к великанскому жирафу. Пятнистый, смешной до одури, с такой нелепой шеей, и такими ма-а-а-а-люсенькими рожками на симпатичной голове, жираф, будоражил Леночкино воображение. Вот как этому жирафу живется? Это же невозможный ужас - такая шея! Как он в жару ситро пьет. Это - пока ситро льется в живот, от жажды помереть можно!
Во рту Леночки мгновенно пересыхало, и все понимающий папа опускал в щель автомата монету, и в стаканчик с шипением и пузырьками наливалось чудесное ситро. Елена до сих пор не может поймать давно забытое ощущение счастья: запах ленинградского зоопарка, шипение автомата с газировкой и чудесное покалывание на щеках и лбу от пузырьков, вырывающихся из стакана с восхитительным ароматом вишнёвого сиропа...
С папой весело было гулять в городском парке, кататься на качелях и каруселях, есть мороженое и пачкать нос. За папу приятно было гордиться. Все, кто встречался им в родном городском парке, всегда уважительно здоровался. А дяденька в тире говорил: не просто Владимир Васильевич, а «дорогой Владимир Васильевич»!
Папа метко стрелял. Руки у него были смелые. Никогда не дрожали. И прицеливался папа смело и быстро. Поэтому, из тира возвращались с призами. Папа, хоть и не воевал на войне, но имел какие-то спортивные достижения и медали. И грамоты. А еще папа был заядлым охотником и зимой, в самые пушистые времена, возил Леночку в волшебный зимний домик, весь обвешанный шкурами зверей и рогами. Вместо газовой плиты в домике стояла грубая, закопченная печка, и чай на этой печке был самым вкусным в мире.
Маму тоже брали с собой. Для праздника. Тогда папа сам, лично, жарил шашлыки. И ничего вкуснее таких шашлыков Леночка не едала. Она часто просила бабушку пожарить шашлык. Бабушка только руками всплескивала:
- Леночка, родители тебя разбаловали этими выездными пикниками!
- А я хочу шашлык! - вредничала Лена.
Бабушка кидала на сковороду мясо, а потом хитрила, нанизывая жареные куски на вязальные спицы. Дедушка ел и посмеивался. А Лена, попробовав один, критиковала хозяйку.
- Не так, баба. Надо на огне делать. Чтобы огонь с дымом! Не надо сковородки!
Но тут бабушка была непреклонна.
- И не мечтай. Шашлыки в квартире не делают никогда. Только в лесу. Только на природе. И нигде больше, иначе случится пожар, и нам с дедушкой, папой и мамой придется жить на улице.
Леночку такое заявление не пугало. Почему на улице? В лесу такой чудесный домик с печкой. Там все и будут жить.
- А где же ты будешь купаться, дорогуша? В кастрюле? Без розовой пены? А мама где будет свои духи держать? На лавке?
Это был весомый аргумент. Мама, вся такая нежно-розовая, такая душистая, такая золотисто-серебристая, без ванной с ее огромным зеркалом и полов в черно-белую клеточку не могла существовать физически. А все ее пузырьки и тюбики? А нежная, разноцетно-пузыристая, ароматно-волшебная пена? Нет, Леночка тоже будет скучать без теплой, уютной и вкусно пахнущей ванной. Это факт. Придётся пожить в квартире.
А все общесемейные праздники, когда семья собиралась за огромным овальным, крытым белоснежной скатертью столом? Когда на площадке в подъезде восхитительно пахло пирогами (причем, от соседей тоже) или новогодними мандаринами, и еще чем-то, праздничным и торжественным? Когда в симбиоз кухонных запахов вплетались тонкие ароматы женских духов, нафталиновой отдушки, снежной, яблочной свежести зимой, запахами тополиных почек весной и грустной, неуловимой, призрачной амброй мокрой листвы осенью, духом смерти лета. Голубоватый, невесомый дым папиных папирос неизменно объединял все эти запахи в одно слово: праздник наступил, папа дома. И мама. И дед с бабушкой. И, конечно, гости!
По паркету стучали каблучки нарядных туфелек, гости громко разговаривали и много смеялись, шуршали юбки и бумажные обертки с подарками. Маня не знала, куда деться от восторгов чувств при виде такого количества народа и ужасно волновалась, пока ее не напичкает на кухне всякими разностями тетя Вера, соседка снизу, помогавшая в такие дни на кухне, женщина простоватая и прямая в своей наивности. Она отказывалась понимать, что у Мани особая диета, что кормить ее корками и объдками категорически запрещено!
- Диета какая-то, придумали тоже! Купили кобылицу и цацкаются - диета. Роту можно накормить ихней диетой. Ешь, дурища, покуда я жива. Кости ей вредно. Да все полезно, что в рот пролезло, да, Манька, да?
Тетя Вера кидала в раскрытую Манькину пасть все, что подворачивалось под щедрую, не хозяйскую руку: кости говяжьи, кости куриные, кости рыбные. Шкурки и кожурки. Хлебные корки и куски неудавшихся пирожков. Маня хряпала все за милу душу. Если бы это увидела бабушка или мама, их бы хватил удар. Все это - смертная отрава для собаки!
Но Маня про «смертную отраву» никому и ничего не рассказывала. Брякнувшись под кухонный стол, благолепно дрыхнула, временами нескромно попукивая и икая. Она тоже ужасно любила праздники. Если бы не все эти шумные гости - вообще было бы хорошо!
Анна Лебедева